Причины, по которым мы покинули Белые Столбы, направляясь в сторону таинственного Чертаново (не знали мы об этом ничего, даже в самых общих чертах: что это вообще такое – поселение, крепость или просто «специальное место»?) не утром, как это подобает приличным путешественникам, а где-то в районе полудня, являлись вполне уважительными. Но не станешь же объяснять это каждому встречному! А прохожие-то глазели, не стесняясь, на группу хорошо экипированных молодых людей, шагающих по дороге чуть быстрее, чем диктует наречие «деловито». Вообще говоря, мы опаздывали и злились. Я было предложил вернуться, чтобы провести остаток дня в праздности, но Антонова не стала и слушать. В Чертаново мы должны быть уже сегодня, и точка.
Дорога, закладывая петлю за петлей, забирала всё выше; мы шли мимо старых полуразрушенных домов из камня, то ли обработанного древним, забытым ныне способом, то ли необработанного вовсе, мимо унылых хозяйственных построек и руин забытых храмов. Время от времени сквозь толстый, но заметно обветшалый слой «культуры» живым ручейком осыпи проглядывала могучая природная основа, а мощные сосны с удивительно длинной и мягкой хвоей, попирающие полустертые, едва отличимые от дикого нагромождения булыжников развалины, напоминали о неумолимости времени. Мы двигались на восток, поднимаясь всё выше, и город постепенно таял, истончался, переходя в природный ландшафт. Молчали.
— Думаю, пора подвести кое-какие итоги нашим поступкам в этом месте, — за полчаса до этого говорила Антонова (словно и не с ее поступков всё началось), а мы слушали. Говорила она очень четко, раскладывая по полочкам всё (ну, почти всё), что мы видели и слышали в Белых Столбах. Мы помалкивали, странным образом чувствуя, что имеем дело уже с совсем другим человеком, с человеком незнакомым. Непонятно было, как с ней теперь держаться.
— За день до нашего прихода здесь случилось, или не случилось, что-то, в чем было удобно обвинить нас. Два преступления, две кражи, энергии и ценного предмета, были совершены одновременно или почти одновременно. Для того, чтобы это сделать, необходимо либо очень серьезное магическое вмешательство – странно бы по такому ничтожному поводу. Либо тот же самый мерцающий демон. Либо существа-близнецы, способные менять обличье.
— Горшков с его… птичками, — сказал я. – Ты, кстати, всё же исходишь из реальности преступлений.
— Да. Это потому, что такое предположение более правдоподобно. Если бы преступлений не было, Ищак и Зелепукин могли бы придумать что-то более убедительное. Для того, чтобы обмануть жену и как-то обосновать пропажу редкого артефакта, можно придумать или подстроить что-то менее нелепое. Потерпевших мы видели – оба разумные люди. Однако действовали они так, словно события, о которых идет речь, были для них совершенно реальны.
— С другой стороны, наше появление именно в таком статусе – формально подозреваемых — было выгодно для обоих представителей местной элиты, для Оборина и Чкаловой. Мы выполнили для них несложные – ну, относительно несложные, кроме василиска, которого прогнал Сережа, — поручения. Поручения, которые они не могли – в смысле, не хотели – возложить на кого-то из местных. Нужны были именно невовлеченные люди, вроде нас. И чем-то по мелочи обязанные. С другой стороны, очень сомнительно, что они специально нас подставили. Скорее всего, просто решили воспользоваться удобным случаем. Почему сомнительно? Потому, Слав, что ты заметил, как они друг за другом следят? Вот и не получилось бы провернуть такое незаметно.
— Теперь дальше. Рисовальщики, Реконструкторы, Карл. Последнему мы очень и очень нужны. Если он остается еще действующим лицом. Остальным, соответственно, не очень. Точнее, очень не нужны. В их интересах, чтобы мы скорее покинули город. Или сгинули в колодце.
— Еще необходимо учесть, что нам кто-то помогает. В частности, подкладывает рисунки с предсказаниями или повелениями. Нам – точнее, мне. Может быть, ему проще до меня достучаться – всё-таки, в результате всех этих событий я оказалась как-то более открыта, чем прочие. Я думаю, это Карл пытается с нами как-то, что ли, взаимодействовать. Единственным доступным ему способом. Впрочем, тут я совершенно не уверена. Не исключено, что нам помогает кто-то, кто заинтересован в том, чтоб мы побыстрее закончили тут всё.
— Далее. На всём протяжении расследования мы получаем намеки и прямые указания на то, что где-то здесь, в Белых Столбах, существует нечто, что позволяет управлять реальностью. Ткачи, Стан и так далее. В сущности, здесь всё вокруг этого только и крутится. Следовательно, можно предположить, что нас вовлекли в события в связи этим делом. Скорее всего, так и есть. Видимо, наша тайная задача – то ли помочь, то ли помешать кому-то обрести власть. А это может быть кто угодно, хоть Чкалова, хоть Оборин. Отправлять под прикрытием храма Ткача какие-то несравненно более древние культы – разве не логично? Впрочем, это, наверное, самое маловероятное. Если только предположить, что весь храм, все жрецы и послушники…Но тогда, наверное, вряд ли они нуждались бы в нашей помощи. И еще один момент – кое о чем все явно умалчивают. О том, что касается каких-то практических аспектов.
— Тут, конечно, первый вопрос – связаны ли формально те преступления, в которых нас обвиняют, с темой «ткачей» и Стана? Мерцающий демон – ну ладно, тут есть что-то, вообще притягивающее демонов, это очевидно. Может быть, это как-то и связано. Но второй, где у того, как его – Зелепукин или Ищак? – кто-то энергию украл, это ни в какие ворота. Не может быть тут связи. Но – внимание! – может быть, связаны сами потерпевшие? Карл про них писал, они ему на определенном этапе помогали, потом начали мешать. Их обоих мы видели у Реконструкторов. Точнее, не у Реконструкторов, а там, но всё же ведь видели? Ну и самое главное. Эти артефакты, которые они нам так безропотно отдали. Похоже, они их украли друг у друга. А нужны они в Чертаново, мне это первый сказал. Зачем, что – это я уже не знаю. Нужны. Чертаново – видимо, и есть тот самый наш «объект умолчания». Не случайно в своем дневнике Карл писал о том, что надо «в Чертаново что-то подправить». Устами младенца…
— Итак, возвращаясь к нашим оленям, у нас три варианта. Во-первых, нас мог тупо подставить Горшков. С его птичками. Во-вторых, мерцающий демон, коль он объявился. Привлекательную женскую форму, как у меня, ему принять несложно, а уж остальное – вопрос фантазии потерпевших. Наконец, они могли элементарно обокрасть друг друга. Пока что каждая из версий имеет право на существование. Факты не исключают ни одну из них. Из тех фрагментов, что у нас есть, можно собрать несколько совершенно разных картинок.
— А чтобы разобраться во всем лучше, нам, Сережа, очень важно знать, что вы там видели такого, что наш Эдгар позеленел и убежал. У Оборина и у нашей хозяйки. Я понимаю, что рассказывать трудно, но теперь это действительно необходимо.
