Встречались на площади Гурьянова, у здания сельсовета. Я пришел первым и минут десять стоял в сапогах и с мешком один, как дурак. Смотрел направо и видел бревенчатую пожарную каланчу. Смотрел налево и видел приземистое здание старой постройки, в котором ныне размещались чьи-то торговые представительства. Смотрел прямо и видел красную извилистую башню сельсовета, стрелки часов на башне целеустремленно подбирались к двенадцати. В голову лезли мысли.
Когда я уже заключил, что никто никуда не пойдет, а я снова буду посмешищем, сзади негромко хмыкнули. Я развернулся и увидел, разумеется, Салтыка собственной персоной. Салтык тоже был при мешке, мешок был побольше моего. На Салтыке была простенькая стальная кольчуга, к поясу был приспособлен длинный меч.
— Здравствуй, Слава, — ровным голосом сказал я.
— Добрый день, Сергей, — спокойно ответил Салтык.
Руки никто никому не подал, да и еще чего не хватало. Мы стояли и рассматривали друг друга.
— Надеюсь, ты действительно что-то можешь, — заключил Салтык. – Я доверяю мнению Роговского.
— Я тоже, — согласно кивнул я.
За последние годы Салтык окончательно превратился в карикатуру на самого себя. Грубые мужественные черты, косой шрам, горбатый мясистый нос, ежик белых волос. Так выглядел бы Ветеран Трех Кампаний из водевиля «Дама, рыцарь и горох», если б его ставил я.
Мрачное молчание рассеял только приход Толика. За ним шагала Денисова. Роговской в форме паладина производил впечатление. Тома Денисова не производила никакого впечатления даже в элегантном зеленом костюме охотницы. Причем, фигура у нее была идеальная, и черты лица несомненно правильные, пусть и суховатые, немного птичьи. Но куда-то не туда смотрели внимательные серые глаза, а жесткие каштановые волосы, забранные в пучок, словно извинялись за хозяйку. Создавалось впечатление, что она здесь не для того, чтобы быть женщиной. Да и вообще — человеком.
— Извините, чуть запоздали, — из вежливости Толик сделал такой вид, будто слегка запыхался от спешки. – Улаживал последние дела.
— Все нормально, я сам только что подошел, — ответил я. – И тебе тоже, Тома, большой привет.
— Романчук не приходил еще? – спросил Толик.
Я картинно огляделся.
— Что-то не видать пока. Возможно, он сделался невидим для профанов…
— Ну, я к тому, что может быть отошел куда… Ладно. Подождем. Или пойдем сразу на регистрацию?
— Надо бы подождать, — угрюмо сказал Салтык. – Некрасиво получится.
— Ну, само собой, — согласился Толик, и мы начали ждать.
Разговор не клеился. Утро было до омерзения трезвое: романтический задор вчерашнего вечера казался теперь чем-то надуманным, угарно-жалким. В самом деле. Компания неудачников (а все мы, если разобраться, неудачники по большому счету) пошла в Большой Город искать смысл жизни. Неужели им всем, Салтыку, Денисовой, даже Толику, — тоже кажется, что в их жизни есть какой-то великий смысл, который остается только найти? Конечно, им так кажется. Так кажется всем, кто тихо выцветает, наматывая годовые кольца в ожидании, пока в жизнь войдет что-то настоящее.
А с другой стороны, что теряем-то?
Размышляя примерно таким образом, мы меланхолично наблюдали, как к сельсовету по проспекту Гурьянова приближаются три человека. Одним из них вполне мог быть Романчук, но это был, конечно не он, да и люди были не люди, а эльфы. Они шли медленно, переговариваясь между собой, и странно поглядывали на здание сельсовета. Добавить немного фантазии – и сразу приходит в голову, что еще до всяких Хамовников это здание вполне могло быть, например, угловой башней эльфийской крепости… или наоборот, одной из немногих уцелевших культовых построек Древних, которую почему-то не уничтожили после Великой Победы… Но теперь это был наш человеческий сельсовет, и эльфы могли сколько угодно смотреть на него странным взглядом, в котором читалась то ли тоска по незабываемому прошлому, то ли реликтовая ненависть к рассыпавшимся в прах врагам…
— Верного вам пути, благие господа! – заявил вдруг Салтык, когда эльфы поравнялись с нами, а затем добавил несколько слов на языке, который, видимо, считал древнеэльфийским. Эльфы, явно растерявшись, церемонно ответили на приветствие и пошли дальше. Всем стало как-то не по себе.
— Хороший знак, — с идиотским глубокомыслием прокомментировал сцену Салтык. – Теперь, по крайней мере, можно предположить, что наш поход не закончится каким-нибудь позорным конфузом.
— Хотел бы я знать, как они расценили эту встречу, — сдерживая саркастическую ухмылку, произнес я. – Какой это знак для них. Идешь вот так вот по местам, где тысячу лет назад стоял твой дом («Да побольше!» – вставил Толик), а тебе какой-то… какие-то местные эфемериды желают, понимаешь, счастливого пути. Я бы понял это крайне однозначно.
— У меня это как-то в голове не укладывается, — пожаловалась вдруг Денисова. – Жить всё это время, видеть, как мир становится неузнаваемым, ничего при этом не забывать…
— Да, ужасно, — легко согласился я. – А тут еще эти все ходят, как будто так и надо. Мельтешение в мельтешащем мире. А ведь для нас, комариков, это вот текущее состояние пространства является действительно жестким и незыблемым. Как, впрочем, и мы относительно текущего состояния.
— Нам, наверное, даже не стоит пытаться их понять, — сказала Денисова таким тоном, как будто соглашалась со мной. Я рассеянно кивнул.
— Зато насчет тебя, Сухарь, я давно всё понял, — очень отчетливо произнес Салтык. – Я обещал Анатолию сдерживать себя, и я, конечно, не скажу, что именно я понял. Но ты у нас не дурак, тебе и говорить не надо, правильно?
Я постарался улыбнуться как можно более ласково и умиленно, словно смотрел на обосравшегося младенца. Неизвестно, чем бы это закончилось – Салтык начал краснеть и надуваться просто-таки на глазах, — если б не Романчук. Он как-то незаметно вывернулся из переулка и оказался прямо напротив нас, на другой стороне мостовой. И, что любопытно, он был не один.
С ним был Лазарев, коренастый весельчак с деревянным чувством юмора, был также хмурый и явно похмельный Горшков, а самое главное – с ним была Ленка Антонова. Одеты все были так, словно собрались в поход.
— А, вот и вы! – Романчук сделал вид, будто заметил нас только что. – Привет, ребята. Щупали его шарики? Как вам понравилось?
Не дождавшись реакции — засмеялся, будто торжествующе, но смех его звучал одновременно и гаденько, и уныло. Его спутники, явно не разделяя веселья, небрежно нам помахали.
— Тоже собрались куда-то? – Романчук продолжал шаблонно кривляться. – Куда, если не секрет?
— Да туда же, куда и вы, — спокойно ответил Роговской. – Решил нас кинуть? Ну, твой выбор. Только друзей твоих мне жалко. Тебя, мудака – уже нет. Жаль, нормальные ребята пропадут.
Романчук сразу же перестал веселиться.
— Так, это я не понял, ты кого тут мудаком назвал? – сдержанно осведомился он, заводя руку за плечо, из-за которого торчала уже рукоять длинного меча.
Сдерживаться дальше я уже не мог.
— Миша, но ты же сам постоянно называл себя мудаком, мы и привыкли, — попытался объяснить я. – Помнишь, как тем летом ты бродил по нашим трактирам и признавался всем забулдыгам, что ты мудак, пидарас и этим горд?
