Вот угораздило всё-таки выйти в ночь. Чем плохи походы в ближние края: располагают к неорганизованности. Пока собирали вещи, пока закрывали какие-то неизвестно как заведшиеся дела, настало время обедать; отобедав же, хорошо отдохнули, вышли в дорогу уже в сумерках. Парило; в воздухе, густом и липком, копилось нетвердое обещание грозы. Ни звезд тебе на небе, ни луны.
Почему-то пошли снова через Сучьи Болота. На юг, потом сразу на северо-запад – в обход опасного массива, заболоченного, одичавшего. Шли быстро, больше молчали – дышать было трудно, дыхание то и дело сбивалось от каждого пустяка, было не до слов. Всё темнело и темнело, хотя, казалось бы, темнеть уже некуда. Звезды так и не появились, и луна ни разу не выглянула из-за туч.
Ночное зрение работало плохо – всё было равномерно-серым, тошнотворно переливалось невзрачными оттенками. Без него же всё, кроме чахлой тропинки, было черным-черно. Звуки доносились, как сквозь толстый слой сырой, набрякшей ваты. Свирепо жалили комары, словно и не замечая защиту. Мы перли вперед буром, вворачиваясь в черные сырые перелески, беззвучно спотыкаясь о пни и коряги, падая и поднимая друг друга без ругательств и боли… лишь звякнет тускло железо…
— Кто-то там ходит, — пожаловалась тихо Денисова, и мы остановились, прислушиваясь. Там действительно кто-то ходил. Кто-то огромный, абсолютно в себе уверенный, двигался справа от нас, то обгоняя, то притормаживая. Я чувствовал его присутствие всем телом. Было оно очень нехорошим, недобрым, ищущим.
— Только не бежать, — скомандовал Роговской, и мы двинулись дальше, стараясь ступать тихо, но какой в этом был смысл, когда тот, что справа, ломился сквозь подлесок, не разбирая дороги – треск веток и тяжелое дыхание…
— Он слабо видит в темноте, но чует нас свои чутьем, ведь он — Охотник. За мной, прочь с тропы, мы тут как на ладони… — и Денисова увлекла нас в лес, задав такой темп, что всё пошло как-то само, каждый шаг в танцующей мгле истребовал такой степени присутствия, что не осталось зазора даже для самой простой мысли.
#Shinjuku Thief Berserkir
И когда к горлу начал подступать пульсирующий ком, а перед глазами запрыгали разноцветные огоньки, я вдруг ощутил позвоночником, что нас преследует настоящий Охотник, от которого просто невозможно скрыться, и единственное спасение – развернуться и перестать быть дичью, и тогда азартное сопение преследователя сменится на… и меня подхватили, и поволокли куда-то, бесцеремонно хлеща ветками по лицу, а Охотник заходил то слева, то справа, приближаясь и отдаляясь, словно выуживая момент для удара, а потом вдруг отстал, непонятно даже, когда именно, и мы остановились перевести дух. Я даже не понял, кто взял меня за воротник, не позволив броситься в безрассудную атаку, и думать об этом времени не было: впереди забрезжил гостеприимный огонек, и мы снова прибавили шагу. Дурманное наваждение отпустило – удушливый туман рассеялся, лес стал лесом, и тропа – тропой, разве что ночные птицы орали несколько загадочными голосами.
Вскоре мы вышли на полянку, и нам открылось удивительное в своей безмятежности зрелище. На полянке возвышался пень, на пне стояло нечто, изливающее теплый желтоватый свет, отражающийся в сознании тихой, слегка меланхоличной музыкой, а у пня, прислонившись спиной, сидел человек и что-то читал. Заслышав шаги, он с видимой неохотой оторвался от чтения и поднял голову. Это был даже не человек – это был Эдгар, бывший наш спутник, о котором мы успели позабыть в пенном водовороте последних недель.
— Вот так встреча, — выразил общие чувства Салтык. Эдгар кивнул и снова обратился к своему чтению – уверенным движением зачеркнул, или, скорее, подчеркнул какое-то место в тексте, и уж тогда отложил манускрипт окончательно.
Мелькнула мысль, что это последнее действие как-то связано с нежданной встречей, мелькнула и истаяла, не оформившись ни во что конкретное.
— Здравствуйте, друзья, я очень рад вас видеть… в добром здравии, — окинув нашу компанию внимательным взглядом, произнес Эдгар. В мерцающих отблесках волшебного светильника его лицо казалось каким-то потяжелевшим, набравшимся чего-то очень земного, в плохом смысле – земного. Только ли казалось?..
— Признаться, мы… я, точнее, я уж и не надеялся вас встретить, — улыбающимся голосом ответил Салтык.
— И совершенно напрасно! Я обещал вернуться и помочь вам на вашем пути… если, разумеется, в моих услугах есть еще необходимость.
— Мы очень рады вашему возвращению, — заверил его Толик, и официальная часть на этом завершилась. Тома с Леной разложили костер, Эдгар бережно завернул свой светильник в тряпицу и спрятал в мешок. Уселись у костра, достали припасы, пустили по кругу флягу – всё как в старые дни…
На душе потеплело, и сама собой завязалась сумбурная беседа. Эдгару рассказывали о приключениях в Белых Столбах, Чертаново, Котлах; обращались и ко мне, но я почему-то был в курсе. И знал как бы даже не больше их непосредственных участников, словно много об этом читал. Однако – что вносило в воспоминания полную неопределенность – эпизоды никак не складывались в единую историю. Более того, было совершенно очевидно, что события, в истинности которых не было ни малейших сомнений, просто не могли происходить в рамках одной-единственной действительности – по-хорошему, могли (должны были!) составить несколько совершенно независимых повествований. И всё же…
Нет, думать об этом было решительно невозможно. А меня еще начали расспрашивать – сначала неуверенно, с какой-то обидной даже тактичностью, а потом всё более настойчиво, — о том, где в эти дни был я сам, куда пропал по дороге и откуда взялся вдруг туманным утром на болоте. А что я мог ответить?
То есть я, конечно, догадывался, где находился и что делал всё это время. В этом смысле было хорошо, что никаких воспоминаний о тех днях у меня не сохранилось – о характере прошедших событий можно было лишь строить предположения, да и то, признаться – не хотелось. Но помнил я и другое.
Я был в раю. То есть, это можно было бы назвать раем – если бы получилось воспоминания как-то разделить, обособить, сделать из них что-то, чему можно было бы дать имя. Рай, а возможно, и не рай – но мне было так хорошо, и это блаженство, послевкусие которого до сих пор таяло, подобно ломтю жирного сливочного мороженного, в отдаленных закутках сознания, было настолько цельным и весомым, что оставалось неясным, как вообще такое могло закончиться? Такое бывает только навсегда…
Главное, нельзя сказать, что я действительно не помнил свой райский опыт. Я его помнил, но… не мог ухватить. Опыт был слишком далеко отсюда.
Помнил – и даже порывался рассказать, но не смог подобрать слов – лишь несколько эпизодов, связанных с другими обитателями рая. Кажется, я открывал врата блаженства для каких-то других существ, для людей; я привел в рай высокого худого художника, и мы часто и помногу беседовали – он рассказывал что-то о солнце, яичном желтке, одуванчиках и творческой энергии… А берсерк, прозвавший меня братом? Мы играли в золотые тавлеи, спорили о правилах поединка и упражнялись на мечах, пускай он и давал мне огромную фору… А райский зверь, невообразимо, до обморока прелестный, который, наоборот, отпросился у меня назад, в грубое бытие – пастись на пажитях нижнего мира, чтоб слаще было возвращение, — как-то он теперь?..
Впрочем, может быть, оно и к лучшему, что я не собрался с мыслями, чтобы рассказать о рае, в котором мне довелось побывать. Потому что я начал вдруг понимать, что всё это означает – и художник, и берсерк, и еще несколько человек, которых я спас от страданий грубого мира… и даже райский зверь, невыносимо прекрасный зверь-василиск…
Пришлось всё-таки додумать эту страшноватую мысль. С раем всё ясно. Непонятно только, как такое вообще может быть.
Вот так вот – два опыта, две последовательности воспоминаний, ни одна из которых не укладывается в сознании, как ее ни поворачивай.
— Вам-то хорошо, — пожаловался я в темноту, отхлебывая терпкого пойла из фляги. – А я и подумать не могу, где я был и что со мной происходило.
— Не обольщайтесь, Сережа, вы тут не один такой, — внезапно отозвался Эдгар. Нас никто не слышал – завязался нестройный разговор, усталость плюс спиртное давали о себе знать. Хорошо хоть охранные заклинания по периметру поляны не забыли насторожить, пока все были еще в уме и силах…
Помолчали несколько минут. С севера доносились нудные вопли какой-то птицы. Или зверя. Или мертвеца. Небо, очистившееся от облаков, было затянуто звездным ковром; я взглянул наверх и чуть не опрокинулся в тошнотворный водоворот. Всё-таки немало было выпито.
— Всё хотел спросить, — внезапно отважился я. — Хотел, да повода не было… Вот вы как будто осваиваетесь в нашей нынешней жизни, открываете для себя разные новые, так сказать, аспекты… Ну вы понимаете, о чем я.
— Да-да?.. — вежливо отозвался Эдгар.
— И вот еще что… вы же правда ничего не забываете, помните всё как оно было?