Я ничего не мог противопоставить такому напору. Ничего. Криво улыбаясь, посмеиваясь чужими смешками, я всё рассказал. Уложился секунд в двадцать – это было, в сущности, очень просто.
Рассказал о том, как видел в саду Чкаловой и в кабинете Оборина маленьких бородатеньких человечков в разноцветных колпачках, которые вышагивали, смешно приплясывая, напевали ерунду, а хозяева, хозяева стояли словно полупрозрачные, объятые призрачным голубоватым пламенем и – что почему-то казалось самым ужасным – что-то подпевали и прихлопывали.
От одного лишь воспоминания о том, как нарисованный человечек, игрушечный гномик, ходил среди настоящих и пытался взаимодействовать с настоящими, накатывала волна ватной одури. Это было настолько неправильно, настолько противоестественно, что просто не было никаких сил существовать с этим в одном мире, в одной вселенной. Просто – жить, просто быть.
Прокушенное запястье пульсировало ненастоящей болью. По моему подбородку текла поддельная кровь из вишневого сока. Наши смотрели на меня с кукольным сочувствием, неумело начертанным на неубедительных лицах.
— Я уже слышал о таких вещах, — через силу произнес Салтык. – Мог бы сразу рассказать, всё было бы проще. Да… теперь я Эдгара понимаю. В его времена такого не было, уж это точно. Выжечь бы нахуй все эти Белые Столбы. Активной горчицей.
— Не поможет, Слав. Они же не сами сюда лезут. Их люди приглашают, — новая рассудительность Антоновой прозвучала как-то некстати. Мы, невольно поежившись, смолкли. Приглашают, да. Пытаются что-то получить. Сами становятся такими же. И всё вокруг постепенно делается таким же. Да и мы сами… сами-то мы настоящие?
Брели дальше, как оплеванные. Молчали.
Дорога оборвалась на полушаге. Не было даже площадки, на которой, как можно было бы подумать, сделали последнюю остановку древние строители. Нет, дорога меж скал, широкая дорога, на которой могли бы при желании разъехаться две гужевые повозки (откуда б им тут взяться – вопрос другой), закончилась, как обрубленная – дальше на северо-запад уходила узкая путаная тропинка, которая вовсе не выглядела приглашающе. Как нередко случается в горах, было не совсем ясно – тропа ли это вообще, или просто дождевое русло. Но другого пути не было.
Будь мы в лучшем настроении – быть спору; по крайней мере, о чем-нибудь сговорились бы. Но так мы просто пошли вперед. При этом я почему-то оказался первым. Может быть, просто чтоб не отстать – многочисленные перелазы и спуски по хрустящим осыпям к особой скорости не располагали, и уж лучше идти первым, определяя общий темп, чем семенить, поскальзываясь и обдирая локти, в арьергарде.
Потом на меня свалился чей-то скелет. Он выпал на меня из-за валуна, словно его кто-то вытолкнул; скелет в большой треугольной шапке будто бы растопырил приветственно руки и осклабился, радуясь встрече. Не без ужаса отметив эти детали, я оказался в объятиях скелета. Сзади завизжали женщиной. Я испуганно засмеялся, высвободился из хрустких объятий, и скелет загремел в неглубокую расщелину. Это были, наверное, самые нереальные, самые ватные секунды моей жизни.
— Далеко нам еще? – спросил Роговской, обращаясь неизвестно к кому. Все разглядывали скелет. Было неясно, откуда он взялся и почему полез со мной обниматься.
— Я не знаю, должно быть недалеко, — рассеянно ответила Ленка. – Скорее даже, судя вот по этому, уже близко.
— А что там будет, ты имеешь представление?
— Ты знаешь, нет. Но ничего особо опасного не должно…
Не должно, так не должно; мы двинулись дальше. Солнце заволокло тучами, тут же стало ощутимо темнее; примолкли птицы, в воздухе сгустилось тревожное ожидание. Только бы не дождь.
Но до дождя было еще далеко, а решение надо было принимать сейчас: мы находились на развилке. Направо и вверх уходила мощная тропа, а ту, что продолжалась прямо, было еле видно. «Вверх!» — тоном, не терпящим возражений, заявил Толик, и я повернул направо. В небе что-то вяло громыхнуло и завозилось, будто устраиваясь поудобнее; через несколько минут восхождения мы уткнулись в темное и загадочное жерло пещеры. Тут тропа кончалась.
Вот и первые капли – словно торопят нас с решением.
Тома Денисова, ни говоря лишнего слова, скинула вещмешок, достала лук, положила на него стрелу, и пробормотав что-то свое, скользнула во тьму. Пара напряженных минут – лишь тяжелые капли, разбивающиеся о камни, нарушают тишину. Затем Тома снова показалась на пороге, сделала приглашающий жест. В ее руке откуда-то образовался уже зажженный факел. Мы, пригибаясь, жалея головы, один за другим погрузились в прохладный полумрак пещеры. Мелькнула мысль – что-то о василиске, видимо, по ассоциации. Неожиданный образ: маленькое ослепительное чудовище с огромными печальными глазами, прекрасное маленькое чудовище, чем-то напуганное или огорченное.
Внутри, по счастью, никаких чудовищ не оказалось. Лишь несколько скелетов (не совсем человеческих), да груда каких-то очень старых малоценных сокровищ – пещера оказалась совсем не такой большой, как это можно было бы вообразить, стоя снаружи. Скелеты в шлемах с шишаками, какая-то рухлядь, старые вещи, железная ржавая бочка в углу, и ливень на улице. Развести ли костер?..
Внезапно в пещере стало темнее. Значительно темнее. На пороге возникла фигура человека с мечом в руке. С меча что-то стекало. Ливень!
— Есть кто живой? – Голос молодой, веселый.
— Оружие спрячь и входи, — спокойно ответил Толик.
— Что ж, рискну.
Молодой человек, немного поколебавшись, убрал меч и вошел в пещеру. Ему почти не понадобилось пригибаться.
— Сильный очень дождь, — объяснил зачем-то он, войдя в освещенный факелами круг. Это действительно был юноша, невысокий, с растрепанной шевелюрой и острыми чертами лица.
— Здравствуйте, вы не Карл? – негромко спросила Антонова; показалось ли мне, или в ее голосе правда звучала затаенная, несмелая надежда.
— Моя слава меня опережает! – изумился юноша. – Не могу, к сожалению, припомнить, где же мы встречались…
Мы по очереди представились. Карл – если это правда был он – оглядывал нас с недоверчивым удивлением, посмеивался чему-то своему. Выглядел он довольно странно: порывистые, какие-то ломкие движения, быстрая, но не слишком живая мимика. Наверное, так должен выглядеть алхимик, постоянно отравленный какими-то своими испарениями. Впрочем, Карл ведь и был ученым алхимиком.
— Совсем недалеко до Чертаново, да, — повторял Карл. – Тут уже рядом. Всего-то пройти осталось. Ах этот дождь! Когда же он кончится? С вами пойду, можно? Всё равно дорожка-то одна. Идти по ней проще большой компанией.
— А вы там уже бывали?