Антонова засмеялась, громко и не к месту, зато, кажется, совершенно искренне. Паша Горшков, единственный вменяемый человек в той компании, взял Романчука за плечо и что-то ему выговорил, настойчиво и тихо. Романчук кивнул, состроил напоследок какой-то оскорбительный знак на пальцах, и вся четверка зашагала в сторону сельсовета – видимо, как и мы, регистрироваться перед выходом. Мы задумчиво смотрели, как они один за другим исчезают за массивной кованой дверью. Последним зашел, пригнувшись, несуразно длинный и худой Миша Романчук.
— К лучшему, однозначно, — сказал я. – Боги всё видят. Не надо таких попутчиков.
— Ничего, из города выйдем, нагоним, а там уж… — сквозь зубы процедил Салтык. — Толик, а ты о чем думал, когда звал с собой этого выродка?
Салтык был прекрасен в бессильной ярости. Я смотрел на него, едва сдерживая умиление. Они с Романчуком такие разные, на первый взгляд просто ничего общего… и при этом однозначно описываются одним-единственным эпитетом. Редкое явление.
Толик Роговской загадочно улыбался.
— Всё как ты задумал? – осенило вдруг меня. – Они пойдут вперед, и..?
— Ну само собой, — спокойно ответил Толик. – Я немножко беспокоился, что он действительно пойдет с нами, и поэтому заранее поделился с ним вестью. Он, конечно, не утерпел.
— Мог бы и нам сказать, — Салтык выглядел несколько озадаченным. – Или, думаешь, не сработало бы тогда?
— Вполне могло бы не сработать, — согласился Роговской. — Не очень понимаю пока, как это всё устроено.
— Вот интересно. Я-то всё голову ломал, зачем нам Романчук? Ладно еще этот, он хоть твой друг бывший… Но – Романчук!
Салтык выглядел прозревшим. Дождавшись, пока группа Романчука выйдет из здания сельсовета и исчезнет из виду (теперь, когда эффект неожиданности прошел, было предельно ясно – по проспекту Гурьянова на север двигалось наше отражение в кривом зеркале, и это было, безусловно, большой удачей), мы отправились на процедуру регистрации, немножко нудную, но совершенно необходимую.
На винтовой лестнице закружилась голова. Начало мутить. Навязалось ощущение, что всё это уже было тысячу лет назад. Хотелось прекратить подъем, открыть какую-нибудь дверь – пусть даже дверь с пожелтевшей табличкой «Приема нет», — и разорвать последовательность. Так, видимо, заявлял о себе прошлый вечер. Вчера излишество как-то не ощущалось, пил и ел, словно не в себя. И сладкий сон под родным забором. Очень своевременно всё, как у меня и заведено.
Мы всё поднимались – позади осталась и кладовая, и оружейная, и дверь в приемную градоначальника, и палата торгового представителя, и кабинет делегата по налогам и сборам, и даже Хамовнический филиал Высокого Суда, и приемная Межконфессиональной Комиссии по Всеобщему Примирению с ее невыносимой атмосферой подозрительности и лицемерия… Карабкаться пришлось почти на самый верх, выше располагался только технический этаж, там вместо нарядных грибов лестница освещалась поганого вида магическими кристаллами – наверняка для того, чтоб не лазили случайные люди. У обшитой искусственной кожей двери с табличкой «Делегат по Делам Путешествий и Странствий Козьмин Ю.Б.» на минутку задержались — надо было отдышаться.
Юлиан Борисович Козьмин, казённый делегат по делам путешествий и странствий, стоял у широкого окна, из которого открывалась захватывающая перспектива: виднелось всё восточное прихомячье, виднелось бескрайнее болото, сложившееся на месте речной старицы, а вдалеке, но отнюдь не на горизонте, серебрилась лента реки, украшенная одиноким парусом. Было очень красиво, но меня снова начало подташнивать. Возникло смутное подозрение, что башня слегка покачивается, чего, конечно, быть не могло.
— Доброе утро, господа мои, — сердечно поздоровался Козьмин, элегантный пожилой господин. – Признаться, ждал вас.
— Давно ли ждали? – беспечно осведомился Роговской. – Еще вчера мы и сами не были до конца уверены, что…
— Чужая душа – потемки, — непонятно объяснил Козьмин. – Вы, господа мои, рассаживайтесь, вот как раз свободные места.
Мы разместились на высоких стульях, расставленных в ряд у стены напротив входа. Козьмин подошел к шкафу, забитому папками и книгами, достал большой журнал в красном переплете и, вооружившись самопишущим пером, уселся за свой рабочий стол. Как будто остановилось мгновение: массивный рабочий стол на фоне окна (из которого открывается захватывающий вид), а за столом сидит элегантный пожилой господин, похожий на ученого, и собирается записать нечто довольно значительное.
— Здесь все члены отряда? – спросил он. – Никого не забыли?
— Нет-нет, — ответил Роговской. – На данный момент – все.
— Хорошо, очень хорошо, — сказал Козьмин, что-то записывая. – Очень рекомендую заявлять новых членов как можно быстрее после их, собственно, примыкания. Равно и отзаявлять выбывших, упаси боги, конечно. Разумеется, вы не обязаны подчиняться этому правилу… но, смею заметить, так было бы удобнее и для вас, и для нас. Руководитель группы – вы?
Толик Роговской, немножко поколебавшись (пауза показалась мне очень выверенной), признался – да, я руководитель.
— Анатолий Николаевич Роговской, насколько могу судить? – делегат по делам путешествий позволил себе хитро улыбнуться, и вышло это весьма интригующе. – Имел честь быть знакомым с вашим батюшкой. Героической духа высоты был человек. Вижу, идете по его стопам. Это весьма похвально, да. Итак, цель вашего похода?
— Моего или всей группы?
— В общем, можно и так, и так, но если не все разделяют общую цель… или, скажем, вы допускаете возможность присоединения к вашему отряду персоны, преследующей иные цели, то лучше все-таки указывать цели отдельно. Итак?..
— Возвращение к жизни, — четко ответил Толик.
Козьмин тут же перестал улыбаться.
— Серьезно? – негромко спросил он.
— Да.
— Странно… Я, в самом деле, даже в какой-то растерянности… Вторая группа за день. Так я и сам скоро уверую…
Помолчали. Никому из нас не хотелось развивать тему, а Козьмин, видимо, не нашелся, что спросить. Неловкая пауза затянулась.
— Могу поделиться с вами вестью, — произнес наконец Толик. Видно было, как нелегко дались ему эти слова.
— С удовольствием принимаю ваше предложение, — обрадовался Козьмин. – Но давайте сначала завершим процедуру. Итак, цель… это уже ясно, да… кстати, как ваше второе имя?
— Леонид.
— Лет вам до… событий, нам известных… назовите, пожалуйста.
Толик назвал.
— Так, отлично, Анатолий-Леонид Николаевич Роговской, 27 истинных лет, цель – сами видим, да… Что ж, удачного пути. Кто следующий, господа?
Следующей по счету оказалась Денисова.
— Тамара-Анастасия Валерьевна Денисова, 28 истинных лет, — четко сказала она. – Цель путешествия – познать себя. В сущности, та же, что и у Анатолия.
Козьмин всё это быстро записал, поднял глаза на Денисову. На его вкус, всё прошло слишком быстро и буднично, но водянистый взгляд Томы Денисовой не располагал к долгим церемониям. Следующим шел Салтык.
— Вячеслав Олегович Колыванов, 27 лет, — безжизненным голосом произнес Салтык. – Цель похода – поиск достойной цели. То же иными словами.
Я сидел тихо, как мышь, потому что знал, чувствовал, что произойдет дальше, и меня душили тошнотворные волны дурного смеха.