— Как и вы, — эльф сухо усмехнулся. – Думаете, в самом деле возможно что-то забыть навсегда? Нет, конечно. За исключением, может быть, механической травмы или направленного магического воздействия. Никто ничего не забывает. Просто не все готовы себе в этом признаться.
— Тогда так. Если сравнить то, что вы помните о той своей жизни, и нынешние впечатления… Как это сочетается? Не возникает какого-то, что ли, конфликта внутреннего, слепого пятна, еще чего-то в этом роде?
— Интересно, что вы спросили. Заборье помните?
Я слегка напуганно кивнул. Поворот беседы, которую я же и затеял, предвещал спазм стыдливого ужаса.
— Так вот. Для меня всё вокруг, особенно по сравнению с реальным… с миром прошлого — одно сплошное Заборье. Просто там это очевидно даже для… хм… даже для вашего брата, я в широком смысле тут говорю, а в других местах «фактор Заборья» как бы прикрыт, припудрен, просто не проявлен на том уровне, о котором можно с уверенностью говорить. Но потенциал, понимаете, потенциал один и тот же. Суть одна. Один вкус. Как те странные гости в Белых Столбах. Вот что вы увидели бы, взглянув на мир моими глазами. Как будто миром правит нечто такое, о чем ни сказать, ни помыслить. Но при этом совершенно всеобъемлющее. Какой-то глобальный… глобальное отчаяние.
Я тихо сидел, стараясь ощутить всем телом прохладу ночного ветерка, тяжелую сонную землю, бездонное небо над головой, жар от багровых углей в кострище…
Тошнотворное головокружительное прикосновение к тому, о чем никогда нельзя говорить и думать, никогда и никому, манило, как разверзнутая пропасть.
Так, молча, просидели еще минут десять. Я мучительно трезвел, становилось зябко.
— Что, Сергей, не не самый приятный ответ? – Эдгар негромко засмеялся. – Но тут уж такое правило. Спросил – будь готов услышать правду. Не я это придумал. Рассказать еще что-нибудь интересное?
— Расскажите, пожалуйста, — спокойно ответил я. Мне было заранее жутко и пусто от этой новой правды, но отказаться было невозможно.
— Что ж, с удовольствием. Разумеется, после того, как меня освободили, я не мог не поглядывать в сторону своих. Встреча в Белых Столбах заставила поторопиться, резко изменить планы. Искал я не родственников, разумеется, не знакомых даже, а просто своих. Своего рода. Думаю, ты это должен хорошо понимать. Я уже тогда видел, что происходит – или произошло – нечто неслыханное, невозможное, не укладывающееся ни в какие мои представления о природе бытия. Но лично для меня самым страшным было узнать, то же самое произошло и с нами. Я не знаю, как это описать.
Эдгар надолго замолчал. Невидимая птица разразилась целой серией протяжных монотонных воплей.
— Попробую как-то объяснить на примере. Невообразимо давно погиб мой старший брат. Был убит теми, кого вы называете «древними» – на моих глазах его разорвали стальными крючьями. Мы похоронили то, что от него осталось. Но, как ни странно, многие сотни лет после этого мне снился один и тот же сон – как Роэл возвращается. В том моем сне он не погиб, он просто исчез неведомо куда – видимо, что-то во мне отказывалось верить в то, что я видел собственными глазами, и приделало этой истории другой конец, оставляющий какую-то надежду. Роэл возвращается, спустя сто, двести, триста лет. Он почти не изменился. Мы все очень рады возвращению, он входит в наш дом, и мы живем, как ни в чем не бывало. При этом мне ужасно интересно, где же брат пропадал все эти годы, почему не было от него вестей? Я постоянно его об этом расспрашиваю, но он в ответ лишь странно улыбается и смотрит на меня как-то… я не знаю, как. Не могу понять. Так вот…
Из кроны старого дуба, которая на фоне звездного неба казалась плоским силуэтом, вырезанным из черного бархата, донесся громкий шорох. Назойливая птица решила продолжить свой концерт прямо над нами.
— Так вот в чем дело. Когда я встретил наших, когда я обратился к ним с расспросами, что же случилось с миром и с ними, я наткнулся на точно такие же странные улыбки и непонятные взгляды. Все эльфы, которых я встретил за это время, стали похожи на моего мертвого брата из снов. Все! И это меня очень, очень озадачило.
— Скрывают что-то важное, произошедшее за время вашего отсутствия? – попробовал поддержать беседу я, но Эдгар лишь отмахнулся.
— Если бы скрывали, — голос его был вежливо-скрипучим, совсем не эмоциональным, — если б всё было так просто… Нет здесь никакой тайны, которую можно было бы разгадать или выкупить, а есть просто странные улыбки и взгляды, которым я не могу дать ясного определения. За этим молчанием ничего не угадывается, ничего не стоит, они улыбаются в ответ как люди, которым буквально не о чем молчать… Образно говоря, они все словно заколдованы, но не в том смысле, в котором мы обычно употребляем это слово. Как будто их кто-то поработил, уничтожил, а потом приказал им изображать самих себя и вести себя так, как будто ничего не произошло, за одним-единственным исключением…
Птичий вопль прорезал тишину прямо над моей головой, и как-то сразу стало ясно, что это не птица, совсем не птица.
— К оружию! – завопил Эдгар, вскакивая на ноги. Внезапно и сзади, и справа раздался топот и лязг, и завязалась беспорядочная драка.
Внимательное исследование произошедшего решили оставить до утра. Внезапно начавшись, свалка завершилась очень быстро и бескровно. То есть, для нас бескровно. От атакующих остались изрубленные и обожженные тела. Со своей стороны, я заметил, что каждая моя огненная стрела не просто попадала в цель – три стрелы из четырех оборвали чьи-то жизни. Четвертая (а по порядку – вторая) попала в свеженький труп. Каким-то непонятным пока образом я это ясно прочувствовал.
Одного из нападавших подтащили ближе к костру и рассмотрели внимательно. По виду это был неброско одетый деревенский следопыт, немолодой уже мужчина с неопрятной бородой; вооружен он был коротким широким мечом и охотничьим луком, ничего более примечательного при нем не оказалось. Совершив такой вывод, мы решили отходить ко сну, упрочив сторожевые заклинания. Я засыпал с непривычным чувством деловитой сосредоточенности, но всё же заснул.
Утро, призванное расставить всё по своим местам, лишь добавило вопросов. По кустам мы нашли, и не без труда, тела еще двух следопытов, трех разбойников-гоблинов и двух здоровенных кабанов-секачей. Самой удивительной была последняя находка – изумленно покачивая головой, Роговской выволок из зарослей чубушника тело полного немолодого человека в довольно-таки богатом, хоть и изодранном платье. Более всего он был похож на странствующего купца. О том, что перед нами – случайная жертва, невинный прохожий, не могло быть и речи. В окоченевших руках он сжимал богато инкрустированный лук, на котором лежала заговоренная волшебным образом стрела (в колчане – еще десяток таких, плюс несколько огненных и отравленных, отменная добыча), на лице, искаженном предсмертной мукой, еще читались злонамеренные черты. Рядом с ним лежал дорожный мешок, наполненный дорогостоящими лекарствами, свитками заклинаний, магическими кольцами и амулетами. Словом, это был совсем не тот человек, который станет нападать на прохожих из-за куста.
— Что-то это какой-то бред, — выказал общее мнение Толик.
— Может быть, эти напали на купца, а мы оказались так, в случайном замесе? – растерянно предположила Антонова.
— Ага, так оно и было, — согласился Роговской. – Если будут спрашивать, лучше не усложнять историю. Эти напали на купца, мы его защищали, но они его всё-таки убили. А мы, ну, короче, вы поняли.
— Да надо ли… — заговорил Салтык, и тут Эдгар издал вдруг изумленный возглас. И было же от чего изумляться. Уже первого взгляда на находку хватило, чтобы разделить его изумление. Уж чего-чего, а такого…
Среди орешника Эдгар обнаружил маленькое, едва ли выше колена, зеленое существо. Точнее – труп этого существа, труп, утыканный стрелами, две – тонких, эльфийских, третья – охотничья, принадлежащая Денисовой.
Крови, однако, не было. Ни зеленой, ни какой бы то ни было еще. Существо – на щуплом теле огромная голая голова с крошечными ушами и большими глазами, мучительно прикрытыми. Одежды на существе не было, но ни малейших половых признаков не было видно. Вообще, оно скорее напоминало испорченную игрушку, сделанную из губчатого зеленого каучука, чем свежего покойника. Существо всё еще прижимало к груди деревянный жезл, непонятно на что годный. Руки были гибкие, ничуть не окоченевшие, и это прибавляло происходящему лёгкой необязательности.
Несколько минут мы стояли и молчали. Возможно, никому из нас не хотелось высказывать первое, что приходило на ум. А может быть, об этом вспомнил лишь я один.
— Кем бы оно ни было, именно отсюда, из этого куста, осуществлялась координация ночной атаки, — каким-то слегка извиняющимся тоном сказал наконец Эдгар. (За что извинялся – не за то ли, что сказал вовсе не то, что должен был? Опять выдумываю…)
— Вот оно как, — сказал за всех Салтык. – Думаю, лгать нам не следует – теперь уж точно. Эта… штука сама по себе выведет нас из-под подозрений, даже если они у кого-то и возникнут.