— Хо, бывал ли я в Чертаново! И да и нет, ребята, и да и нет. Скорее бывал, чем не бывал. Это место очень особенное. В каком-то смысле вы все там бывали. Мы все там бывали. А может, и не уходили оттуда никогда. Только там и бывали. А?
Судя по манере выражаться, пострадал он весьма существенно.
— Но как там что делать, вы знаете? – настаивала Антонова.
— Не переживайте, милая Елена, обязательно разберемся, — успокаивал ее Карл. – Там особенно. Заранее даже не буду, просто чтоб не формировать. Там увидите! Что вы будете, если… А вот, смотрите, дождь и кончился, кажется. Пойдем?
Ливень действительно прекратился – слышно было, как дышат промокшие скалы, да расправляется прибитая дождем трава. Не было причин не идти, и мы пошли.
— Как там в янтаре, кстати? – походя спросил я; Карл, с насекомой грацией прыгавший по камням и корням деревьев в полуметре от края тропинки, замер на полушаге и выразительно посмотрел на меня, по-птичьи склонив голову. Выглядело это странно и страшновато.
— Вы с какой целью интересуетесь?
— Да так, — я пожал плечами. – Профессиональный интерес к опыту, которого не имею. И вряд ли когда-то буду иметь.
— Вы, должно быть, хороший маг, — произнес Карл и продолжил движение параллельно тропинке. – Но вы ни хуя сейчас не понимаете, о чем говорите. Это блеф, ведь да?
— Да, — сказал я и смущенно усмехнулся. – Ну и что?
— А ничего. Зачем вы вообще про янтарь? Это непростая тема. Какое тут отношение?
— Про вас, про ваше нынешнее состояние, разное говорили…
— Что я застрял в янтаре, да? Да? Как мушка?
— Сергей, отстань уже от Карла, — попросил Роговской.
— Как мушка залип в янтаре времени? Это про меня говорили? Сидит в самом центре времени и не умеет сделать шаг в сторону? Как в янтаре, как древняя мушка? Он сидит?
Чувствуя всё нарастающую тревогу, я вынул из кошелька свиток с заклинанием «Чистый ум», изготовился было читать – хоть ненадолго, но юноша придет в себя. Карл, заметив мой жест, махнул рукой.
— Не беспокойтесь, я в порядке, а вот взгляните на него… А вот, неужели он всё-таки… Нет, честно, не надо, я молчу, я не буйный. Тем более.
— Тем более мы, кажется, пришли, — вмешался Салтык. Он как-то незаметно вырвался вперед и, стоя на небольшом холмике, во что-то напряженно всматривался. Мы поспешили к нему.
Дальше тропа забирала круто вниз. Скалы слегка расступались, и открывалась узкая – метров сто, не больше, — выгоревшая желтая долина, неравномерно утыканная невысокими кривыми деревьями, не лиственными и не хвойными. Тянулась она не далее чем на километр, упираясь в отвесную, как отсюда казалось, стену. Прямо посреди долины был пологий желтый холм, в центре которого торчал старый древесный остов без ветвей, рядом угадывались еще несколько. Местность рождала мысли о каком-то очень старом яде, все компоненты которого давным-давно перебродили, а жертвы, если они были, распались в прах. Угрозы, впрочем, никакой не ощущалось, только уныние, и мы начали спускаться. Тут же произошла презабавная заминка: Карл, запнувшись о корень, предательски прикрытый мелкой осыпью, взмахнул руками, как птица, и не удержав равновесие, полетел вперед и вниз, но каким-то чудом все-таки остался на ногах. Так в долину он попал первым. «Ужасно похож на молодого Ищака!» — тихонько сказала Ленка Антонова, по-свойски пихнув меня локтем в бок. Я сходства никакого не наблюдал, и игривый тон Антоновой мне почему-то сильно не понравился. Впрочем, кто такой – Ищак? Алхимик или тот неудачливый ловелас, натурально обворованный каким-то женовидным демоном? Если второй, интерес Антоновой становится в каком-то смысле понятен… Хотя, спрашивается, в каком… Вот она, украденная энергия — на своих двоих? А где же сам Карл?
Уныние тем временем всё сгущалось. Внизу — ничего, чего бы не было заметно сверху – та же пожухлая трава, те же кряжистые туеобразные деревья, очень старые, едва живые с виду, — но с каждым шагом на душе становилось всё более тяжко и беспокойно. Слева и справа тянулись две параллельные канавы, неглубокие, теряющиеся в поникших зарослях осоки, и они почему-то внушали тоску. «Это Перерва», — произнес кто-то внутри не моим голосом, будто подтверждая страшный диагноз. Карл шел впереди, шел легко, слегка подпрыгивая на каждом четвертом шаге, подпрыгивая и всплескивая руками; мы не отставали, но давалось это со всё нарастающим трудом. Канавы по бокам манили и отталкивали одновременно, было очень трудно думать о чем-то другом.
— Стойте! – сказал вдруг Салтык, и все остановились. Голос его был груб и слаб.
— Что же? – удивился Карл. – Тут уже рядом!
— Сначала объясните, куда мы идем. Что такое вообще Чертаново?
— Чертаново – место, где люди становятся героями, звери начинают говорить, а вещи, а вещи получают постоянные имена. Пойдемте, а? Правда. Вот девушка ваша вперед уже ушла.
Антонова в самом деле убрела недалеко вперед, двигаясь, будто заводная кукла.
— А зачем мы туда идем? – продолжал Салтык, но вопрос прозвучал так неубедительно, словно он беседовал сам с собой, в чем-то сомневаясь. Мы двинулись дальше.
Начали всходить на лысый бугор.
Взошли.
На нем стояло не старое дерево, отбросившее ветви, а массивный деревянный столб с отдаленно знакомым резным лицом. Рядом стояли два поменьше. Лица на них были женские. Незнакомые.
Стало совсем вяло, серо и темно. Словно сумерки.
— Вот теперь можно остановиться. Янтарь, говоришь? Здесь тебе похлеще будет. Полшага вперед, чтоб уж наверняка. Давайте?
Повинуясь, мы сдвинулись еще немного вперед. Последние полшага дались очень трудно.
— Так, давайте, что у вас есть теперь.
Голос Карла – да и Карл ли это? – прозвучал энергично, как будто бы ничего не происходило. Впрочем, он-то был свеж и бодр. И бодр. И бодр.
Он подошел к Антоновой, она послушно протянула ему два предмета, завернутые в серые тряпочки. Карл развернул, осмотрел, остался доволен. Показал зачем-то нам, дразнящее повертев их в руках.
Предметы оказались большими серебряными ушами, точь-в-точь как человеческие. Там, где они крепились бы к голове, виднелась пара недлинных шипов. Я отстраненно подумал, что Карл захочет прибить серебряные уши к моему черепу, но у него были совсем другие намерения. Убедившись, что мы наблюдаем, он подошел к большому деревянному лицу и резким движением приделал ему уши – сначала левое, затем правое. Выражение резного лица стало еще более страдающим, и это, увы, не было игрой воображения.
— Ну, привет, — сказал Карл, явно довольный произведенным впечатлением. – Ты, дед, думал, типа герой, да? Пожертвовав собой, заткнул дырку. Круто, ага. По приколу тут торчать? Жучок не точит? Голубь не серит? Памятник, ёбта!