— Вячеслав Олегович, — простодушно и прямо спросил Козьмин, — как ваше второе имя?
Я тихо-тихо выпустил воздух носом, чтобы, не дай бог, не показалось кому-то, что я вдруг фыркнул.
— Я обязан это сообщать? – скрипучим голосом спросил Салтык.
— Ну… вообще-то, конечно, вы не обязаны даже регистрироваться… но помните, что согласно уложениям, для оформления группы необходима регистрация всех ее членов. А регистрация члена группы подразумевает получение определенных от него данных. Так что рекомендую вам назвать ваше второе имя, да и покончить на этом. Честно говоря, не понимаю, в чем тут проблема.
Салтык медленно огляделся. Никто с ним не встретился взглядом. Толик, кажется, сочувствовал. Я боялся заржать в голос.
— Салтык, — громким, но бесцветным голосом произнес Салтык.
— Что-что? – растерялся Козьмин, и Салтыку пришлось повторить.
— А, по матушке, значит, из добрых братьев… наших, — Козьмин, как ему показалось, что-то понял и обрадовался. Салтык кивнул с деланным безразличием – да, мол, из добрых.
— Из яйца или из чрева? — извиняющимся голосом спросил чиновник.
Снова пауза. Не желая смотреть ни на кого более, я наткнулся на взгляд Денисовой.
«Из сырости» — беззвучно, одними губами сказала она.
Или мне почудилось? Или я сам это беззвучно сказал?
Несколько долгих мгновений мы сверлили друг друга подозрительными взглядами, а потом вдруг улыбнулись. Одновременно. Будто разделили одну тайну на двоих. Кажется, мы с Тамарой ни разу еще друг другу не улыбались по-настоящему, хотя знакомы всю жизнь.
— Из чрева, — произнес наконец Салтык, продемонстрировав удивительное — по его меркам — умение владеть собой.
— Сергей-Максим Михайлович Сухов, — сказал я, не дожидаясь вопроса. – 26 истинных. Цель похода, — я сделал паузу, цинично крякнул, — личное обогащение, как духовное, так и материальное.
Толик хорошо меня знал и, кажется, пропустил это мимо ушей, Салтык утопал в своем позоре, а вот Денисова опалила меня задорно-протестующим взглядом. Мне это понравилось.
— Ну что ж, господа мои, не буду вас больше задерживать. – Козьмин встал, вышел из-за стола и выдал каждому из нас по маленькому красному свитку – именные дорожные карты. – Поощрительный кредит в размере двухсот рублей открыт. Доступен отныне в любом отделении Дорожного Банка. При желании вы можете перевести на тот же счет свои личные сбережения – путешественники говорят, что это очень удобно, да и грабители не так уж страшны. Впрочем, вам, как я посмотрю, и без того… Да. Не смею вас задерживать. Анатолий Николаевич?..
Толик кивнул и полез в карман, а мы, понимая, что сейчас будет, поспешили покинуть кабинет. Салтык, вывернувший свои душевные боли наизнанку, брел, словно в густом тумане. Мы приступили к длинному, длинному спуску. Меня снова начало мутить. Толик догнал нас через пару минут.
Молча прошли через весь город: разговор клеился, но не завязывался. Казалось уместным поглядывать по сторонам и время от времени изрекать что-то, что представлялось достойным изречения. Не то чтобы никто никого не слушал, нет: напротив, все говорили так правильно и точно (Салтык, кстати, в основном молчал), что нечего было добавить. Нечего и возразить.
Мы шли по Першпективе сквозь подернутый туманом город, стояла тишина, которую украшали ватные, какие-то «обрезанные» звуки. Казалось, что это и есть – мысли, а значит, не нужно их высказывать, не нужно их даже думать, раз вон они, там, звучат… Разумеется, на дороге мы были не одни, стоял обычный летний день, навстречу нам попадались время от времени какие-то люди, и каких-то людей мы время от времени обгоняли, но казалось почему-то, что движемся мы с ними в разных плоскостях бытия.
Через некоторое время ватные звуки начали складываться в музыку – сначала музыка получалось какой-то нелепой, фрагментарной, словно сама не понимала, чем она должна была быть или чем хотела бы стать, — но с каждым нашим шагом сумбура оставалось всё меньше, разрывы заполнялись строгим ритмическим рисунком, акустическая палитра обретала глубину, открывались голоса у новых инструментов, и наконец из всего этого сложилась самая настоящая песня.
Bittida en morgon innan solen upprann
Innan foglarna borjade sjunga
Bergatroliet friade till fager ungersven
Hon hade en falskeliger tunga…
# In Extremo Herr mannelig (акустическая версия)
Слышны были волынки, лютни, бубны, большой барабан… Голос певца был грубым до неприличия, звериным, и в то же время было в нем что-то возвышенное, почти волшебное. Такого я никогда не слышал, даже не знал, что такое бывает, что грубость и утонченность могут гармонично соединяться. Мои спутники тоже выглядели заинтригованными.
Herr Mannelig herr Mannelig trolofven i mig
For det jag bjuder sa gerna
I kunnen der val svara endast ja eller nej
Om i viljen eller ej…
Я невольно усмехнулся – уж очень страшен был голос, которым было высказано это соблазнительное предложение.
— Ты понимаешь по-орочьи? – заинтересовался Толик.
— Немного, — сказал я. – Почти нет. Этих понимаю просто потому, что произношение очень четкое, резкое – явно не родной для них язык, настоящие орки совершенно не так говорят. Их-то уж точно хрен поймешь.
— Вот же клоуны, под орков косят, — прорычал Салтык. – Взяли моду. Да они настоящего орка встретят, он их всей командой поставит и…
На моей памяти Салтык не упустил еще ни одного шанса расписаться в ненависти к оркам. Происхождение обязывало.
— О чем песня, Сереж? – перебила его Денисова. (Вот и завязался разговор.)
— А это… — едва не сказал, что это к Салтыку сватаются, но чудовищным усилием удержался на грани. – Это горная ведьма сватается к отважному рыцарю. (Пауза, все всё поняли.) Прелестями его своими смущает. А он, так сказать, стоит на своём.
— Понятно, — Тома, казалось, была разочарована. – А звучит интересно.
— Ну, орковский же фольклор… Народные песни, они и у людей-то хоть и мудрые, но при этом, как бы это сказать, простоватые… А тут, понимаешь… Первые друзья человека…
Последние слова были лишними – мы уже увидели музыкантов. Они репетировали на лужайке у входа в городской парк, метрах в двадцати от дороги. Их было пятеро, все – здоровенные бритоголовые полуорки, нарочно одетые в звериные шкуры, украшенные шрамами и изысканно-грубыми железными поделками.
Это были не ряженые.
Салтык попал пальцем в небо: такие, пожалуй, при желании надругались бы над целым взводом орков. Но, наверное, не стали бы: уж больно красиво пели. Мы, не сговариваясь, затормозили, желая дослушать песню до конца. Стала понятна невозможная, на первый взгляд, комбинация звериной грубости и бесчеловечной красоты. Орки действительно произошли от эльфов, и это порой очень остро ощущается.
Bergatrollet ut pa dorren sprang
Hon rister och jamrar sig svara
Hade jag fatt den fager ungersven
Sa hade jag mistat min plaga…
— Красиво исполняют, — выразил общее впечатление Толик, когда мы отошли на порядочное расстояние. Скрытые туманом музыканты принялись за новую песню, и я едва не предложил остановиться и послушать, но в последний момент всё же опомнился. Вдруг вспомнит кто-то (а хоть и Салтык) о моих непростых отношениях с музыкой. Ведь наверняка же все знают. Пускай и молчат пока.