— Ты прав, Слава, — безо всякой иронии согласилась с ним Денисова. – Тут уж лучше правду. Когда всё настолько непонятно – лучше не рисковать.
— Если предположить, что это существо объединило своей волей всех этих людей… непонятно как, но объединило, — и заставило напасть на нас, то есть, в смысле, если это вообще возможно, — то вряд ли мы были первыми объектами для подобной атаки, и местные власти уж наверное…
— Наверное, конечно… А, кстати, я уверен, что припасы этого купца никто не считал – можно и поживиться, если в меру…
Выбрали себе по одному предмету из богатого запаса. Защитные кольца и амулеты, короткий меч с потемневшей гардой, заговоренный на обильное кровотечение, округлый шлем с памятной вмятиной и древний ученый монокль… поколебавшись, я взял предмет, найденный на груди неопределенного зелёного существа. Увесистый жезл цвета зараженной оранжевым грибом ольхи так и гудел от какой-то беззлобной, но при том и безжалостной, мощи. Единственное, что на нем удалось обнаружить – это глубоко и тщательно вырезанные полоски, стилизованные волны. Числом семь.
Не надо бы трогать волшебные вещи, назначения которых не понимаешь. Первое правило: не знаешь жезл — не бери. Но только я к нему потянулся, еще не решив даже, стоит ли рисковать, как на моем пальце ожило кольцо, снятое с выворотня в Щербинке. Всё это время оно о себе не напоминало, а тут я почувствовал, как оно тянется к жезлу — будто к потерянной и обретенной любви.
Взял жезл — и на кольце тут же проступили волнистые полоски, одна над другой. Тоже семь.
Волшебные вещи нашли друг друга. Всего лишь третий раз в жизни такое вижу.
Эдгар солидно кивнул, принимая и одобряя мой выбор; пока наши неторопливо обсуждали, как себя держать с людьми и что говорить о произошедшем, эльф поманил меня в сторону.
— Сергей, должен сказать вот что. До того, как вы меня разбудили, я спал и видел сны. Об этом я рассказывал. Готов поклясться: именно такие существа преследовали меня в одном из последних сновидений. Не уверен, что это что-нибудь означает, скорее всего – ничего. Но совпадение, конечно, тревожное…
Я кивнул, не зная, что сказать. Слова Эдгара – впервые – казались какими-то пустыми, неважными. Салтык с видимой брезгливостью переворачивал зеленое тельце ногой, чтобы рассмотреть получше. Антонова что-то начитывала, Тома собирала стрелы. Роговской, как персона ответственная, стаскивал трупы врагов в центр поляны, очерчивал вокруг них защитный круг, устанавливал маячок, по которому это место можно будет легко найти в течение ближайших дней, когда (и если) произошедшим заинтересуются в Мордвесе либо в самой столице, и отправят комиссию…
Я смотрел на своих спутников, искал какие-то отличия от тех образов, которые сохранились в памяти, искал и не находил…
И всё равно казалось почему-то, что они – это не совсем они. Словно я не те грибы разбудил вчера на Сучьем болоте.
Вчерашний рассказ Эдгара прервался, кстати, на самом интересном месте…
…А ведь я мог бы рассказать ему, почему мертвые братья, гостящие в наших снах, никогда не отвечают на расспросы. Пожалуй, теперь мог бы.
Поселок Мордвес, крошечная точка на карте, встретил нас неприветливо. Большой, очень обшарпанный, некогда – белый дом щурился выбитыми стеклами и болезненно нависал над дорогой дощатым мезонином, гнилым и растерзанным. Такой дом – да в таком запустении; выглядело это как приговор целой округе. Остальные дома на улице, в которую переросла дорога, были заметно меньше и словно прятались от прохожих в тени садов, за невысокими, но плотно сбитыми заборами. Людей почти не было, лишь пара стражников, снаряженных бедно и как-то неловко, переглянувшись, проводила нас настороженным взглядом. Несмотря на ранний час, было жарко, повсюду жужжали здоровенные болотные мухи, то и дело отскакивая от «насекомых щитов» с удивительным влажным хрустом.
— Уныло тут, — выразил общее ощущение Салтык. И действительно – после сырого леса, день и ночь кишащего какой-то подозрительной жизнью, пыльная, ничуть не величественная разруха Мордвеса производило гнетущее впечатление. То есть, конечно, было понятно, что при желании мы наверняка узнали бы, что отвратительное состояние «дома у восточного тракта» имеет свою, вполне уважительную причину, такую как затянувшаяся тяжба между троюродными братьями Рыбаковым и Котовым, в равной степени претендовавшим на наследство волшебника Аббасова, без вести пропавшего в дробных измерениях. А пока спор о наследовании не решен, кто же будет вкладывать немалые средства в капитальный ремонт? Нетрудно понять, что ни у Рыбакова, ни тем более у Котова не было ни малейшей возможности содержать столь серьезный объект недвижимости, ликвидность которого неумолимо снижалась под давлением амортизации. В общем, абсолютно ничего интересного.
— Кому только тут докладывать, непонятно, — с сомнением произнес Роговской. – Кто тут порядки поддерживает, Слав, не знаешь случайно?
— Не, случайно не знаю… а пойдем-ка у пацанов спросим, вот что…
Сказав так, Салтык развернулся и зашагал в направлении застывших поодаль стражников; те подтянулись и напряглись. Короткий обмен репликами – Салтык похлопал одного по плечу в жесте снисходительной благодарности, и вернулся к нам.
— Бойцы… накараулят они тут, пожалуй… надо нам, короче, прямо и направо по Водоразборной, что ли, улице. Там будет нам и дело, и потеха…
Туда и направились. По дороге сошлись на мнении, что из всех увиденных нами городков с Хамовниками не выдерживал сравнения ни один. И не потому, что там – дом, что там прошла большая часть жизни каждого из нас, за исключением, конечно, Эдгара. Скорее наоборот – невзирая на это.
— Значит, говорите, зеленый человечек без внутренностей, — уточнил зачем-то старший лейтенант Дуров, казенный нарочитый. Мы расположились в его просторном кабинете вольготно, не как просители – как гости. Сам Андрей Дуров, невысокий полнеющий здоровяк средних лет, слушал наш рассказ внимательно, но не без некоторой затаенной иронии.
— Так точно, без единой, — терпеливо подтвердил я. – Вот, ребята не дадут соврать.
«Ребята» солидно покивали, будто бы кто-то всерьез просил их подтвердить мои слова.
— Почему ж, я вам верю. Нет, знаете ли, оснований не верить. Зеленый человечек без внутренностей… такое просто так не выдумать, да чтоб еще так совпало… А вот у купца Рогаткина Семена Ильича внутренности были, вы не обратили внимание? И у следопытов братьев Василёнок?
— Этот факт вы можете уточнить самостоятельно, — сухо ответил я, — если сочтете возможным и нужным. Толик, ты же маяк ставил?..
— Вот он, действительно, — сказал Роговской, выкладывая Дурову на стол вторую половину живого маячка – первая осталась на груде ночных трупов.
— Если есть, кого послать – посылайте прямо сейчас, — посоветовал я. – Быстрым шагом часа за полтора управится в тот конец. Будет вам и зеленый человечек, и внутренности следопытов, и всё что угодно. Только лучше быстрее – звери с мухами пока, может, не доберутся, и сами собой они пока не восстанут — ведь правда, девочки? — а вот прохожий человек может мертвецов и пограбить. У купца с собой много чего интересного нашлось, даже жалко было оставлять. Денег одних наличными… и куда ему в дорогу столько? Теперь уже не спросишь.
— Сейчас же отправлю пару следопытов и своего делегата, — обрадовался нарочитый Дуров, и я уже не мог понять, всерьез он говорит или издевается. – Вы сами-то чем планируете сегодня тут у нас заняться? Бывали уже в Мордвесе?
— Боги лишь сегодня удостоили нас такой чести, — уклончиво произнес я. – Впрочем… товарищи, в Мордвесе кто уже бывал?
— Мы из Хамовников, в просторечие – Хомяки, — бархатным голосом ответил Салтык. (Однако!) – Путешествия убеждают нас, что найти нечто большее, чем родной дом, можно лишь в столице. Интересуемся кратчайшим путем на Загорск. И нет, в Мордвесе мы пока что не бывали.
— Очень хорошо, очень хорошо, — снова обрадовался Дуров неведомо чему. – Быть может, вы сочтете мое любопытство праздным, да оно и есть отчасти… скажите, услугами Бюро Путешествий вы пользуетесь? Хотя, что это я, зачем? Вы же и так всё понимаете. Как говорится, я знаю, что он знает, что я знаю. Удобная во всех отношениях диспозиция. Итак, по приезду в Столицу вам необходимо отметиться в Бюро Путешествий – если целью путешествия выбрана – и заявлена – именно столица нашей многострадальной Родины. Это ведь объяснять не надо?
— Пожалуй, не надо, — согласился я.
— Вот и я так думаю. Так вот, проблема в том, что в Загорске не вы одни ищете нечто большее, чем может дать родной дом. Путешественники слетаются со всей округи, как бабочки на цветущий луг. Само по себе это, конечно, прекрасно. Проблема только в том, что обработка их отчетов требует людских ресурсов и времени.
— То есть, вы хотите сказать, большие очереди? – заинтересовался Толик.