— Будь ты проклят, — негромко проскрипел деревянный человек.
— Всему своё время, дедуля. Думал, мучаешься, чтобы никогда, никогда, никогда эта дверь не открылась? А что сейчас будет, догадываешься?
— Ты уже проклят…
— Ага! Сейчас ты сам же мне всё и откроешь. Я сам не смог бы открыть даже со своей, блядь, книгой. А ты откроешь. И я стану тут бароном.
— Не потянешь.
— Да? Да? Видишь этих сарделек со мной? Они мне тут, блядь, ковровую дорожку расстелили. Они мне еще и дальше послужат, ага? Они уши принесли, через которые я тебе что скажу, то и сделаешь. Я-то всё книгу ловил, а тут хуяк так, и пиздец. Ты, герой, ты вообще знаешь, за кого вписался? Да они там друг на дружке готовы сюда въехать. Мне реально вообще ничего не пришлось. Они всё абсолютно за меня сделали, только руку протянуть и осталось.
— Ну протяни.
— Опять блеф! Этот вот тощий янтарем меня пугал. Зайчик, бля. Ты теперь будешь.
— Понижающий.
— Попизди мне тут! Понижающий, бля. Нет никаких понижающих. Здесь уж точно нет. У тебя давно труха заместо мозгов. Одно понижение — и тут всё насовсем навернется. Пацаны, — Карл, дешево издеваясь, обратился к нам, — вы вообще за темой следите? Этот дед сто лет назад заткнул дыру, вырос отсюда деревянной залупой и думал, что так будет всегда! Как охуительно, что все мы здесь сегодня собрались.
— Понижай частоту… — проскрежетал деревянный человек, обращаясь как будто бы ко мне, и я понял вдруг, вспомнил, где же я его видел. Его портрет висел в кабинете Оборина, и это был загорский архимаг Анатолий Санников.
Остальных магов, превратившихся в деревянные столбы, я раньше нигде не встречал.
Что же они с собой сделали, повторял я про себя. А ведь они живы. И они повсюду, мы встречали их и на Унже, и еще где-то. В центре Белых Столбов еще. Они живы до сих пор. Они всё понимают. Что же они с собой сделали…
Тут я понял, что могу двигаться. Что вся слабость, вся обмороченность, вся пассивность – это лишь то, что я о себе сейчас думаю. И что я могу этого не думать. И просто идти вперед.
Я и шел. Всё стало как-то совсем медленно. У Карла, который, конечно, никаким Карлом не был, выросла вдруг очень длинная рука, и когтистые пальцы, все три, огненно впились мне в плечо (больно не было, просто появился образ, пылающий глиф нестерпимой боли, вспыхнул на миг и начал медленно таять) – но меня это не остановило, еще шаг, и я рухнул всем телом на деревянную аватару великого мага Санникова, и всё погрузилось во тьму, густо усеянную звездами, а от звезд сладко и остро пахло гвоздикой, которую надо добавлять в маринад с большой осторожностью.
#Angizia Der Teufel Halt Die Faden
Я ждал Антонову в открытом кафе на террасе, расположенной на склоне невысокой, поросшей соснами горы, прямо над неподвижным зеркалом горного озера. Опоздала Ленка на полчаса, не больше. А может, и больше. Я любовался игрой лучей фиолетового и зеленого солнца на кубике льда в моем бокале и не следил за временем. Крылатая дева заботилась о том, чтобы бокал не опустел и не переполнился, стараясь делать это ненавязчиво. Когда в игре побеждали зеленые лучи, уровень жидкости падал; когда одолевали фиолетовые, вино норовило перелиться через край. Наблюдать за этим бесконечным и бессмысленным процессом было совсем не интересно, но очень приятно.
Наконец подошла Лена. Я и не заметил ее появления – лишь деликатное покашливание кресла вывело меня из рассеянного созерцания.
— Лена, ну вот и ты, — произнес я, стараясь, чтобы голос звучал чуточку укоризненно. Не получилось.
— У вас тут прекрасно, — ответила она. Выглядела Антонова взрослее и мудрее – помнил я ее другой. В ее красоте уже не было ничего вульгарного.
— Спасибо, — ответил я. – Ты как вообще?
Антонова начала рассказывать о себе. Рассказ получился интересным. Я тоже рассказал немного о себе, но интересно не получилось.
Здесь вообще было мало интересного.
— Ты добилась, чего хотела, это прекрасно.
— А помнишь, какой облом поначалу вышел? Тогда еще, помнишь, с мальчиком этим, демоном…
— Конечно, помню. Как будто это было вчера…
— Да… Уму непостижимо, насколько неверно я истолковала ту ситуацию… Ладно, допустим, ошибка в чтении Послания – это вопрос опыта. Но как я, буквально своими собственными силами, призвала, снарядила и направила к цели этого маленького демона – уму непостижимо, честное слово…
— Мадам имеет в виду…? – вкрадчивый голос крылатой девы заставил нас восторженно переглянуться. Хозяйка заведения умела бережно, но крепко вплести свою реплику в нить любой беседы. Она указывала на черный квадратный ящик на треноге, который нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ожидая, пока его отпустят поиграть.
— Это он? Что это с ним? – изумилась Антонова.
— Это его нормальное состояние, — просто объяснила крылатая дева. В этот момент черный ящик нас узнал. Он вдруг стал ярко-малиновым, по нему пробежала надпись: «ПРИВЕТИК ! ! », и он с неожиданной легкостью поскакал по веранде, выбивая тремя своими ногами какой-то ритм наподобие вальса. Выглядело это настолько потешно, что мы не смогли сдержать смех.
— Спасибо, что подстраховала тогда, — отсмеявшись, сказал я хозяйке. – Ты вмешалась очень вовремя.
— Это правда, — с достоинством ответила дева, аккуратно вычерпывая маленьким ведром лишнее вино из моего бокала. — Ты, братец, очень рисковал, идя в такой момент на понижение, и я благодарю тебя за доверие. Ты осмелился создать мне повод для вмешательства.
Антонова тем временем продолжала размышлять вслух.
— Моя ошибка заключалась в том, что я как-то забыла, что ли, что эти Ищак и Зелепукин прямым текстом мне заявили – тех преступлений, в которых меня пытались обвинить, на самом деле не было. А я всё равно действовала, опираясь на представление об их существовании. Как будто бы была украдена энергия у того худенького, а у того толстенького – книга. Точнее, что книгу увел демон.
— С демоном вышло как-то очень запутанно, — согласился я, любуясь вальсирующим треножником.
— Вот именно. Мне показалось, что из слов того толстенького следует, что он продал книгу мерцающему демону. Или что мерцающий демон украл у него книгу. А на самом деле ничего такого из его слов не следовало. Было лишь известно, что книга исчезла – может, он ее продал, может потерял, может и правда украли, — и что где-то тут бродит настоящий мерцающий демон, которому эта книга нужна позарез. А ведь можно было догадаться – алхимик посылал нас в это Чертаново вперед, чтобы мы опередили демона. А как бы мы могли его опередить, если б книга уже была у него? Вот она, поспешность на волне эйфории…
— То есть ты хочешь сказать, что действуя из ложной уверенности, ты вызвала все эти… последствия?