Незаметно пересекли границу города. Справа и слева от дороги тянулись огороженные поля, на полях сонно зрели овощи.
Два часа позади, километров десять в минус. Туман окончательно рассеялся, огороды начали перемежаться светлыми сосновыми рощами, местность приобретала всё более холмистые очертания.
Дорога, по которой каждый из нас ходил всю жизнь, открывалась какими-то новыми гранями. С отстраненным интересом я прикинул, что если впереди вдруг засада, деваться нам некуда, и положение наше незавидно.
Засада. На нас. Такие вот мы важные внезапно стали.
Усмехнулся про себя, отметив переход мышления на военный лад, и чуть не воткнулся коленом Салтыку под зад. Так уж резко он остановился.
Салтык остановился, я остановился, и все остановились.
— Люди впереди, — лаконично отметил Роговской.
— Вооруженные, много. Что делать будем? — спросила Денисова каким-то неприятным тоном, будто указывая на давнишнюю свою правоту.
— Мы тоже вооруженные люди, и нас много, — проворчал я. Проблема заключалась в том, что сам я не чувствовал ровным счётом ничего. Никаких впереди людей.
Как на зло, дорога просматривалась метров на тридцать – дальше был поворот налево, закрытый холмом. Нам же прятаться было некуда – вокруг редко торчали кривые сосны, местность в обе стороны просвечивала чуть ли не до горизонта.
А ведь смотрите-ка — военные мысли ко мне прокрались немного раньше. Вдруг это и есть то самое чутьё?..
— Их гораздо больше!..
— Ну, скрыться нам тут негде, — рассудительный Толик принял командование, — так что осторожно идем вперед, готовые ко всему. Слава, мы с тобой впереди. Сергей, держись сзади, подготовь прикрытие. Тамара, оттягивайся еще глубже, готовься к стрельбе.
Вот тебе и «Herr Mannelig», — прошмыгнула тревожная мысль.
Тома оттянулась назад, она уже была готова моментально выхватить короткий лук и стрелять, стрелять с пугающей педантичностью охотника на мелкую подвижную дичь. Толик и Салтык выступили вперед, сдвинулись. Я стоял, как истукан: все защитные заклинания были наготове, два в уме и пять карманах, но было невыносимо стыдно понимать, что я, кажется, от волнения не смогу реализовать ни одного из них. Ни одного, ни единого. Даже не от страха, а просто от какого-то дурацкого, совершенно неожиданного волнения – сердце грозит выпрыгнуть через рот, ладони потные, перед глазами фиолетовая пульсация.
Какой-то не слишком боевой я маг.
Впрочем, на поясе должен быть еще и кинжал. Я положил ладонь на его рукоять, сделал вид, будто успокоился (хотя на самом деле совсем не успокоился), и когда все наши двинулись вперед, я зашагал вместе с ними.
Как будто были другие варианты.
Люди впереди явно приближались – теперь и я слышал голоса. Еще пол-минуты, и мы столкнемся с ними нос к носу. Без всякой команды мы выстроились цепочкой на левой обочине, стараясь держаться поближе к сыпучему, проросшему можжевеловыми кореньями склону холма.
Надо бить первыми. Это наше единственное спасение. Врагов слишком много.
Конечно, последние секунды вытянулись в вечность. А когда уже и вечность благополучно истекла, прямо перед нами вырос столичный патруль в усиленном составе. Полтора десятка латников, два мага, два инквизитора, и какой-то хмырь в буром плаще – видимо, казенный дознаватель. Целая армия!
Хорошо, не враждебная.
— Капитан Максим Фарелл, к вашем услугам, — отрекомендовался командир патруля. Толик представился в ответ – красиво и сдержанно.
— Вы с вашей боевой группой движетесь на север? – спросил капитан Фарелл.
— На север, в направлении Загорска, — ответил Толик.
— Можно и здесь, — неожиданно произнес хмырь в плаще.
— Да? – удивился капитан Фарелл.
— Они сейчас продвигаются гораздо быстрее, встретить их у излучины мы не сможем, — сказал хмырь. – Решать вам, команда ваша, но я бы встал прямо здесь.
— Сколько, по-вашему, у нас времени?
— Минут десять от силы.
— Тогда встаем.
Без лишних слов патрульные начали занимать боевые позиции. Мы топтались в смущении.
— Вперед, товарищи, не рекомендую ходить, — сказал нам капитан Фарелл. – Странные там существа движутся на юг. Мы готовим на них засаду. Возможно, нам предстоит кровавая схватка.
— Капитан, можем мы чем-то помочь? – Это был, конечно, Салтык. Вид у него был такой бравый, что мне снова подкатило к горлу.
Капитан Фарелл бросил пару цепких взглядов на Салтыка, а потом и на нас в целом.
— К счастью, ваша помощь не требуется, — улыбнулся он (реплика, судя по всему, замышлялась как дружелюбная). – Я бы рекомендовал вам отойти метров на сто и наблюдать за сражением оттуда. Скажем, вон с той высотки, видите справа дерево в форме курительной трубки?
Дерево было не в ста метрах, а несколько ближе. Но место было хорошее, правильное. Очевидно, последний пригорок перед болотистым правобережьем Унжи. Идея понаблюдать оттуда за битвой мне, честно говоря, понравилась.
— Я бы согласился, — сказал я.
— Капитан, а вы уверены, что бой предстоит тяжелый? – зачем-то спросила Денисова.
— Разумеется, я в этом уверен, — бодрым голосом ответил капитан Фарелл. – Собственно, они уничтожили уже целый патруль в полном составе. Прискорбно — ребята не были готовы к бою. В отличие от нас, мадам.
Этот патруль действительно выглядел готовым к жесткому сражению. Маги и казенный хмырь уже отошли довольно далеко назад, и там аккуратно накладывали маскировочные заклинания (хмырь оказался серьезным жрецом – то ли Ткача, то ли Громыки). Двое лучников вскарабкались на холм, ловко цепляясь за коренья – об их присутствии напоминали только струйки осыпающихся камешков. Латные бойцы сосредоточенно проверяли, легко ли меч ходит в ножнах. Инквизиторы странно посмеивались в усы.
— Ну что, может, пойдем уже? – спросила Денисова.
— Да, сейчас пойдем, — отмахнулся Толик. Он затеял беседу с одним из латников, кажется, признав в том знакомого.
— Товарищи, я действительно рекомендую вам отойти, — произнес капитан Фарелл. – Мы являемся весьма слаженной боевой группой, вы можете нам помешать. Невольно, разумеется.
— Братцы, ну в самом деле, давайте пойдем? – Я испытывал нарастающее беспокойство. Всё как в тягостном кошмаре: ужасная гибель всё ближе и ближе, а ничего не делается, одни разговоры.
— Да-да, сейчас, — отмахнулся Толик. И действительно…
— Так, — нарочито громко сказал я, — ухожу один. Кто из вас еще нормальный – догоняйте.
Подождав несколько секунд и убедившись, что никто на меня не обратил внимания, я встряхнулся и решительно зашагал в сторону возвышенности, на которой росла кривая сосна, напоминающая курительную трубку.
Сделав несколько шагов и почувствовав, что никто за мной так и не идет, я остановился и решил попытаться еще раз, теперь уж точно – последний.
— Ну идет кто? Сейчас там будет страшная драка. Мы будем сильно мешать! – очень громко и отчетливо произнес я.
Ноль реакции. Капитан Фарелл сказал что-то под стать ситуации, но было видно, что ему уже не до нас – пропадем, так пропадем.
— Последний раз спрашиваю – кто со мной? – Паникуя, я хотел было схватить за руку Денисову и утащить хотя бы ее, но она отшатнулась и посмотрела мне в глаза. Взглядом мутного стекла, будто свежее привидение.