— Именно. Насколько большие, могли бы вы спросить? Стоят, уверяю вас, неделями. Кто-то пытается обойтись без конфирмации – с последствиями, вам, наверное, понятными. Ведь понятными же, а, молодые люди? Не будем срезать углов, правильно? Правильно.
— Такое ощущение, Андрей Анатольевич, что ситуация самая что ни на есть безвыходная, — ханжеским голосом (пожалуй, даже чересчур ханжеским) произнес Салтык.
Лейтенант Дуров ответил ему внимательным взглядом. Повисла интригующая пауза.
— Вы не могли бы нам помочь решить этот вопрос? – сказал наконец я.
— Думаю, мог бы, — легко согласился Дуров. – Технически, Мордвес относится к столице. В этом смысле вы уже пришли.
— То есть?.. – испугалась Антонова.
— То есть проходить конфирмацию пункта назначения вы можете уже здесь, у нас, — с некоторой, как мне показалось, досадой, объяснил казенный нарочитый. – Вы подойдите к Жанне Коломенской, попросите провести процедуру. Это не афишируется так особо, но на самом деле возможно.
— Жанна Коломенская – здешний делегат по делам путешествий и странствий, так? – уточнил на всякий случай Толик. – Хорошо… Что ж, очень вам признательны. Материальное выражение признательности, наверное, уже через Жанну?..
Это было, конечно, что-то совсем лишнее. Лейтенант Дуров нахмурился и пожал плечами.
— В любом случае, выбор за вами, — сказал он таким тоном, что стало ясно – атмосфера взаимного доверия здесь так и не установилась, несмотря на все старания хозяина кабинета. Мы распрощались и вышли на улицу – думать, решать, советоваться. Вслед за нами из-за двери чинно вышла маленькая длинноногая птичка, ловко перемахнула через зеленую изгородь и побежала огородами куда-то вверх по улице.
— Выбрать посланником нелетающую птицу – это еще надо было додуматься, — сказал зачем-то Салтык. Я пожал плечами.
— Там же ведь, наверное, и послание соответствует… — начал было я, но тут же умолк от неловкости, осознав, что на полном серьезе пытаюсь объяснять очевидное Салтыку.
— Кстати, о птичках, — включился Толик. – Давайте, что ли, в самом деле поскорее отрапортуем, раз уж есть такая возможность.
— Это будет не простой рапорт, — напомнила Денисова. – Финал, пусть и промежуточный. Так что – по полной программе. Может, отдохнем пока? Или ну его, в самом деле, пошли лучше к этой Коломенской, пока след посланника не простыл…
И мы пошли к делегату по делам путешествий и странствий Мордвесского особого округа. Перечитывая это место сейчас, я почему-то не могу восстановить в памяти ту простодушную уверенность в собственной неуязвимости, которая окутала нас после истории на Сучьих болотах и особенно после того, как мы живыми ушли от Охотника. Почему даже мысли не возникло – а что это за послание отправил старший лейтенант Дуров своей подельнице Жанне Коломенской?
А ведь если б поинтересовались – всё дальнейшее могло бы сложиться несколько иначе. Хотя в конце-то концов всё пришло бы к тому же, что и всегда. Все русла ведут к морю.
Жанна Коломенская нас уже ждала. Высокая длинноволосая женщина несколько неопределенного возраста, она напоминала скорее певицу фольклорного ансамбля, нежели государственного чиновника. Ее длинное зеленое платье было украшено черным жемчугом, а на груди горел рубиновый Глаз в золотой оправе, с виду очень тяжелый – может быть, именно он вынуждал Жанну держаться так прямо и непреклонно.
— Пожалуйста, проходите, — произнесла она, разом отвечая на наши нестройные приветствия. Голос у нее был довольно низкий, красивый – хоть сейчас в фольклорный ансамбль, исполнять печальные песни забытых народов под аккомпанемент арфы. Мы прошли из темноватого холла, минуя кабинет делегата по делам путешествий, сразу в общую залу.
Просторная комната неправильной формы с высокими стрельчатыми окнами, глядящими в сад; большой круглый стол обступила группа любопытных стульев. Жанна Коломенская, впрочем, указала нам на широкую скамью у правой от входа стены.
— Сядьте, расслабьтесь немного, — предложила она. – Попробуйте сейчас вернуть то состояние ума, вернуть или хотя бы вспомнить отчасти, что было у вас в тот день, когда ваше путешествие началось.
Я добросовестно вспомнил то вялое позднее утро на площади Гурьянова, и неожиданные встречи, и долгий, вынимающий дух подъем по лестнице… Странно, а вот сам прием у министерского делегата по делам путешествий мне не запомнился совершенно. В памяти остался и великолепный вид из окна, и отвратительное ощущение, будто башня немножко покачивается… казалось, сейчас что-то всплывет, что-то с чем-то соединится, и я вернусь к тому себе… но где-то, то ли тут, то ли уже там, грубо гоготнул Салтык, и предвкушение сдвига сменилось вспышкой раздражения.
— Анатолий-Леонид Николаевич Роговской, — официальным голосом, полно и потому непонятно проименовала Роговского Жанна Коломенская, — встаньте и займите свое место у стола.
Толик встал и как-то очень аккуратно, словно бы переходя горную речку вброд по скользким камешкам, направился в сторону стола. Я разрывался между двумя точками отсчета, между двумя «сегодня» (и там, и там – позднее утро), разрывался и, наконец, разорвался, целиком превратившись в путешествие.
Забегая вперед, скажу сразу: родителей своих я не помню. Помню лишь ощущение некоей устроенности, гармонии, которое давало их присутствие. После смерти родителей мною занимались в основном тетки, а также другие родственники по обеим линиям, отцовской и материнской. Так что сразу должен сказать, недостатка во внимании и заботе я не испытывал. Скорее уж наоборот.
Когда впервые появились такие мысли? Ну, сейчас-то уже точно и не скажешь. Подростком я был совершенно нормальным, как все. Значит, потом уже, когда настала пора взрослеть. (Вот бы еще понять, что значит – «взрослеть». Я до сих пор, если хотите знать, не понимаю). А окончательно оформилось, так, что и мне самому стало понятно, сравнительно поздно – за пару лет до событий. Тогда я четко понял, в полном смысле слова – осознал, что жить можно, лишь зная, что существует нечто несравнимо более высокое, чем я сам по себе, и что я к нему причастен. Всё остальное – не жизнь, а ожидание жизни. Теперь понимаете, почему я начал с родителей? Мне доводилось слышать объяснения душеведов, которые привыкли всё сводить к переживаниям детства. Но, повторюсь, в моем случае это объяснение не работает, ничего не объясняет. Не могу сказать, что меня не любили или не уделяли мне внимания. Вот чего нет, того нет.
В любом случае, в жизни «для себя» я не видел никакого смысла. Иногда мне казалось даже, что я – просто голем, сбежавший из лаборатории прежде, чем создатель успел вложить мне в голову листок с инструкциями. Традиционные маршруты поиска смысла – например, служение при Ордене Меча и Лавра, где еще и батюшка мой покойный… давали лишь занятость рукам и голове. Но осеннего и весеннего призывов я всё-таки ждал, ждал с некоторым даже нетерпением. Пара месяцев службы в Ордене как-то все же ставили голову на место. Давали какое-то подобие целостности.
И поэтому мне показалось особо важным, что все события начались как раз через несколько дней после того, как я стал полноправным рыцарем Ордена, паладином. Именно тогда ко мне пришли… и сделали мне предложение. Подробностей, извините, не буду. Но предложение было подкреплено такими аргументами, что никаких сомнений не оставалось. Меня убедили, что то, что я ищу – существует и, более того, я вполне могу его найти.
Однако и требования ко мне были изрядные. Для того, чтобы приобщиться к чему-то несравнимо более высокому, мне было велено, забыв о себе, взять ответственность за других людей. За каких именно? Решать предстояло мне. И я распорядился следующим образом.
Людям, мне лично неприятным, я сделал щедрый подарок – подарил им частичку того, что было дано и мне, так что они тоже могли отправляться в путь. Они вышли первыми, даже раньше нас, и то, что на нас падали все последствия их действий, стало в каком-то смысле справедливо. Хотя я неоднократно сомневался в правильности такого решения.
Тех же, кто был связан со мной по жизни в хорошем смысле, я пригласил с собой, предложив им самую главную награду, о которой только и может мечтать человек. Надо отдать им должное – почти все согласились без малейшего колебания, и лишь одна девушка сначала выбрала не ту компанию. Но ошибка, к счастью, была своевременно исправлена самой жизнью.
Разумеется, безоблачными отношения в нашем коллективе назвать трудно. В этом – особая заслуга Сергея Сухова, нашего мага, отличающегося крайне склочным характером и демонстративным неуважением к своим товарищам, которое особенно усугублялось при приеме им различных одурманивающих веществ, к коим он питает очевидную склонность. К счастью, совместными усилиями нам удалось не допустить открытых конфликтов, да и сам Сергей, к его чести, осознал себя в качестве основного источника проблем и потрудился исправиться. Вместе с тем, это в каком-то смысле вышло ему боком: очевидно, вытесненные наклонности материализовались, в результате чего он на некоторое время превратился в болотного Жорика и пожирал случайных прохожих. Но нам, совместными усилиями, всё же удалось вернуть его к реальной жизни. Хотя и дорогой ценой.