— Да-да, именно так. Проложила причинную цепочку и в прошлое, и в будущее одновременно. Через настоящее – себя. Да уж, молодо-зелено, что и говорить.
— И всё на некоторое время стало таким, каким по идее не должно было бы..?
— А по какой идее-то? Я тогда и была той идеей, по которой всё должно было быть. Только сама не знала, вот и получилось… то, что получилось.
— А подробнее?
— Ну, некий довольно бессмысленный демон… видишь, какой он тут, да? Там он был вообще даже и не такой. Так вот, он вдруг, что ли, «стал», причем энергию для становления своего ему типа «дал» этот… первый… Ищак? Не могу запомнить, кто там у них кто… Вот, я тогда еще заметила, что он похож на молодого Ищака, и тут бы мне задуматься – почему… Нет, какая-то фальшмысль заполнила эту дырку, что мол дескать Карл – а мы еще к тому же приняли этого демона за Карла, — имеет какое-то отношение к тому щуплому, и что интрига получает какую-то избыточную, ненужную уже внутреннюю связность… И «стал» он уже с той книгой, которую, как я поверила, он украл… А каких бед он мог там натворить с ней, непоправимых бед, тебе уже не нужно объяснять, я думаю.
— Лучше и не вспоминать, — согласилась крылатая дева.
Мне, однако, стало уже интересно. А любой интерес тут требовал немедленного удовлетворения.
— Он этой книгой должен был прорвать дырку в реальности? – сказал я, специально стараясь, чтобы прозвучало глупо.
— Да нет же, — засмеялась Ленка. – Дыра там уже была, наверное, от сотворения мира. Ее то открывали, то прикрывали. Но даже не до конца. Даже когда маги заткнули буквально ее собой, там немного просачивалось. Помнишь – звери начинают говорить, а вещи получают имена… Все те наши мечи и копья, у которых были собственные имена, побывали когда-то в Чертаново. Ну или где-то еще в таком месте. Или, раньше, просто в Белых Столбах, когда поток был сильнее.
— Не только вещи, — вспомнил я. – Еще малые… Помнишь, шаман гоблинов, Мастир Пепка?..
— Да… А ты его прирезал, и его имя перешло к кинжалу. Так тоже может быть.
— Эх, благословенные деньки… А что стало тогда со всеми нами, ты не помнишь? Ах, да. Ну вот он, демон, пришел с книгой к порогу. А дальше что?
— Дальше всё просто. У нас были серебряные уши, с помощью которых можно заставить себя выслушать кого угодно. Хоть камень. Приделай ему уши и рассказывай. Он будет слушать. Эти черти… Зелепукин с Ищаком… они искали уши, чтобы поговорить с Санниковым и к чему-то его склонить, или выманить у него что-то, но те достались нам. А через нас – демону. Я, блядь, дура ебаная. Простите, мадам…
Хозяйка чуть смущенно хихикнула, показывая, что ничуть не в обиде на Антонову за такую ее экспрессию.
— И демон хотел прочитать свою книгу Санникову!
— Да! Вот именно. Хотел прочитать. Чтобы Санников, который фактически всё это нейтрализовал, всю эту дыру, открыл прямой проход в мир вот этого вот мерцающего демона. Сам-то демон не справился бы с такой задачей. Книга там, не книга… Хорошо, Сережа – ты тут проявил себя в новом качестве, а потом и…
— Сережа, в самом деле, проявил себя, — согласилась маленькая женщина. – Ты не испугался Перервы и рискнул понизить частоту, чем дал мне несколько секунд, чтобы я успела прийти на помощь. Не так уж страшно это оказалось. Правда?
Что-то во мне вдруг испугалось этих слов. Это было неожиданно — эти места страха не знали; порывом ветра в мой бокал занесло желудь с черешком и маленьким листиком, а демон перестал приплясывать и высветил на своем боку серию ярко-красных вопросительных знаков.
Крылатая дева посмотрела на меня очень прямо и искренне.
— Помните, как одним утром вы проснулись от радости? И как время шло, и ничего не сбывалось, радость постепенно угасла, а на ее место не пришло ничего, вообще ничего…И тогда дураки сказали, что это маги и жрецы виноваты, это они убили Бога, чтобы он не смог сдержать Обещание?.. Что Бог умер, а вы все обречены до конца времен брести за его гробом, пока не превратитесь в серые бесформенные тени? Помните? Помнишь, братец, что тебе суждено, если ты сам не отважишься всё это прекратить? Помнишь, кто такие на самом деле твои товарищи по игре, за которых ты так цепляешься, ради которых готов был оставить реальную жизнь?
Тут произошло редкое событие – на небе появилось сразу четыре разноцветных солнца. Их ослепительно яркие лучи скрестились на белом кусочке льда в моем бокале, на таком уже маленьком, едва уже заметном кусочке, и я вдруг вспомнил, чем у нас тогда кончилось дело и почему я здесь вообще нахожусь… или буду находиться…
— Но ведь это неправда? Он не может умереть? Его же просто спрятали от себя самого? Говорят же, что гроб пустой?.. – резко спросила Антонова, а я уже падал, проваливался куда-то назад и вниз, настолько назад и настолько вниз, как можно провалиться лишь дважды, и я не мог ей ответить, хотя в те яркие остывающие секунды я точно знал ответ.
— Ну что, доигрались? – в голосе Софьи Власьевны не было ни участия, ни неприязни. Она стояла, подбоченившись, напротив нашей компании – все неуклюже переминались с ноги на ногу, отходя от пут заклятья. Всё у них, конечно, ужасно затекло. За спиной Софьи кипела работа – ее ведуньи, невзрачные девушки в зеленых и коричневых одеждах, вели какую-то странную деятельность, будто бы что-то отмеряли, резали, нумеровали, смотрели друг на друга сквозь какие-то специальные полосатые посохи с чем-то вроде огромного булавочного уха сверху. Бойцы Оборина развлекались с демоном, взяв его в круг и подстегивая командами на своем техническом языке. Демон бессмысленно прыгал на трех ногах, не зная, куда деться от безжалостных слов, на его матово-черной поверхности мигала лиловая надпись: «ПИЗДЕЦ!!!!111».
Перед деревянным Санниковым каждый, включая руководителей, встал на колени и преклонил голову. Сделали это все по разу, как будто и не сговариваясь между собой, словно это было совершенно нормально – простереться ниц перед старой деревянной фигурой.
— Вы могли бы нам рассказать всё как есть с самого начала, — без выражения ответила Антонова. – То есть я понимаю, конечно, причины, по которым этого не было сделано. Но вы могли бы хотя бы попытаться.
— Ничего ты не знаешь о причинах, — отрубил Оборин. – И от понимания ты далека ровно так же, как и до прибытия в Белые Столбы.
— Да-да, конечно, — просто ответила Антонова.
— Ты еще будешь нам указывать, что мы должны были делать? – удивилась Софья. – Ты тут – никто. Ты ничего не понимаешь и ничего не можешь. Запомни это раз и навсегда.