Я сделал еще несколько шагов в сторону естественного укрытия.
— Приближаются, — сказал вдруг жрец.
— Много? – капитан Фарелл был предельно собран, его вид воодушевлял бойцов.
— Три… боевые единицы. Все нелюди.
— Полное внимание магам! – приказал Фарелл, хотя в этом и не было особой нужды.
— Тома, ну хоть ты-то идешь? – взмолился я. Денисова сделала какое-то вялое движение всем телом, будто ее воля была кем-то скована.
— Блядь, демоны! – завизжал я и бросился бежать, непрестанно оглядываясь, спотыкаясь и падая мордой в каменистую россыпь. Врагов еще не было видно; наши мучительно колебались, до них уже начало доходить, что их элементарно сковало, но было, кажется, поздно, бойцам уже не хватало воли, чтоб высвободиться. Солдаты и маги из патруля как будто бы не чувствовали психической атаки – или защита была у них крепкая, или опыт помогал. Я доковылял до ближайшей сосны и убрал свое тело (так это уже воспринималось — не спрятался, а убрал тело) за мощным стволом. Легкий смолистый аромат тут же принес облегчение. Что-то мешало смотреть, и я тут же сообразил вытереть кровь с лица широким рукавом походной рясы.
Наши всё также топтались среди изготовившихся к бою солдат, вяло и бесцельно переступая с ноги на ногу. Прошло несколько томительных секунд – Денисова, кажется, снялась с линии атаки, и Толик Роговской отступил немножко в сторону, а вот Салтык нелепо торчал, как эрекция на пляже, в самом центре предполагаемых событий. Черт с ним, конечно.
Вот из-за поворота показались все трое. Первым шел невысокий худощавый господин в красивом черном плаще. За ним двигалась худенькая босоногая девушка, вся в белом – и платье белое, и волосы и, кажется, глаза. (Как только я распознал ее образ, мое сознание заволокло розовой сладковатой дымкой – сквозь пелену пронеслась лишь мысль, что эту-то уж точно с человеком не спутаешь). Замыкало процессию высоченное бурое четверорукое уёбище – на каждой руке длинные когти, когти! – оно выступало, странно раскачиваясь: его ноги сгибались в другую сторону, как у плохого насекомого. Бойцы капитана Фарелла оцепенели, глядя на эту мучительную картину.
Предводитель армии демонов подошел к капитану, что-то ему сказал с видимым дружелюбием. Капитан Фарелл помотал головой. Предводитель похлопал капитана по плечу и начал разглядывать его бойцов, внимательно, одного за другим.
«У меня нет выбора», — будто бы оправдывался капитан Фарелл.
Подул легкий ветерок, и до меня опять донесся пряный сосновый аромат. Сознание снова очистилось. Не веря в то, что я действительно это делаю, я начал читать заклинание. Всё-таки начал. Начал. С безмятежностью оглушенной рыбы впрыгнул в подготовленное с вечера состояние, чуть-чуть там задержался и произнес ключевую фразу на Исходном языке.
Началось всё сразу. Денисова сию же секунду рухнула на землю и кубарем откатилась направо, в траву. Один за другим ожили оба лучника, укрепившиеся на склоне холма; в демонов полетели зачарованные стрелы. Капитан Фарелл выхватил длинный меч и бросился на четверорукого. Колдуны начали колдовать. Жрец завел молитву. Толик и Салтык, не сговариваясь, атаковали жуткую белую девушку.
Потом образовалась неразбериха. Вверх и в стороны полетели куски мяса. Отовсюду полезли какие-то мелкие черти. Запорхали туда-сюда радужные полотенца. Звучала болезненная музыка. Кто-то тихо плакал. Грянул гром, четверорукого издолбили молнии, он упал. У одного из наших магов (который стоял чуть дальше) куда-то пропала голова, и из ровной площадки между плеч забил нерешительный фонтанчик.
Затем полезло страшное. Когда белая девушка открыла рот и ловко заглотила капитана Фарелла, мне захотелось обосраться – возникла странная идея, что это может помочь. К счастью или к сожалению, не получилось. Потом я очень отчетливо увидел, как предводитель демонов, руки которого превратились в тонкие металлические хлысты, насадил на свой хлыст одного из солдат – хлыст вошел буквально сзади, и вышел изо рта. Потом меня схватили за плечи и куда-то потащили, осыпая всё вокруг торопливой и жалкой бранью. Мы бежали, не разбирая дороги, я несколько раз спотыкался и снова падал мордой об землю. Земля уже была помягче, я сообразил, что мы далеко ушли от дороги. Краем сознания отметил, что Денисова время от времени останавливается, чтоб запутать следы, и успел еще удивиться – как же это работает ее лесное колдовство после такой встряски…
Удивляться, однако, пришлось недолго: вскоре все мы благополучно вошли в состояние перепуганных зверей, и бежали быстро, не тратя сил на ненужные переживания.
Вечер грозил вот-вот перейти в ночь, над костром смыкались сумерки, пробуждающиеся летучие мыши вылетали из своих укрытий, описывали вокруг нас дежурные круги и растворялись среди деревьев. На темно-синем небе проступали одна за другой ледяные звезды.
Ночь застала нас в Освободительном лесу. Про этот лес не было сложено старинных преданий; о нем не шептались по углам, а перебравшего путника, заикнувшегося о нем в трактире, никто не заставил бы замолчать одним лишь тяжелым взглядом. Но вряд ли захмелевшему страннику вспомнился бы Освободительный лес, да и охотников за сокровищами, азартно обсуждающих ужасы и выгоды похода в эту область, трудно себе представить. Не было ничего особенного в этом лесу.
С другой стороны, таилось здесь определенное очарование. Высоченные, очень старые липы и дубы навевали спокойствие и ровную задумчивость; периодически возникающие лиственницы дышали глубокой подземной сыростью. Уже через несколько километров бега по старой просеке мы, не сговариваясь, перешли на шаг, а потом и вовсе присели передохнуть. Передохнули и двинулись дальше, уже никуда не торопясь. Погони за нами не было, это чувствовала и Денисова, это открыл и я. Или ее не было с самого начала, или мы ловко оторвались от преследователей. Но разбивать лагерь мы не спешили: брели по заросшей просеке, молчали, вслушивались в свои чувства и в многозначительный, тяжелый скрип старых деревьев.
Легко было себе представить, что на этих местах лежит основательное, не по-людски старое проклятие, не страшное и не опасное, но даже в чем-то приятное. Это пришло мне в голову, когда мы проходили через основательно заброшенную деревню, не обозначенную ни на одной карте (из зарослей бурьяна торчали оплывшие от времени печи, да сохранился еще остов каменного дома без крыши – не иначе, древний магазин). Бывшая деревня, вдоль которой вытянулся каскад прудов, образованных, видимо, бобровыми запрудами на ручье, производила не страшное и не грустное, а какое-то очень мягкое впечатление. Было ясно, что местные жители не вымерли от страшной болезни, не были сожраны восставшими мертвецами и даже не пошли бродяжничать от безысходности – они просто ушли, мирно и без страданий, туда, где им наверное будет лучше.
Дорога, которую мы сначала приняли за просеку, тоже производила впечатление уютной заброшенности. Верстовые столбы еще кое-где стояли, но были уже практически неотличимы от гниющих в стоячем положении древесных остовов, а на пересечении овражков можно было еще заметить истлевшие, густо поросшие грибами остатки мостков. Несмотря на древность, дорога еще не заросла — видимо, за это следовало благодарить косуль да лосей, выщипывающих молодую поросль, столь редкую в старом лесу.