Испытания, выпавшие на нашу долю, как следует нас сплотили. Лишь примкнувший к нам эльф Эдгар временами выпадает из коллектива, но это неизбежно: всё-таки мы очень разные. Со своей стороны я делаю всё, чтобы объединить таких разных людей вокруг одной идеи, о которой мы по вполне понятным вам причинам даже не можем говорить вслух, и кажется, что у меня это получилось. По крайней мере, мое вмешательство в качестве формального лидера требуется всё реже – команда постепенно научается действовать самостоятельно, понимая друг друга без слов.
Кажется даже, что недалек тот день, когда моя задача будет выполнена – группа станет полностью самостоятельной, я стану совершенно не нужен. Это наверняка случится, ибо я вижу, что все мои спутники, включая Сергея Сухова, развиваются и входят в силу гораздо быстрее меня. Такова цена ответственности: про себя нужно забыть, целиком посвятив себя делу. Надеюсь, у меня хватит совести сложить с себя лидерские полномочия прежде, чем я стану обузой для коллектива.
Только вот не вполне понимаю – к этому ли я шел все эти годы?
Так закончил свою речь Анатолий Роговской. Спустя некоторое время из ниоткуда выступила фигура птицы в человеческий рост, сотканная из живого рубинового пламени. Птица была ослепительно прекрасна. Ее сопровождали две обнаженные девушки. Птица подошла к Роговскому, который взирал на нее с благоговением, и слилась с ним, как может слиться лишь отражение с оригиналом. Тут же сложилось впечатление, что Роговской стал выше ростом, но не снаружи, а как бы внутри самого себя. Потом обнаженные девушки надели на Роговского медаль (тот не сразу сообразил склонить голову, из-за чего вышла легкая, но приятная заминка) и повязали ему на шею ярко-красный платок.
Это много значило.
Не уверен, что моя история будет кому-нибудь интересна. С другой стороны, она наверняка сильно отличается от тех, что вы услышите от моих товарищей. С самого начала, сколько себя помню, я отличался от других, и другие мне этого не прощали. Особенно досталось в детстве. Мое второе имя – Салтык, досталось мне от мамы. Я не имею к родителям никаких претензий и часто с ними общаюсь, несмотря на то, что они давно живут далеко друг от друга, но обращение «Салтык» просто не терплю. Случалось за это и бить морды, и получать по морде, что несколько реже, учитывая, что я был особенным не только внутри, а и снаружи – побить меня можно было только толпой, и до этого доходило очень редко.
Особенно жестоко доставал меня Сухарь. При этом, что для меня было особенно обидно, он сам явно не понимал, насколько он меня бесит. Умный же человек. Знает всё о мироустройстве, а что чувствует человек, сидящий напротив – вообще не видит, словно это не заслуживает внимания. Вот взял, и спьяну начал объяснять мне, что в имени «Салтык» нет ничего обидного, и надо гордиться. Тогда он чудом не пострадал. Если б не Ленка… Но Ленка – это особая история.
Так вот, насчет «побить толпой». Поворотный момент в моей жизни случился, когда я был еще подростком. В холмах, километрах в десяти от Хамовников, на меня напали гоблины. Числом двенадцать. При мне была лишь короткая пика, а защищала меня только куртка из грубой кожи. В память об этом столкновении на моем лице остался шрам, который я ни за что не соглашался сводить.
Конечно, о своих приключениях я никому из взрослых не рассказывал. Мало ли где подросток может получить шрам во всю морду. Детям – а мои сверстники сразу же превратились для меня в детей, — я тоже ничего не говорил. Но они откуда-то знали, что я будто бы «граблю караваны», значительно об этом перешептывались. На самом деле караванов я, конечно, не грабил – просто нападал со сворой деревенских наших подонков на запоздалых прохожих. Мне льстило внимание взрослых и серьезных, по моему убеждению, людей (сейчас-то я понимаю, с каким отребьем меня угораздило связаться), а они смотрели на меня, кажется, как на какого-то сильного дикого зверя, которого удалось приручить. Платили мне, если разобраться, сущие гроши, но я был рад и этому.
Да, конечно, изменения, произошедшие в моей жизни, как-то отдалили меня от сверстников. Лишь Сухарь, казалось, совершенно не замечал, что я теперь – совершенно другой человек, и нас с ним разделяет целая пропасть страшного жизненного опыта. Не замечал – и продолжал свою простодушную травлю. Умным себя очень чувствовал. И не понимал, как опасно ходит.
Или понимал? И специально играл с огнем? Иногда вот, в компании, так на меня поглядывал, с таким ироническим видом, что передо мной проносились вереницы воспоминаний, и я краснел в бессильной ярости, бессильной – потому, что я не мог на него броситься вот так вот, без очевидных для всех причин… и я всё же бросался с кулаками, и он как будто бы даже принимал вызов, выделывая из себя некое подобие боевой стойки, и тут же девки (и особенно Антонова) начинали бешено выть и мельтешить между нами, а я выходил лишь один во всем виноватый мудак.
А сейчас думаю – может, и не было ироничных взглядов? Может быть, одно его, хитрого насмешника, присутствие делало из меня того «Салтыка», от которого я так сильно хотел отделаться? И может Сухарь дан был мне свыше, как некое напоминание о том, в кого я могу превратиться со временем? А я – ему о чем-то своем?.. Удивляют меня порой такие мысли.
А спасли меня, как вы можете догадаться, эльфы. Мы подкарауливали прохожих у северного Барыбинского моста, там как раз удобное местечко. Там был я, был Трухан, еще, кажется, Стефан, и – точно помню – отморозок Ратибор, помесь человека с людоедом – его побаивались даже свои. Четверо против пары-тройки запоздавшихся путников – что может быть проще и привычнее?
Однако всё пошло совсем не так, как обычно. Один из прохожих вскинул руки, декламируя какое-то заклинание, а в руках второго внезапно оказался короткий лук, на котором уже лежала хищно дрожащая стрела. Еще миг – и всё стало другим. Отморозок Ратибор лежит натурально без головы, но еще сучит ногами (поэтому я точно помню, что он был с нами — это перед глазами до сих пор), Трухан со Стефаном удирают по дороге с визгом, а у каждого из жопы торчит аккуратная эльфийская стрела…
А я стою, цел и невредим, и прохожие эльфы меня оглядывают с легкой жалостью, как бездомного щенка, уже начавшего дичать. Посовещавшись на своем языке, они приняли решение взять меня с собой.
Далее прошли лучшие десять дней моей жизни. Эльфы показали мне, как всё устроено. Они брали меня в нижний мир – в бесконечную сеть коридоров, дверей и комнат. Были и в верхнем, о котором нет слов. Поднимались даже на звезду по лунному пути – до сих пор запомнилось это чувство, когда на каждом шагу ноги чуть утопают, но не вязнут. Саму звезду, правда, не запомнил совсем. Вот только у меня амулетик от нее остался, видите – черный гладкий камень? – если в него долго смотреть, можно увидеть звездное небо таким, каким оно было в первый день Творения. Эльфы сказали, можно взять на память – беды не будет.
В общем, в Хамовники я вернулся уже другим человеком. В тот же день я встретил всех своих былых приятелей, включая Сухова, которого тоже долго не было дома – наверное, ездил к бабушке в Тулу. Мы значительно пожали друг другу руки. Все на нас смотрели.
— Я слышал, ты один положил двенадцать гоблинов, — сказал Сухарь, глядя мне прямо в глаза.
— Это правда, — согласился я, сжимая его руку до хрящевого хруста. Но Сухарь и бровью не повел. А я и сам не заметил, как превратился в того же самого «Салтыка», красного от бессильной злобы.
Кстати, насчет двенадцати – чистая правда. Будь их, к примеру, трое – я бы тут с вами не сидел. Но нападая кучей, они больше мешали друг другу, и я гасил их без труда, пользуясь сложнокаменистым рельефом местности. Но об этом мне уже как-то не хотелось вспоминать.
И всё-таки, пусть заложенная в меня благодать задремала, к прежним забавам я не вернулся. Напротив – я подрядился охранять караваны, ходил с ними от Хомячья до Барыбино вниз и обратно, защищая путешественников от своих недавних товарищей. Опыт разбоя (пусть и не особо богатый) позволял мне вовремя вскрывать засады. Несколько лет подобных трудов сделали из меня вполне пригодного воина; естественный недостаток образования я отчасти восполнил, проведя год при монастыре Иеремии Козлова, где, кстати, получил также посвящение Громыки. После известных событий я жил преимущественно в Хамовниках, ничем таким особенным не занимаясь – словно дожидался чего. Ну и дождался.
Первая реакция на предложение Толика Роговского – что это такое и зачем оно мне? Вторая – когда узнал имена других кандидатов, — просто смех. Эти две реакции сложились в одну, и я понял: надо идти. Ибо абсурдно.
Судите сами. В одной упряжке я, домашний мальчик Сережа Сухов, наглухо ебанутая (в самом плохом смысле) Денисова – я прожил с ней три месяца, я знаю, о чем говорю, плюс мучительный идиот Романчук (он, к счастью, выбрал себе другую компанию), плюс также гиперответственный Толик, у которого едва ли хватит воли провести вес наш зверинец по той тропе до самого конца… хорошо, тогда я не знал, что к нам присоединится и Ленка Антонова: тогда бы я, наверное, всё-таки отказался бы. У меня с ней вообще всё очень сложно, еще с юных лет. Но это к делу не относится.