— Я запомню, конечно, — кротко согласилась Антонова.
— Если бы не мы, тут настал бы конец всему. Настал бы тут, но – уже на этот раз всему. Раз и навсегда. Поняли, герои? Это было очень, очень близко. И совершенно не ваша заслуга, что этого не случилось.
— И не ваша, — вмешался вдруг Салтык.
Оборин и Софья переглянулись.
— Ты что хочешь сказать? – спокойно, почти дружелюбно спросил патриарх Ткача.
— Что сказал, то и хочу, — сурово парировал Салтык.
Воцарилась неловкая тишина.
— Он хочет сказать, что демона обезвредили до вашего прихода, — объяснил Роговской. – Он сначала вообще был человеком. Она превратила его… вот в это, а потом, за минуту до вашего появления, ушла.
— Толик, брось, — сказала Антонова. – Всё это лишнее.
— Кто это – она? – резко спросил Оборин.
— Ладно, лишнее так лишнее, — согласился Роговской. – Никто. Мне почудилось.
— Не будем городить сущности, — торопливо произнесла Софья Власьевна, глядя на Оборина довольно напряженно. — Если бы… То мы бы уже. А значит, нет.
— Я всё же не понимаю, почему он так промедлил, — задумчиво произнес Оборин, — когда всё было в его руках. Как будто действительно что-то… Для меня лично в этой истории много неясного.
— У нас будет время это обсудить, Володя. Забирай свои уши и пойдем уже.
— Книгу тогда тебе?
— Да, пожалуй, книгу нам. Тебе же уши важнее?
— Могут пригодиться, конечно. А главное, чтобы покой наших стариков никто больше не нарушил. Никто и никогда.
Убедившись, что подручные закончили свои малопонятные дела, Оборин и Чкалова еще раз поклонились деревянному Санникову и направились обратно, словно и не замечая нашу компанию.
— На минутку можно? – осмелился Роговской. Оборин рассеянно полуобернулся.
— С ним можно еще что-то сделать? – спросил Толик.
Оборин на секунду замешкался, с видимым колебанием качнул головой.
— Попал в Перерву. Такие не возвращаются. Можете в Нижние Котлы отнести его, но шансов мало, Перерва есть Перерва…
Владыки Белых Столбов ушли, и свита последовала за ними. На наш отряд никто не смотрел, словно и не было нас.
Меня-то уж точно: я был совершенно мертв.
Перекошенное злобой и ужасом лицо уже окоченело, но глаза смотрели в небо с таким восторгом, которого я никогда не испытывал при жизни.
Голос Рассказчика
Голос Певицы
Голоса Романа Бастурмина и Лизы Танненбаум.
Звучит тревожная музыка в стиле Ambient – скрип ветвей, шелест листьев, отдаленные раскаты грома, встревоженные крики ночных птиц, и во все это искусно вплетаются гитарные сэмплы с претензией на акустику, а также слегка нервная флейта, вроде бы живая. Играет музыка долго, минуты четыре, потом напряжение ослабевает, музыка плавно отодвигается на задний план, и вступает Рассказчик.
Голос Рассказчика: Стоял ранний вечер. Отряд, состоящий из четырех человек и одного мертвеца, собирался в путь. Дорога предстояла дальняя. Выступать требовалось незамедлительно.
Труп Сергея Сухова несли поочередно двое – Вячеслав Колыванов и Анатолий Роговской. Колыванов, взваливая на плечи увесистое мертвое тело, неодобрительно морщился, но никаких протестов не высказывал.
Через несколько часов, когда на холмы опустилась ночь, встали на привал. Роговской пытался развести костер, но у него дрожали руки – он сломал, не сумев зажечь, шесть спичек. Одну за другой.
Ночной дозор путники не выставили, понадеявшись на ловушки, расставленные Тамарой Денисовой. Утром выяснилось – напрасно. Ловушек не осталось ни одной, но никто из путешественников даже не проснулся. Лишь труп Сергея оказался в нескольких метрах от того места, где оставили его с вечера, рукав рясы был изодран чьими-то зубами. Как будто хотели утащить, но не справились. Бросили.
Утром, наскоро перекусив, двинулись дальше. Похолодало, накрапывал дождь. На группу из засады напал отряд гоблинов, легкое ранение получила Денисова. Колыванов разметал атакующих яростной атакой – его карающий меч летал, как белая безжалостная молния.
За полдень, когда до Нижних Котлов осталось несколько часов ходьбы, Роговской дал команду остановиться и приготовиться к бою. Путников догоняла группа вооруженных людей, намерения которых были не ясны. Быть крови, если бы Роговской не узнал предводителя преследователей. Это был Александр Воробьев, тот самый, который сражался бок о бок с отрядом Роговского при Щербинке. Еще одного из вновь пришедших узнал бы Сергей: это был маг-инквизитор Константин Яровой, знакомый Сухова еще по Хамовникам. Но Сергей был мертв.
Воробьев старался продемонстрировать мирные намерения. Он рассказал, что информация об инциденте при Щербинке дошла до столицы, отряд был представлен к наградам, и Комендант Южных Врат пожаловал всем медали. Колыванов, Роговской и Антонова получили из рук Ярового медали «За отвагу». Тамаре Денисовой была вручена особая награда, орден Длани Милосердной. При этой вести глаза Денисовой наполнились слезами. Слишком хорошо она помнила, за что ей выпала такая честь.
После того, как всем живым членам экспедиции были вручены ордена и медали, внимание вновь пришедших обратилось на Сергея Сухова. Ему тоже причиталась награда, причем награда особая; какая именно, Воробьев пояснить отказался. В ультимативной форме он потребовал выдать ему тело героя, чтобы доставить того Командору, который нашел бы способ вручить награду посмертно. Роговской начал было возражать – надежда возродить Сергея Сухова к жизни еще не иссякла. Однако Воробьев, к большому удивлению путешественников, был настроен крайне решительно. Над отрядом снова сгустились тучи: преимущество было явно на стороне Воробьева. Константину Яровому всё это приходилось не по душе, но он, скрепя сердце, стал на сторону Александра.
Спор разрешился неожиданно. Роговской оборвал свою речь на полуслове и лишь показал пальцем туда, где путники оставили тело Сергея. У Анатолия были все причины для изумления. Тела на месте не было, лишь медленно распрямлялась примятая трава. Дорожный мешок, волшебные орудия покойного – всё было на месте. Но Сухов, тот исчез бесследно.
Музыка вновь выходит на передний план, затем, спустя несколько минут, затухает. Звучат голоса Лизы Танненбаум и Романа Бастурмина.
Роман (вредным голосом): Лиза, а я ведь просил тебя не смотреть никаких журналистских расследований вечером перед эфиром. Просил ведь? Просил?
Лиза: А я не смотрела.
Роман (столь же вредным голосом): Тогда это что такое было? Что, а?
Лиза: Я не знаю. Думаешь, похоже на журналистское расследование? Наверное, кто-то из слушателей смотрел.