Даже комары тут были какие-то деликатные. Не лезли в нос и в уши, не вцеплялись с налета, а культурно подлетали, убеждались, что мы надежно защищены, и улетали восвояси.
Уже вечерело, когда мы встретили Лену Антонову. Конечно, мы удивились. Но не настолько, чтоб не поверить собственным глазам. Дело было на берегу высыхающего озерца на большой поляне – дно его уже обросло какими-то мелколистными растениями, и лишь из одной лужи в самом глубоком месте торчали жалкие камыши. Удивительно, но буквально в двух метрах от берега пролегал овражек, в котором серебрился вполне полноценный ручей. Серебрился, пронося свои воды мимо бывшего озера. Так подтвердилась моя догадка о проклятии.
Лена Антонова, наряженная в красивый костюм жрицы, вооруженная декоративной булавой, сидела на краю овражка, свесив босые ноги. Нас она заметила раньше, чем мы ее, но никак особо не отреагировала на наше появление. Мы, разумеется, не смогли удержаться от вопросов. Тут же выяснилось, что Антонова подозревает нас в сговоре с группой Горшкова. Даже как-то не сразу удалось ее в этом разубедить. Наконец она оттаяла.
— Ася и Тася, блядь! – повторяла она, покачивая головой и хищно улыбаясь. – Пташки гадостные прилетели…
Оказалось, что еще на «большаке» к их группе пристала парочка каких-то получеловеческих, полукрылатых созданий женского рода – одну звали Ася, другую Тася (судя по описанию, ничем иным они не различались). Существа были жрицами какого-то своего птичкиного бога и, как ни странно, старыми знакомыми Романчука. С ними была договоренность, ранее Антоновой неизвестная – договоренность о вступлении в отряд. Уже через пару часов в группе Горшкова назрели непреодолимые противоречия, и Лена Антонова группу покинула, причем из ее слов было совершенно непонятно, добровольно она это сделала или нет. Так или иначе, Антонова решила возвращаться, причем возвращаться короткой дорогой, забрела в Освободительный лес, где и заблудилась. А тут как раз и мы.
— Придётся теперь мне с вами, — Антонова говорила об этом, как о чем-то решенном. – Ошиблась я с выбором товарищей. Ох и ошиблась… Спасибо высшим силам — вновь выправили линию судьбы моей…
Видимо, не мне одному показалось, что совпадение, приведшее к нашей встрече, выглядит несколько натянутым, да и рассказ звучит как-то неестественно. Уже начиная колдовать (Антонова увлеченно беседовала с Салтыком и Роговским, на меня – ноль внимания), я заметил, что и Тома Денисова совершает характерные жесты. Мое заклинание распознания личности не принесло никаких результатов – либо это действительно была до колик знакомая Лена Антонова, либо кто-то скрывался под заклинанием очень высокого, недоступного мне уровня, но кому и зачем это надо? – а вот колдовство, которое затеяло Тома, результат дало, но не совсем тот, который ожидался. Антонова прервала разговор на полуслове, встала, подошла к Денисовой и картинно размахнулась, чтоб влепить ей пощечину. К счастью, позволила Толику удержать руку.
Тома отступила на шаг; ее лицо неожиданно стало очень выразительным. Она понимала, что действовала совершенно правильно, но не хуже понимала и то, что вопросы правильности теперь мало кого волнуют. На меня вдруг нахлынуло сочувствие. Сам от себя не ожидал.
— Вы мне скажите, в вашей компании это нормально – к друзьям вот так вот?.. – обмякая в руках Салтыка, тихо промолвила Лена. – Если нормально… что ж, мне остается только смириться. Давайте. Можете меня раздеть, я не буду спорить… Если обстоятельства сложились так, что мужчинам лучше забыть о том, что они – мужчины…
Салтык пожирал ее влюбленными глазами (стоп, а как же все те разговоры… рассказы его… неужели… поверить не могу!), а я вдруг настолько взбесился, что всё застлал розовый туман, и картинка начала тошнотворно прыгать. «Убью сучонку!» – неожиданно решил я. Но, конечно, не убил.
— Томка, можно с тобой поговорить наедине? – я подошел к Денисовой и, не дожидаясь ответа взял ее за руку, отвел в сторону. Она тяжело дышала.
— Ты ничего не заметила такого? Это действительно она? – спросил я, прекрасно понимая, что хитрость моя выглядит совсем неубедительно. Денисова тоже понимала, что я понимаю, и нашла силы улыбнуться в ответ.
— Знаешь, вот теперь в этом не осталось никаких сомнений…
Я усмехнулся в ответ.
— Ты, главное, не переживай. Тварь эту мы на место обязательно поставим, момент подходящий, думаю, скоро представится.
— Только не надо меня защищать, пожалуйста. Я уже всё-таки не такая уж и маленькая девочка, — Тома на секунду сжала мою руку, и я почувствовал, что она действительно мне благодарна. С тем и вернулись. Антонова всё еще висела в руках Салтыка. Толик выглядел, как человек, тщательно скрывающий растерянность.
Старая дорога вела на северо-восток. Нам, в принципе, туда и надо было. Мы брели по дороге еще час, напряженно болтая о каких-то пустяках, а затем решили устраиваться на ночлег у небольшого ручья. В самом деле, все устали. Наступил вечер, за ним на мягких лапах кралась ночь.
Мы сидели у небольшого ровного костра. Дров было припасено достаточно, комары не беспокоили, с неба ничего не капало (хотя днем пару раз и пыталось), по телу разливалась сонная сытость, — только отдыхай. Дежурства ночные распределились между Салтыком, Толиком и Денисовой. Лену Антонову по молчаливому согласию обошли (хоть она и покатала на ладони черные шары Роговского, пока тот сверлил ее проницательным взглядом), а меня после долгих переговоров освободили, пускай я и вызывался, — не очень, правда, настойчиво. Толик заявил, что маг должен сновидеть заклинания, а не таращиться во тьму. В чем-то он был, конечно, прав, и даже Салтык согласился, но я-то понимал, что можно одновременно и таращиться, и работать. Впрочем, если хотят люди перестраховаться – пусть их, я не против.
Вечерний лес щедро покрыл нас своим покоем. Антонова пару раз уводила Тому «в кустики», и там они, видимо, нашли какое-то мирное решение проблемы. Ходил в кустики и я – с трубочкой. Курить при всех было как-то неудобно – вдруг все вспомнят, что маг должен сновидеть заклинания, а не валяться как дрова? Но раз уж дежурить не надо, то почему б не покурить? Сам-то я знал, что делаю, но на понимание товарищей в этом вопросе рассчитывать было трудно. Что было, то было…
Вернулся к костру, прилег на свое место, вытаращился в пляску огоньков. Костер пучился так, как будто являлся отдельным миром. Он содержал такое бессмысленное множество мелких, непрестанно меняющихся деталей, что ничего больше не нужно было. Ничего.
Толик меня еще расспрашивал о том, какие заклинания я на себя вешаю («Полезные!» – отмахнулся я), и Салтык откуда-то сверху бубнил, что командиру необходимо знать, кто чем располагает, и кто тут вообще кто, но я – не положено! Не делают так! Верить надо магу, кто на двенадцатом километре оторопь снял с отряда, кто пустил время вскачь, кто сосною дорожил? Да, это был двенадцатый километр, километр, казалось чем-то очень важным…
Прогулка по ячейкам. Каждая ячейка – своя вселенная, с другой никак не связанная. Маленькая, но вселенная. Вселенная одного действия. Первая вселенная – это вселенная Огненной Стрелы. Там совершается огненная стрела, больше там ничего нет, и даже самого «нет» тоже нет, нет и быть не может. В этой вселенной я тоже – огненная стрела. Отлично. С кратковременным визитом. Два слова на исходном Языке – вселенная встает, вселенная рушится. Язык старше этой вселенной, вселенная образуется в поле языка, и потому, когда я произнесу эти слова, вселенная огненной стрелы схлопнется, и появится огненная стрела, и полетит в цель.