В том, что я совершил правильный выбор, жизнь уверила меня очень быстро. Еще не все наши собрались на площади перед сельсоветом, как я увидел эльфов – тех самых, которые сделали из меня человека тогда, в дни от нас уже далекие. Они меня тоже сразу узнали; хотя и не без удивления, но благословили. Удивление их было, как мне показалось, приятным, а благословение – искренним. С момента нашего расставания они, казалось, совершенно не изменились. И только во взглядах их появилось что-то новое, ранее мне не знакомое. Может, так они и меняются с течением времени – увиденное откладывается в их бездонных глазах, ведь эльфы никогда ничего не забывают…
Ну ладно, это всё лирика. Что было дальше, подробности похода – это пусть вам Толик Роговской расскажет, у него это лучше получится. Но я бы, от себя, выделил бы несколько моментов.
Во-первых, происшествие в Заборье. Когда я увидел эту траурную процессию, безмолвно и скорбно спускающуюся по бесконечной спирали вниз, и понял, что гроб, за которым они идут – пуст, стало ясно: с этим что-то надо делать. Надо как-то сказать им, что гроб пустой. Обязательно надо. Иначе мы к ним присоединимся, рано или поздно, так или иначе, но – присоединимся. Может быть, мы тоже всю жизнь печально бредем за пустым гробом, сами того не зная? Может, Бог вовсе не умер, а спрятался от нас в маковом зернышке или в старом сарае?
Во-вторых, я начал как-то по-новому смотреть на людей, которых я знаю, казалось, давным-давно. Ну, на всех, кроме Денисовой – такие не меняются. Но как же повзрослела и поумнела Ленка Антонова, да и Сухарь пообветрился и почти перестал меня бесить. Так, самую малость, изредка только.
А вот Роговской, кажется, сдает. Будто бы угасает в нем что-то день за днем. Надеюсь, это всё мне чудится, и Толик еще рванет вперед и вверх. Если только захочет.
Самое необычное впечатление оставляет, конечно, Эдгар. Слушайте, а я ведь понимаю, что в нем меня больше всего удивляет. У него взгляд – точно как у тех эльфов, которые меня тогда, можно сказать, вытащили из грязи. Как будто он не видел того, чего могли увидеть они после этого… кое-чего не видел, кое-что совершенно конкретное… ладно, понял, нормальные пацаны о таком вообще не говорят. Понял. Всё понял.
Сказав это, Вячеслав Колыванов замолчал, тем самым давая понять, что рассказ его окончен. После этого из тумана вышла призрачная фигура. Это была эльфийская девушка. В правой руке она держала цветущий венок, в левой – круглое зеркало в витом серебряном обрамлении. Колыванов преклонил перед ней колени, глядя на эльфийскую девушку с безграничным обожанием. Взгляд его был само Доверие! Девушка надела Колыванова венок и направила на него зеркало, чтобы Вячеслав увидел себя таким, каким он является по сути своей. Увидев себя в истинном свете, Колыванов засмеялся с таким облегчением, что исчез сам.
Не насовсем, конечно.
Сразу хочу сказать – если вы настроены на такой рассказ, о каком я думаю, вы его не услышите. Об этой стороне жизни я не хочу ни вспоминать, ни тем более говорить. Она была пуста – в худшем смысле этого слова. Я пыталась сделать хоть что-то, чтобы папа с мамой наконец обратили на меня внимание. Сослали меня в деревню, чтобы отделаться, зато с сестрёнки Верочки пыль сдували… По правде, в Хомячье жилось ничуть не скучно, раз или два в месяц наезжала в столицу, в фамильную резиденцию, где было еще веселей… С нынешних позиций видно, что такая жизнь между городом и деревней — лучшее, что может дать аристократическая семья своему ребенку, а Верочку держали при себе вовсе не потому, что любили сильнее, но куда подростку такое понять…
В общем, виной всему были фантазии. Навоображала себе на месте родителей вообще непонятно кого и пустилась во все тяжкие.
Что из этого получалось… это вы наверняка слышали не раз от других. Единственное, чего мне удалось добиться от настоящего, а не воображаемого папочки – это два года в монастыре Алёны. Кроме формального посвящения, мне это дало не очень много. Зато узнала Священную Тайну. Узнала, конечно, случайно – это был не мой уровень. Теперь, много позже, понимаю, почему мне эту Тайну никак нельзя было узнавать. Слишком рано, слишком много всего. Правда тоже не каждому на пользу.
Ладно, пребывание в монастыре – это отдельная тема, сейчас не очень интересная. Вернулась – как будто не уходила, всё то же самое. Как я сама себя оценивала в те времена – вопрос, конечно, интересный. Достаточно лишь сказать, что я специально отправилась в долгожданное путешествие не с Толей Роговским, а с группой Горшкова. Это я решила так потому, что там был Славка. Мне почему-то было перед ним стыдно – за то, наверное, что он готов был принять меня вот такой вот, какой бы и я себя никогда бы не приняла.
Стоп, вот тут как раз и ошибка. К счастью, компанию Горшкова мне пришлось покинуть вскоре после выхода, и я получила возможность в этом убедиться. Конечно, можно было долго делать вид, что «я не такая», но когда из-за моего поведения мы начали попадать в неприятности, а отношения между Славой и Сергеем обострились еще больше, если это только возможно, передо мной встала необходимость выбора. Как-то уж слишком далеко зашла Леночка в поисках своего «я». Выбор был такой: либо принять себя такой, какой я по факту и являюсь, либо признать, что я совершенно не контролирую свою жизнь и меня вообще, можно сказать, нет. Я выбрала и то, и другое, решив научиться контролю, оставаясь собой.
Результат не заставил себя ждать. Правда, первый блин вышел комом – распутывая клубок ложных обвинений, выдвинутых против меня в Белых Столбах, я немножко перестаралась, переоценила свои силы, плюс неопытность… в общем, всё едва не закончилось бедой. Но мне удалось главное: удалось убедиться, что это действительно возможно. Что я – при определенных обстоятельствах, с неизвестными мне пока ограничениями, — действительно могу управлять проходящим сквозь меня потоком реальности, создавая, в том числе, обратные причинно-следственные цепочки в прошлом.
Тогда меня особенно впечатлил Сергей Сухов, тот самый Сухарь, над которым я открыто издевалась еще месяц назад. Тогда он был для меня кем-то таким, которым девки не дают даже не потому, что не дают, а просто он боится попросить, потому что заранее всё понимает. Уже на первой удобной ночевке, в Заборье, я хотела с ним поиграть, а вышло, что он поиграл со мной. Как шутила моя прабабушка, царство ей небесное: «Как у наших у ворот дед Федот козла ебёт. Два неловких поворота – и козёл ебёт Федота!». Вот тогда-то я в первый раз и призадумалась насчет него. А ведь – уверена! – что-то вроде секса у него бывало только в нашем монастыре, куда он нередко захаживал под чужим лицом. Но я-то его видела, а он меня – нет. Никому об этом до сих пор не рассказывала, а теперь вот рассказываю, потому что к нынешнему Сереже это уже никак не относится. Это не его позор. Просто какая-то незначительная деталь биографии.
В Белых Столбах он как-то шутя, безо всяких усилий, понял, что я делаю, оказался на месте, когда вся комбинация едва не рухнула, элегантно подставил плечо, переведя на себя разрушительную для меня линию, и вышел из игры, предоставив дальнейшее мне. Это не спасло меня от ошибок, но это были мои ошибки, мой опыт. Была ли смерть Сергея, и его дальнейшее существование в странном виде, следствием моей ошибки? Возможно. Но он вернулся, хотя и немного другим, и зла на меня явно не держит.
И Сергей, и Слава одинаково выросли за это время. Выросли совершенно в разную сторону, хотя стали более похожими. При этом Сергей стал от меня еще дальше, хотя я бы для него всё, а перед Славкой мне вообще хоть сквозь землю, потому что он – святой, и словно не видит той пропасти, в которой я перед ним до сих пор.
Да, за время нашего путешествия было еще много интересного. Я научилась орудовать булавой святой Антонины, которую вручил мне Толик перед началом похода. Освоила кучу целебных заговоров, которых мои друзья даже не замечают – просто отлично себя чувствуют, и раны заживают будто сами по себе. Благословение Алёны спускается на меня даже в бою, хотя казалось бы… В общем, я стала крутая, исцелила и поубивала массу народу. Хотя прошло-то всего ничего… выступили вроде в первой декаде июня, а сейчас лето еще только кончается. Или уже сентябрь?
В общем, я много ошибалась и кое-чему научилась. Знание Священной Тайны мне скорее мешает, чем помогает. «Демотивирует», как сказала бы настоятельница Александра. Но, кажется, отблески сути я уловила. Теперь бы только выяснить, как они относятся ко мне лично, кто я в этом потоке.
Ничего, если вернемся в Белые Столбы – я выясню уже наверное. Даже знаю, как.
Едва лишь Елена Антонова закончила свой рассказ, из тени вышел человек, укутанный в серую мантию по самые глаза. Он вручил Антоновой большую книгу со светло-серой обложкой. Елена прочла название, и ее глаза засияли. Книга называлась так: «Стан 3.2. Руководство пользователя». Поклонившись человеку в серой мантии, Елена с видимым нетерпением открыла книжку. До возвращения в Белые Столбы ее необходимо как следует изучить.