Роман: Мы, Лиза, должны быть лучшего мнения о наших слушателях. Хотя, конечно…
Лиза (подхватывает): Хотя, конечно, «его карающий меч летал, как белая безжалостная молния»… ты до сих пор читаешь перед сном помойное фэнтези?
Роман (торопливо): Тоже нет!
Лиза: Ну и ладно. Главное, ведь на самом интересном месте.
Роман: Да что там интересного. Уверен, нашим слушателям интереснее, что скажет наша сегодняшняя гостья. Певица, имя которой мы не раскрываем из соображений, которые будут вам ясны в конце нашей передачи, уже у нас в студии. Напоминаем, в эфире радио «Свобода от» передача «Затяжной прыжок», и мы, бессменные ее ведущие, Лиза Танненбаум и Роман Бастурмин. А также…
Певица: Доброй вам ночи, дорогие радиослушатели. Не могу передать, как я волнуюсь. Не могла до последней минуты поверить, что доведется выступить в вашей передаче.
Лиза: А раньше нас слушали?
Роман: Ну и вопросы у тебя.
Певица: А как же! Не так часто уже, как в середине 90-х, не каждую ночь, но довольно часто. А в одной прошлых передач услышала свою старую песню, и что-то очень важное про всё это поняла…
Роман: И вот вы здесь. Огромная честь для нас. Давно мечтал познакомиться. Будет ли для вас сюрпризом, если мы скажем, что вы, что ваши песни, ваш голос стали одним из… одними из… виноват… фактором вдохновения для целого поколения наших слушателей. Что вообще сама наша передача не появилась бы, или стала совсем не такой…
Лиза (поясняющим голосом): Рома волнуется.
Певица (смеется): Мой ответ покажется вам нескромным. Разумеется, знала. Я действительно это знала. Просто никогда об этом так напрямую не думала, но на самом деле, конечно, знала. Но скромность тут не при чем. Я помню, что я не послание.
Роман: А вот такой непростой вопрос, если позволите. Вы же, с одной стороны, я вижу, осознаете тот дар, которым владеете… С другой, если разобраться, вы же почти никак его не проявляете. Несколько песен, за все эти годы, у кого-то бэк-вокалом, кому-то помогаете с режиссурой… Увидим ли мы когда-нибудь ваш сольный альбом? Доживем ли?
Певица: Рома, понимаете, какое тут дело… С этим действительно всё очень непросто. Когда я начала догадываться, как всё обстоит на самом деле, я попыталась разобраться в том, что я делаю в этом мире, что я на самом деле могу… взять паузу в творчестве и просто провести ревизию возможностей… я много путешествовала, больше слушала, чем говорила и пела, я размышляла, училась, медитировала… училась видеть мир таким, каким он является на самом деле… и я поняла в какой-то момент, что тишина не просто вмещает всю возможную музыку, тишина – и есть высшая музыка, та, которую невозможно превзойти…
Лиза (несколько иронически) Какие глубины…
Певица: Музыка – это носитель памяти. Или, если это будет понятнее, музыка – универсальный язык, на котором можно передавать состояния. Не просто настроения или чувства. Нечто более цельное, более имеющее отношение к разуму. Память, как срез сознания.
Роман: Но действительно ли можно передавать вот так состояния от одного ума к другому, я имею в виду, через музыку? Как?..
Певица: Если мыслить сознания изначально раздельными – тогда, соглашусь с вами, это будет трудно. Но… кстати, кстати, Рома, вы обращали внимание, что существуют мелодии, существуют песни, которые звучат как будто «обкатанными»? Словно их пели уже тысячу раз и во дворе под гитару, и со сцены, и за столом. А отвечая на ваш вопрос, конечно, альбом я запишу. И, думаю, не один. Он уже проступает из тишины, его контуры я слышу. Просто это будет, наверное, не очень скоро. Но это будет.
Роман: Очень отрадно это слышать. Послушаем в честь такого известия что-нибудь из вашего будущего альбома?..
Певица: Если считаете уместным – с большим удовольствием. Знаете? Иногда мне кажется, что музыка может напомнить нам о том, что мы — в этой нашей жизни — вспомнить просто не в состоянии. Музыка зовет нас домой. И когда мы ее слышим, мы вспоминаем о том, истинном доме.
Звучит музыка. Слушателями владеет неуловимое, ни на что не похожее чувство.
#Atrocity New Arrival
Роман: Увы, всё прекрасное рано или поздно заканчивается, вечна лишь печаль. У нас, кстати, звонок. Кто-то из слушателей желает высказаться…
Певица: Подозреваю, это будет интересно.
Роман: Будем надеяться. Здравствуйте, передача «Затяжной прыжок», вы в прямом эфире. Диктуйте ваше послание.
Слушатель: Добрый… здравствуйте. Меня зовут Сергей.
Роман: Здравствуйте, Сергей! Что имеете сказать по поводу услышанного? Вам понравилось?
Слушатель: Да. Мне понравилось. Я только не понимаю, что это было и где я нахожусь. Единственное, что я слышал и узнал, была эта музыка.
Роман: Надо же! Попросим нашу гостью прокомментировать?..
Певица: Сергей, неужели вы совсем ничего не знаете о себе?
Слушатель: Нет, нет, мне знаком только ваш голос. Я его знаю.
Роман: Сергей, вы там что, умерли?
Лиза (с досадой): Зачем же так в лоб-то… Солдафон…
Сергей: Точно, я умер. Надо же. Я не совсем понимаю, что значит «умер», но мне это не нравится. А музыка нравится. Я бы очень хотел узнать имя исполнительницы. Я его не запомнил.
Певица: Сережа, я здесь сегодня без имени. Честно говоря, я его и сама не помню. Иначе было сюда не попасть почему-то.
Роман: Я обещал раскрыть секрет анонимности в конце передачи. Не надо радиослушателям знать имя нашей сегодняшней гостьи. Вы же броситесь искать ее песни. И найдете же. Вы заслушаете их до дыр, пытаясь воскресить то неуловимое и непостижимое чувство, которое владело вами, пока звучала музыка. У вас этого, конечно, не выйдет, и вы проклянете всё на свете, но не перестанете гоняться за миражом. Поэтому я не скажу вам имени. Пускай всё останется сном.
Певица: Пускай. Когда выйдет мой альбом, в котором всё будет сказано ясно и прямо, всё сбудется наяву. Я это вам обещаю. А пока потерпите, маленькие мои. Я тоже терплю.
Роман: Вы не представляете, что значат для меня эти слова.
Лиза: И спокойной всем ночи.
Слушатель: Ну вообще. А мне что делать? Я вас спрашиваю, мне-то что делать, и кто я такой, ебать мой лысый череп?!
— Кто я такой?! – услышал я собственный голос. Я стоял на дне глубокого, в три моих роста, лесистого оврага. Одна моя нога по щиколотку ушла в ил, ее кокетливо огибал ручеек. Вверх по мокрой ноге поднимался ледяной подземный холод. Где-то на уровне пояса он встречался с жаркой пульсирующей болью, спускающейся от плеча. Мой рукав был изодран в клочья чьими-то зубами, мышцы тоже явно пострадали.
Всё это означало одно – я жив, я ранен, и я нахожусь черт знает где.