Вселенная Маски Козла. Нет, это дрянь какая-то, не нужна мне Вселенная Маски Козла, это наводки от грибов (чувствуется, что повсюду вылезают грибы, улыбаясь, смеясь, как подарок судьбы от меня не таясь)… Оказывается, не преувеличивают авторы устаревших учебников: растущие грибы действительно дают сильные наводки… Вселенная Ясного Сознания – ослепительная точка ясности, даже я, даже я… другие два слова – и ясность висит на крючке, как запасная шляпка, но не гриба, а мне снова весело и смутно… так еще три ниши, и даже кусочек четвертой, но там не понять: слишком много для меня, шесть заклинаний-вселенных не утащить в голове, да и шестое мне плохо совсем знакомо, как бы не ошибиться, не наколдовать какую-нибудь вредоносную ерунду… ну, пусть висит, что ли, слова эти за меня никто не произнесет, подозрительную вселенную не схлопнет… А вот и всё, а вот и спать… Наконец-то свобода.
Ячейки-вселенные-заклинания исчезли (собственно, их и не было нигде), появилась темнота, расчерченная багровыми переливами, стало тяжело дышать, образовалась белая девушка с маленьким ротиком, она снова начала заглатывать капитана Фарелла, затем Салтыка, затем инквизиторов одного за другим, потом подошла ко мне, сказала: «я Дженни, я исправилась, прощаешь?», ласково ткнулась головой мне в грудь, я обнял ее всеми четырьмя руками, потому что узнал наконец и простил, мы засмеялись и пошли куда-то, стало трудно дышать, сдавило грудь, загудело в ушах, пошла вибрация, пошла сильная вибрация, ничего не осталось, кроме гулкой удушливой вибрации, я подумал очень тихую и аккуратную мысль, что вот, засыпаю, а потом эта последняя мысль окунулась в смолистую черноту, и я действительно уснул.
Голос Докладчика.
Голоса Романа Бастурмина и Лизы Танненбаум.
Голос Отца Ткаченко.
Докладчик (говорит неуверенно, словно читает с листа малопонятный ему текст): Достигший самадхи-праджня йогин остается бездеятельным, следовательно, не производит новых карм. Его старание (тапас) и упорная практика (адхяса), приведшие его к данному состоянию, уничтожили его «карму предопределения» (прарабдха-карма), остается только санчита-карма. Для того, чтобы освободиться от нее, этот хитрец создает из материи аханкары (Я-фактора) серию искусственных интеллектов (нирмана-читта) и контролирует их своим сознанием. Эти гомункулусы должны искупить ту или иную накопившуюся карму (санчита-карма) своего творца, включая ту, что по их созданию. Их дела не оставляют следов (васана) в его сознании, которые могли бы превратиться в причину продолжения его сансарического бытия. После успешного завершения миссии все искусственные интеллекты распадаются автоматически после ухода их создателя в нирвану. Считается, что парамарши Капила, основатель учения Санкхя, был как раз таким искусственным существом (сотворенным предположительно Вясой)…
Лиза (голос плывет): …что всё вот так вот сложно. Я просто диву даюсь, когда узнаю о таком многообразии. Неужели, не могу себе представить, действительно всё это кому-нибудь да нужно!
Отец Ткаченко: Для полноты ощущений представьте себе, что в данный момент кто-то наверняка использует то, о чем мы тут говорим. Использует и не видит в этом ничего странного! Вот так-то.
Роман: Ну, с техникой-то как раз всё понятно. Отец Ткаченко, сейчас к нам присоединилась, говоря без преувеличения, целая армия слушателей, ничего не слышавших о технических аспектах. Они в этой ситуации находятся, как бы выразиться, в положении наблюдателей за всем этим прелестным безобразием. Что бы вы им посоветовали?
Отец Ткаченко: Здесь сразу же следует определиться с одним очень важным моментом. Не знаю, обратили ли вы на это внимание, но он уже прозвучал, и не раз. Дело вот в чем: данная ситуация не имеет внешнего решения. Как, собственно, и любая. Но в большинстве случаев это не имеет практического значения: все субъективные ситуации выглядят как разнообразные проекции некой объективной, или так называемой «окончательной» реальности. Для простоты можно считать, что она, эта «окончательная реальность», и правда существует. Но, подчеркиваю, как только события входят в русло нашей сегодняшней беседы, это эмпирическое правило перестает действовать.
Лиза: Отец Ткаченко, а все-таки: как это выглядит на практике для «невовлеченных» людей?
Роман (смеется): Да, Лиза, вот как-то прямо так и выглядит. Отец?..
Отец Ткаченко: О том-то и речь. Вы пытаетесь представить себе картину в целом: допустим, существуют некие инородцы, осознанно… или не совсем осознанно «подгоняющие» события своей жизни, творящие себе, словно какие-то демиурги, целое игровое поле с почти реальными действующими лицами ради одной цели: побыстрее «отщелкать» всё, что уготовила им судьба, и кануть в неизвестность. Дальше, есть и сущности, создаваемые этими инородцами и являющиеся так называемыми «орудиями судьбы». Таких у нас принято называть «псевдореальными», хотя это и неправильно: в своем ряду они абсолютно реальны, реальней нас с вами, хе-хе. Есть же и нормальные люди, ну и другие существа, существа, для которых события идут своим чередом. Так вот, всё дело в том, что они не могут существовать одновременно. Нет такой точки, с которой можно было бы видеть и инородцев с их «псевдореальными преследователями», и обычных людей в своей естественной среде. Грубо говоря, эти последовательности не поддаются синхронизации, это что-то из совершенно разных лент. Хотя формально они могут «находиться» в рамках одного и того же мира, сидеть друг с другом за столом, разговаривать о каких-то своих делах…
Лиза (грустно): Отец Ткаченко, мне очень стыдно, но я всё еще не понимаю.
Отец Ткаченко: Это очень просто, если не думать специально. Вот, представьте, встречаются два человека – каждый со своей «линией», с последовательностью событий. Они син-хро-ни-зи-ро-ва-ны, то есть последовательность человека «А» может быть выведена через последовательность человека «В», и наоборот. «Пока я завтракал, Петр Петрович чистил трубку специальным перышком». Таким же образом, может появиться человек «С», последовательность которого объединяет последовательности «А» и «В». То есть это ему кажется, что она объединяет, в действительности же мы имеем дело с элементарным копированием… Но пока речь идет о людях, это не имеет значения, и мы всегда можем составить единую и непротиворечивую последовательность, линию «Я», объединяющую, в том числе, линии «А», «В» и «С». Это пока понятно?
Лиза (твердо): Да.
Отец Ткаченко: А вот во взаимодействии человека и инородца никакой объединяющей последовательности быть не может – слишком разные у них способы бытования. Нельзя найти третью точку, из которой было бы видно и последовательность «А», и последовательность «В». События линии «А» безотносительны к событиям линии «В», и наоборот. Любое утверждение из последовательности «А» (а наши слушатели как раз и принадлежат к одной из этих последовательностей, синхронизированных между собой) относительно событий линии «В» принципиально не может быть ни истинным, ни ложным. Оно просто не имеет смысла. Ну что, ответил я на ваш вопрос?
Лиза: На какой вопрос?
Отец Ткаченко: На вопрос о наблюдателях за ситуацией.