Рассказывать свою историю я начну медленно и печально. Как жила, так буду и говорить. С детских лет и до юношества со мной ничего особенного не случалось. Сейчас вспоминаю – и будто не со мной всё это было. Я ходила в школу (училась посредственно, но прилежно), помогала по дому, дружила с двумя девочками типа меня. Они были такими же точно, но это «ничего особенного» их почему-то совсем не тяготило. Тогда еще я иногда пыталась заговаривать с людьми о том, что для меня по-настоящему важно, но все мои порывы разбивались о барьер, отделявший меня от мира остальных людей.
(Черт, но только ведь сейчас начинаю понимать, что барьер был не у людей, а у меня самой, я сама себя окружила чем-то и неслышно для мира скреблась изнутри.)
С мальчиками у меня тоже совсем ничего, но это, кажется, по обоюдному согласию.
Пустота меня тяготила всё сильнее. Мир людей отталкивал. Я начинала его ненавидеть. На ненависть у меня не хватало сил, хотя я практиковала ее достаточно прилежно. И тогда я поняла, что просто ненавидеть – мало, надо еще что-то любить. Выбрать в этом мире что-нибудь наименее противное и унылое, и полюбить его. Только тогда получится как следует ненавидеть всё остальное.
Разумеется, это была природа и животные. Как и многие в моем положении (а у меня, к счастью, и в худшие моменты хватало трезвости понимать, что в мире я не единственная такая), я выбрала из всех возможных зол самое, как мне кажется, меньшее. Я постаралась искренне полюбить лес и всех его обитателей (ну, конечно, кроме разумных) – и, к моей чести, это мне удалось. Пускай и не сразу.
На пути своем я едва не рухнула в грязь. Можно сказать, легко отделалась. Связалась со старшекурсником, жрецом Асмарала; не могла не видеть, кто такой! – но почему-то закрывала на это глаза. Да, кстати, до него у меня вообще никого не было. Вроде это меня не тяготило, я даже – от ума – пыталась этим гордиться, но что-то внутри толкало меня на всякие сомнительные приключения. А тут всё сложилось как нельзя лучше – прекрасный юноша, окутанный туманным ореолом порока, начинает за мной трогательно и вроде как-то несмело ухаживать… В общем, когда на третий день знакомства он пригласил меня на загородный пикник, ни о каком отказе не могло быть и речи.
Там всё это и случилось. Меня лишила невинности гигантская жаба-единорог. По крайней мере, так я это видела сквозь дурман. В этой истории еще много сторон и аспектов. Самое, пожалуй, страшное – соитие было мне приятно. Более того, ни один мужчина после – а у меня было много мужчин, более десятка, — не подарили мне и малой доли удовольствия, что доставила мне жаба-единорог той кошмарной ночью. Ну почему лучшие из них – такие бесчувственные самовлюбленные эгоисты, как Салтык?
После этого я бросила техникум и ушла, куда глаза глядят. Никуда они особо не глядели – бродила лесами к юго-западу от Загорска, не представляя себе, куда теперь податься и как с собой дальше жить. К счастью, стояло позднее лето, и с подножным кормом проблем никаких не было.
Охотиться я тогда не умела. Убивать животных ради пищи казалось мне верхом кощунства. И поэтому встреча со жрицей Леты, состоявшаяся в тот день, когда я всё-таки решила возвращаться в родные Хамовники и жить там тихо до самой старости, перевернула всё в моем взгляде на мир. Или – поставила всё на свои места. Так будет правильней.
Сначала я увидела, как посвященная Леты убивает. Она кивнула мне, будто старой знакомой, и жестом – молчи, мол, не двигайся. А встретились мы на довольно большой продолговатой поляне с небольшим прудиком на дальнем конце. Жрица бережно, с огромным уважением в каждом движении, достала из-за спины короткий лук, наложила на него тонкую стрелу и замерла в ожидании.
Ждать не пришлось и минуты. Вскоре на поляне появился благородный олень. Какое-то время, будто не замечая меня и охотницу, он шумно пил воду, а затем повернулся к нам и сделал несколько шагов вперед, гордо подняв голову. Я и сама не заметила, как это случилось – так, что в его горло впилась вдруг стрела. Олень тоже как будто не заметил укола, сделал еще шаг и просто рухнул, не издав ни звука.
Я не понимала, что происходит. Но я видела – просто не могла не видеть, это было очевидно даже для меня, — что ничего преступного, ничего насильственного на поляне не произошло. Олень встретил свою смерть… как избавление. Да, именно как избавление.
Но это было еще не всё. Дальше началось то, что меня еще не раз пугало за месяцы обучения в пределах Леты. Начался ритуал Освобождения – который должен завершать любое убийство. По крайней мере, убийство более-менее осмысленного существа, комары не в счет. Ритуал Освобождения, иначе – Проводы, необходим, чтобы дух убитого окончательно отделился от плоти и вернулся к Источнику Жизни. Иначе существо, убитое человеком, не сможет покинуть этот мир окончательно, и будет бродить в смятении и ужасе долгие годы, десятилетия. Очевидно, большая часть оживающих вдруг покойников – и есть такие духи, набравшиеся сил вселиться хотя бы в какое-нибудь тело. Ужасная судьба, что и говорить.
Вместе с Марией мы кое-как дотащили добычу до храма Леты – полуразрушенного особняка, сложенного из серого, очень пористого и выветренного, камня. Это, конечно, был чей-то загородный дворец, прежде чем в эти земли пришло долгожданное запустение, и их захлестнули разливы леса. Летом бывший дворец превращался в храм Леты, что, конечно, было во всех отношениях прекрасно. Зимовали охотницы в родных городах и селах, жили обычной человеческой жизнью, ничуть ей не тяготясь. Хотела бы я этому у них научиться!..
Но научилась я другому. Совершенно не чинясь, по первой же просьбе, меня представили Богине. Посвящение прошло не слишком гладко, были и откровенно страшные секунды. Но потом всё как-то наладилась, и я ощутила себя настоящей жрицей Леты, одной из сестер-защитниц, зная всё, что нужно было, о жизни и смерти. Осталось только научиться применять эти знания на практике. Чем я и занималась до середины октября, до большого шумного праздника, который – что стало неожиданностью для меня, — разделили с нами красивые сильные парни, также посвященные Леты, но проводящие свою летнюю практику в другом храме, в самых западных предгорьях. Там они присматривали за горняками, не позволяя им рубить лишнего.
Чем же мы с сестрами занимались и тем летом, и следующим, и каждое новое лето? Большую часть времени мы лечили землю. Мы освобождали плененных духов, мы устраняли страшные следы какой-то старой то ли войны, то ли катастрофы, которые видны лишь нам самим… Да много чего мы делали, дни пролетали незаметно. Случалось и охотиться, просто для пропитания. Убила своего оленя и я. Ждать его пришлось более суток, стоя на месте почти неподвижно. Но он всё-таки вышел, и подставил бок для выстрела. К счастью, я оборвала его жизнь с первой попытки. То есть, неправильное выражение – нить его жизни уже была оборвана. Мое дело заключалась лишь в том, чтобы зафиксировать этот факт на глазах Леты. Вот что такое – охота.
Что еще сказать? Неплохой следопыткой я была и до того, этим я в отца. В храме Леты я стала и жрицей, способной призывать силу Богини для благих задач. Или не совсем благих. Охотились мы, прямо скажем, не только на животных. Лесным гоблинам, забредающим иной раз гоблинам и людоедам спуску не давали. Врагов природы убивать, к сожалению, совершенно необходимо (однажды на наш лагерь напал, представляете себе, боевой отряд богини Клавы из соседнего села – пришлось отведать и людской кровушки).
Словом, к предложению Анатолия я была вполне готова. На меня снова наваливалась тоска, и я собиралась на летнюю практику, вопреки обыкновению, без особого воодушевления. А тут вдруг – такое.
Ни постоянное присутствие Салтыка, ни выходки Антоновой, ни… словом, вообще ничего такое не имело значения перед лицом цели, к которой мы двигались. Я шла, словно меня манил какой-то зов, методично убивая врагов и исцеляя своих… лишь однажды, в храме Клавы, чуть не сорвалась, и что меня вообще туда потащило… В общем, я была вообще никакая. Просто делала то, что идет следующим. Но неплохо делала, скажу без лишней скромности.
Окончательно я пришла в себя тем странным днем на Сучьем болоте, когда я внезапно провалилась в малый мир, в какой-то странный закуток пространства, и маленькие лесные существа играючи вернули меня к жизни. А потом явился вдруг Сергей и одним движением развеял морок, окружавший меня долгие годы, морок, перед которым оказалась бессильна сама Лета.
И вот я – живая. Непонятно только, зачем. Я живая, но как будто бы не для этой жизни. А другой у меня нет, вот в чем дело-то.
Ладно, в любом случае, надо идти до конца. Идем, пока можем.
Так Тамара Денисова завершила повествование о своей жизни и приключениях. Некоторое время не происходило вообще ничего: темнота внешняя то ли взвешивала впечатления от рассказа, то ли просто вежливо молчала непонятно о чем. Но вот, спустя какой-то срок, черный занавес поднялся, выпуская в освещенный круг забавного молодого человека простецкой наружности. Улыбаясь слегка несмелой улыбкой, он протянул Тамаре волшебный шар размером с хорошее яблоко. Внутри шара была комната со странными, но забавными жильцами; на столе лежал такой же шар, в который они иногда заглядывали. Тамара уже поняла, что стоит ей посмотреть пристальным взглядом на жильца, когда тот смотрит в шар, ей откроется следующий уровень мироздания, еще более потайной и уютный. И где-то там, на самой глубине сознания, за долгой-долгой чередой видящих и видимого, живет она сама — Тамара Денисова, такая, какая она есть на самом деле.