Время суток стояло самое неопределенное. Солнце мутно просвечивало из-за плотных серо-розовых облаков где-то на юге, но это если была середина дня. А если вечер, то в той стороне был уже запад. А сумерки, соответственно, были не дневными, временными, а вечерними, после которых лишь тьма.
Думалось обо всём этом как-то нехотя. Я выбрался на более-менее сухое место и начал примериваться, где бы покинуть столь уютный овраг. Стены были крутыми и скользкими. По таким можно только ползком, на коленях, цепляясь единственной целой рукой за ветви и корни, и от одной такой мысли становилось еще хуже. Зашагал по оврагу, чавкая в ручье, в сторону солнца, определив направление в среднем как юго-запад. Мне это подходило. Мне и запад подходил, и юг. Еще лучше мне бы подошло прилечь где-то у костра, основательно подкрепившись тяжелой и жирной пищей.
Вспомнил что-то, осмотрел воротник своего балахона. Так и есть – в пределах досягаемости зубов две синие ампулы, целые и невредимые. Без колебаний раскусил и высосал одну, после недолгих колебаний – и другую. Боль в травмированной руке утихла, будто и не было, зато жрать захотелось с удвоенной силой. Кто же это, интересно, так постарался…
Память постепенно возвращалась. После кошмарной ошибки в Чертаново всё было как слепое – я знал, что меня куда-то тащили, что меня планировали еще воскресить, что повздорили дорогой с какими-то служивыми людьми, я всё это знал, но почему-то не помнил. Впрочем, умирать по-настоящему мне до сих пор не доводилось, и я не мог определить наверняка, является ли этот эффект странным.
От мокрых ног начало знобить. Я наскоро проверил карманы – ничего ценного. Именной кинжал, к счастью, уцелел, да в боковом кармане отыскался свиток огненного шара. В глубинах памяти не оставалось ни одного целого заклинания. Ситуация складывалась крайне унылая.
Вскоре края оврага стали более пологими, на них появилась густая трава, и можно было уже без особого труда подняться наверх, что я и сделал. За час вялой ходьбы мне не повстречалось ни зверя, ни птицы – лишь один рогатый заяц, деликатно лакавший из ручья, белой молнией взметнулся по склону и исчез среди деревьев. Лишив меня тем самым довольно призрачной возможности зажарить его при помощи огненного шара, соорудив одновременно и костер, и ужин.
Конечно, на деле я бы на такое не пошел – я не охотник и не умею главного.
Вместе с тем, какое-то пропитание всё же добывать придется.
Едва задумавшись о пропитании, я набрел на хорошую кучу маслят – крупных, но молодых и крепких. Что делать? Собрал скользкие шляпки, плотно набил карманы (хорошие карманы, хвалил я, большие). Теперь бы костер как-нибудь… и соли нет, вот что, главное, обидно…
Как-то незаметно я вышел на широкую утоптанную тропу. Справа и слева лес был не лес, а старый безнадежный бурелом. Рукотворный – кое-где виднелись темные и сырые пни, спиленные довольно ровно; поодаль, в дебрях лещины, бузины, бересклета и еще какой-то непроходимой дряни угадывались огромные гнилые стволы. Не могло быть и речи о том, чтобы свернуть с натоптанной кем-то тропы. Тропа же постепенно забирала вверх.
А вскоре появилась вонь. Она вставала передо мною стеной. Вонь была такая, словно и справа, и слева кусты были до верху заполнены дохлыми коровами. Воздух от этой вони стал вязким, маслянистым. Я прибавил шагу, надеясь проскочить отвратительное место. Но вонь нарастала.
А еще через минуту я столкнулся с ее источником.
Они шли молча, они не переговаривались между собой, не топали и не кряхтели. Они даже не дышали. Они были мертвецами, старыми, хорошо полежалыми мертвецами, и лохмотья едва прикрывали гниющую плоть. Они шли по тропинке мне навстречу, и от них ужасно воняло. Они были совсем рядом.
Спокойно, подумал я, спокойно, паника никогда не помогает. Это зомби, кричал кто-то у меня в затылке, это же зомби! Это были зомби. Как раз той породы, которая только и жрет людей. Не простые тихие беспокойники.
Пальцы вдруг стали деревянными, и бесполезный свиток с огненным шаром упал на землю. Что толку. Они уже рядом. Их не меньше десятка.
Они же не всегда жрут людей. Они могут не хотеть. Это не обязательно. Надо просто стоять и не шевелиться. Как, не шевелясь, сойти с дороги? Они уже в пяти шагах. Надо отойти в сторону. Нельзя шевелиться. Не двигаться, они могут не заметить. Может, им не хочется. Ну пожалуйста. Главное, не шевелиться, и это всё будет неправдой. Это понарошку.
Передо мной – лицом к лицу – остановился первый мертвец. Крупный, ростом с меня, с землистым изъеденным лицом. Посмотрел на меня одним глазом. Это ему явно понравилось, и он навел на меня и второй глаз. Все остановились. Всё остановилось.
Покойник растопырил руки, шагнул ко мне и заключил меня в объятия. На миг прижал к себе крепко-крепко, словно прощался с единственным сыном, и отступил. Сделал приставной шажок в сторону, аккуратно меня обошел и направился дальше.
Второй зомби был совсем гнилой. Совсем не похожий на человека. Он тоже меня прочувственно обнял, отстранился и пошел своей дорогой. Дальше я, как будто осмелев, сошел с тропы; покойники, проходя мимо, приостанавливались на миг, окидывали меня бессмысленным взором и шли дальше.
Так прошла целая вереница. Не десять их было. Гораздо больше. Мой свиток с огненным шаром чуть не втоптали в землю, но я так обнаглел, что успел его подхватить.
Впрочем, всё равно всё было вязким и медленным, как в кошмаре. Просто оказалось вдруг, что кошмар этот не про меня. Было не страшно, просто очень безнадежно и горько.
Замыкал процессию кто-то знакомый. Это был не зомби. Это был живой человек. Даже какой-то слишком живой. Он двигался преувеличенно по-мертвецки, с большим вкусом изображая из себя ожившего покойника. Его лицо было скрыто за огромной бесформенной бородой, которая, казалось, целиком состояла из тины.
Это был Дед Мокар собственной персоной. Он тоже узнал меня.
— Ба! – вскричал Оглашенный, протягивая ко мне узловатые руки. Я с нежданной резвостью отшатнулся – его объятия были страшнее всех мертвецов на свете.
— Да ты тут славная фигура! – надсадно радовался Оглашенный. – Все тебе тут рады, а? Молодец, молодец! Горжусь, хвалю!
Я покачал головой, словно это могло означать хоть что-нибудь.
— Ну пошли, что ли, дела принимать будешь? – Дед Мокар посмотрел на меня так, что сама мысль о каком-то ответе вспыхнула синим призрачным пламенем и сгорела, не успев развернуться в слова. – Что, думал, это уже дно? А снизу кто тогда стучит? Вперёд! Труба зовёт!
И весь мир стал тонуть в нарастающем рёве хриплых труб. Остальное я помню так, словно было оно не со мной.