Живет, сама того не подозревая.
Сцена, укрытая тяжелым темно-бордовым занавесом. Складки занавеса тревожили ум – не хотелось бы видеть его поднимающимся, хотя почему?.. На сцене появился – вышел откуда-то слева, с неуклюже-семенящей поспешностью, будто бы он упирался, а его медленно, но непреклонно выталкивали, — пожилой лысоватый человек, похожий на конферансье. В руках у него была потертая папка из кожзаменителя. Он поднял глаза и обвел вопросительным взглядом темный, безразлично молчащий зал. Как будто поняв что-то важное, заметно вздрогнул, втянул голову в плечи и посмотрел направо – откуда пришел. Там тоже не было ничего хорошего, и конферансье поспешно раскрыл папку и начал читать, путаясь в ударениях.
— Орлов, «Читтаматра», — торопливо объявил он. — Чтобы объяснить как это, так и множество других противоречий в наших представлениях о нечеловеческих измерениях, следует учитывать различие между макрокосмическим и микрокосмическим аспектами кама-, рупа- и арупа-лок. Судя по всему, в одних текстах буддийской традиции основной акцент делался на микрокосмический аспект других измерений, в других же – на макрокосмический. А они весьма существенно отличаются друг от друга.
Если с микрокосмической точки зрения другие измерения – это в первую очередь миры следствий (то есть. кармического воздаяния), то с макрокосмической точки зрения они, также, как и наш мир, являются мирами причин, и существа, их населяющие, вполне способны совершать как благие, так и неблагие действия, тем самым сознательно меняя свою судьбу. По ряду причин общепринятая буддийская картина мира не уделяет должного внимания макрокосмическому аспекту мироздания, в результате чего создаётся впечатление о выделенном характере человеческого измерения и его преимуществе с сотериологической точки зрения перед другими мирами…
Занавес за спиной конферансье пошевелился со сдержанным напряжением, обозначая намерение то ли подняться, то ли распахнуться. Почувствовав движение затылком, докладчик сбился, начал лихорадочно перебирать свои бумаги, роняя и отбрасывая ненужные страницы; наконец нащупал нить повествования и продолжил уже куда более уверенным голосом.
…Вчера на ночлеге Хлодвиг снова завел речь о мотыльках, летящих на огонь. Мы сидели у костра, очертив штрафную площадь, рассеянно любовались разноцветными искрами, летящими из-под молоточков крошечных огненных человечков, и под тихие переливы вечерней музыки старались не думать каждый о своем.
Чем дальше, тем хуже у нас это получалось. И даже Хлодвиг, вновь затронувший свою беспокойную тему, вопреки обыкновению ничего не испортил.
Хотя этим вечером он уже и не должен был ничего портить.
— Если бы они знали, что ждет их в огне, изменило бы это для них хоть что-нибудь? — продолжал уныло философствовать Хлодвиг. Такой парадокс — ровно как вдохновлял он нас в роли героя, лидера, так же, если не больше, отвращал в качестве мудреца.
Но сегодня даже Клара не сказала ему ничего; в ее глубоких черных глазах отражался багрянец заката, а диадема тихонечко пела, словно камертон, в тон звонким огненным молоточкам.
На миг я столкнулся с ней взглядом, быстро отвел глаза и взглянул на Пантелеймона. Он тоже то ловил, то отпускал мой взгляд, переводя взор то на Хлодвига, то на возлюбленную Клару.
Знают ли они то, что уж наверное знаю я? Не знают ли?
Вот Хлодвиг — тот точно не знает.
Как и прежде, мы шли на Траглит. Или в Траглит. Мы не знали, и никогда это друг с другом не обсуждали, и сами про себя не думали, что же такое Траглит. Может быть, то какая-то область пространства? Или искусственное сооружение в этой области? Или событие, локализованное в конкретной точке пространства-времени? Ни о чем этом мы не задумывались ни вслух, ни молча; достаточно было того, что мы туда направлялись, и это было единственным возможным направлением движения что в пространстве, что во времени.
Позавчера мы вновь повстречали Бога Валерия. Как и всегда в этой части нашего повествования, он стоял по колено в болоте и благословлял пролетающих мимо птиц; выражение его красивого открытого лица было радостным, солнце блистало в его бороде. Лишь нас завидев, померкла радость новорожденного Бога, и лик его наполнился неземной скорбью. Так я уверился в истинности своих видений.
Ведает ли Клара? Знает ли Пантелеймон? Порою гнет страшной правды, разделенный на троих, становится лишь тяжелее.
Но мы должны стараться. Хотя бы ради доброго наивного Хлодвига, нашего вождя, нашего героя.
Три дня назад мы проходили мимо руин замка Черных Властелинов. Руины были величественны, как стадион, воздвигнутый к чемпионату Вселенной. Окна его покоев озарялись неровным лиловым сиянием, почти неразличимым при свете солнца и пугающим, нечеловеческим в мерцании звезд. В каждом покое было по спящему Властелину; в каждом, кроме одного. В одном покое спала Клара, и Пантелеймон был должен ее спасти, а мы должны были помочь другу.
Мы делали всё правильно, мы делали всё осторожно и медленно, но от беды не уберечься. Я знал это, заранее знал, как знал и Пантелеймон — в одном из покоев чуть вздрогнет лиловая нить, и Черные Властелины начнут, один за другим, ворочаться в тягостном сне.
И тогда, в покое Клары, Пантелеймон, переменившись лицом, скажет — спасайтесь, друзья, а я останусь с ней и разделю судьбу, — но мы, не сговорившись, отвергнем саму идею такого размена.
Тогда-то подозрение и стало уверенностью. Я знал, что Черные Властелины, ворочаясь друг за другом, разбудят самого маленького и страшного, и он ринется по следу Клары в погоню… Я знал, я знал, что будет — и как.
Я знал, что с нами станет, когда он нас настигнет. И ничего с этим знанием поделать было невозможно.
Мы шли на Траглит, как идем всегда, сквозь всю бесконечность жизни и смерти. Траглит сиял впереди, как начало начал и конец концов, как поворотная точка.
Бедный храбрый Хлодвиг хотел всё знать про мотыльков… Так вот, мотыльки прекрасно знают, к чему летят. И это ничего для них не меняет.
Неведение — недостижимое благо для мотыльков.
***
— А вот теперь точно хватит! Пусть он не продолжает! — воскликнул лейтенант Дуров, и повествование оборвалось. — Ну боже ж мой, еще минута, и всё…
— Ты видел то же, что и я?
— Да, это уже К-реальность, — с твердостью в голосе произнес Дуров, словно специально пугая Жанну. — Я отказываюсь думать о том, что было бы, поднимись занавес хоть на миг…
— К-реальность… ты, значит, тоже в этом?.. Как мало, оказывается, знаем мы порой о наших друзьях! — В голосе Жанны зазвучали игривые нотки, в которых лишь очень мнительный слушатель заподозрил бы угрозу.
— Ладно. Пронесло так пронесло. Зачем мы вообще эльфа смотрели? Непонятно. Как, помнишь, анекдот про лося и медведя в яме… Главное — это точно они, — сказал лейтенант Дуров, оглядывая замерших в гипнотическом трансе путешественников.
— Никаких сомнений быть не может, — согласилась Коломенская. – Первый же из них сам выложил, открытым текстом.
— А ведь они даже не понимают, что натворили.
— Ну это, Андрей, как раз поправимо. Им это очень доходчиво объяснят.
— Да уж… А ты с ними ловко обошлась. Они, по-моему, могли быть опасны. Воробёв рассказывал такое… Да и эльф с ними такой серьезный… Ты получила мое предупреждение?
— Конечно, Андрей, спасибо, что послал их ко мне. И что предупредил хоть в последний момент — как обходительно с твоей стороны…
— Для тебя всегда рад стараться… попридержишь их до вечера, пока за ними придут?
— Разумеется. Кстати, про весть… раз уж он разносит ее как дятел стучит, может и нам стоило бы причаститься?
— Да уж сколько можно причащаться-то. Уж времени почти что не осталось.
— Жуть — иметь всё, что нужно, и всё равно сидеть на месте, ожидая неизвестно чего…
— Ну уж прям – неизвестно. Как раз прекрасно известно, чего мы все тут ждем и так или иначе, но дождемся.
— Умеешь ты, Андрей, обнадежить человека.
— А ты разве нуждаешься в надежде? Если да, могу обнадежить. Еще не всё потеряно – может, теперь удастся остановить тех тварей, пока не поздно. А вообще отсюда надо бежать как можно скорее, — резюмировал Дуров.
— Конечно, бежать… Спасибо, что сообщили, товарищ лейтенант. Только точку опоры найти — и валить.
— Ты такая красавица с этой своей косой… Будь у меня такая, я бы себя за нее и вытянул. Но у меня такой нет. Так что я тут завис.
Коломенская печально улыбнулась. На ее груди пылал и пульсировал рубиновый Исполнительный Глаз, словно взывая к истине из раскаленных недр бытия.