Лиза: А-а…
Роман: Немножко непонятно. Мы же можем говорить обо всём этом, да? Вот, скажем, инородец. А вот – человек. Они встречаются, разговаривают. Водку пьют. Это же возможно?
Отец Ткаченко: Нет, невозможно. Представить мы себе можем что угодно, но эти представления не могут быть чем-то большим, чем события нашей последовательности. Да и представление, на самом-то деле, выходит каким-то нелепым, бессвязным. Это, между прочим, из-за неудачных попыток синхронизации. Посмотрите на любую встречу «оглашенного» с человеком – это же одна сплошная неловкость и ничего более. Лучше не пытаться, а просто оставить всё как есть.
Я понял, что уже не сплю. Стояло раннее утро; звезды едва намечались, свежо посвистывали птицы. Было прохладно. Собиралась роса. Все, кроме меня и Денисовой, крепко спали.
— Тамара, доброе утро, — прошептал я.
— Доброе утро, Сережа, — благосклонно откликнулась она.
Мне хотелось поговорить. Вчера Денисова перестала быть для меня безликим и бессмысленным существом, чего я даже не сразу заметил. Или лес ее так изменил… или меня так изменил поход. Первый серьезный поход в моей жизни. И вот как сразу стало интересно.
— Тамара, а тебе снились когда-нибудь странные сны? – спросил я.
— Снились. Вот сегодня ночью, например. Пока Роговской не разбудил.
— А-а… Мне вот вообще несуразное снится… Словно бы я стал несколькими собеседниками, разговаривающими в темноте. Я говорю за каждого по очереди. И, понимаешь, какое смешное дело: действительно становлюсь каждым из них, думаю за них, слова подбираю… Но, вместе с тем, говорю о вещах, о которых до того понятия не имел. Тайны какие-то раскрываю.
— А какие именно тайны?
— Ну… сейчас, например, тайну Оглашенных, считай, раскрыл.
— Вот как? И в чем же она заключается?
— Да она, понимаешь… — тут я понял, что никакой тайны я, конечно, не раскрыл, — я там не с самого начала присутствовал… не, ну это смешно, да… когда сон с разговором начался, тайна уже как будто бы была раскрыта… то есть ощущение такое было, что она раскрыта. А так, вообще, смысл в том, что об этом и думать не надо, потому что всё, о чем мы думаем, это только к нам относится…
— И всё? – Смеющимся шепотом спросила Денисова. – Ты бы с музыкальным порошком как-то поосторожнее… Да шучу я, прости. Хорошее открытие, да…
— Да, я понимаю. Самое странное в этих снах, что я от них как бы не просыпаюсь, а просто понимаю вдруг, что не сплю, а разговариваю про себя с воображаемыми собеседниками. И я сам тоже воображаемый собеседник. И всё так ясно помнится…
— Знаешь, я бы на твоем месте это записывала. Сны, они забываются быстро. Сейчас вроде хорошо помнишь, а через пять минут – увы.
— Да ну его… Бред всякий записывать. Ночью-то как, спокойно всё было?
— Абсолютно. В мое дежурство – точно. А у тебя знаешь что? От грибов наводки. Здесь столько грибов – закачаешься. Я прямо чувствую, как они шевелятся в подстилке. Всё-таки это, Сереж, совсем другая жизнь.
Помолчали. О грибах я думал еще с вечера, их наводки действительно были сильны, но мне почему-то казалось, что дело не только в грибах. Впрочем, развивать эту тему с Денисовой было, кажется, бессмысленно.
— Погони за нами не чувствуешь? – спросил я спустя несколько минут.
— Нет, уже проверяла. Можно было бы и не проверять даже: как вчера не было, так нет и сегодня. Не мы им были нужны.
(Мы-то не могли тогда знать, что инквизиторам удалось завалить четверорукого демона, на поверку оказавшегося самым слабым товарищем этой нехорошей компании, и тяжело ранить предводителя – демонам пришлось отступать под прикрытием десятка мелких бесов, вызванных на подмогу; след их затерялся не хуже нашего).
— А как тебе, кстати, удалось не попасть тогда под их заклинание? Или ты тоже попал?
— Попал немножко, но не сильно. Я вообще неплохо защищаюсь от психологического колдовства – наследственность, наверное… К тому же деревья помогли. Там сосны были, они синхронизации почти не требуют. У меня с деревьями связь, почти как у друида. А с сосной – вообще легко. Ну вот я и освободился, и с других сшиб очарование. Удачно получилось.
— Да уж, — усмехнулась Тома. – Двенадцатый километр мы надолго запомним. Такого я и представить себе не могла… Демоны-маги, надо же… Тебе не удалось разобрать, что они колдовали?
— Нет, это невозможно. Демоны же. Система совершенно другая. Да и если б не другая… Я, честно говоря, до такой степени охуел, что…
Я махнул рукой и тихо засмеялся, откинувшись на траве. Денисова, чуть помедлив, присоединилась ко мне. Мы лежали, слегка касаясь друг друга, и беззвучно хохотали.
— Сережа, а я тебя совсем другим помню, — прошептала Тома.
— Так и я тебя! – обрадовался я.
— А знаешь, что мне в тебе непонятно? — спросила Денисова, чуть отстранившись.
— Да?
— Непонятно, зачем тебе всё это. Ты нормально в этой жизни устроился. Стал практикующим магом, всё нормально так. И вот ты тут с нами…
«Хотел стать магом — и стал магом». Я зажал себе рот, чтобы не заржать в голос, но внезапно стало не смешно.
— А ведь я, наверное, точно так же о тебе ничего не понимаю, как и ты — обо мне…
Мы еще раз встретились взглядами, и это было серьезней, чем иная встреча телами… И кто его знает, чем бы это обернулось в дальнейшем для наших взглядов и тел, но уже светало…
— Ну что, господа, подъем? – нарочито громко сказал я. Господа зашевелились, заворчали. Тома фыркнула и произнесла что-то насмешливое – видимо, я со своими предвкушениями был как на ладони. Что ж, тем лучше.
Без особой спешки проснулись, умылись водой из ручья, Денисова как-то очень ловко, «без швов», вскипятила на костре воду, заварила похлебку (не обошлось, конечно, без крепкой походной магии), мы похлебали и начали собираться в путь.
Насчет маршрута были споры: Толик предлагал двигаться лесом дальше на север, чтоб выйти к перекрестку у моста; Антонова и Салтык (а как же!) предлагали рвануть на запад до дороги (она, по идее, должна быть не так далеко) и двигаться дальше уже со всеми удобствами; мне тоже хотелось удобств, но дорога казалась слишком опасной. Для Денисовой вариантов, казалось, не было: лес был ей домом. В конце концов так и решили – двигаться лесом, пока можно. Антонова начала было капризничать, но ее не слушал даже Салтык. Так и пошли.
Шагали долго, практически без приключений. Разве что Денисова один раз насторожилась и заявила, что слышит зов мертвых; далее шли с некоторыми предосторожностями, но скоро расслабились. В самом деле, откуда в этом лесу, дремучем и тихом, тревожные мертвецы? Разве что какой-нибудь случайный земляк… Магических баталий тут в последние времена не проводилось, особых жестокостей, учиненных над целом народом в полном его составе, тоже не было, и быть не могло – не жил тут на нашей памяти никакой особенный народ, разве что знахари и травники населяли избы, рассыпанные по лесным опушкам. Но об этом я Томе напоминать не стал: после короткого эпизода прошедшей ночи я видел ее в каком-то новом свете и не очень понимал пока, как с ней обращаться.
Где-то около двух остановились передохнуть. Место выбрала Антонова, но все с ней были согласны: время привала действительно пришло, да и полянка нашлась интересная – небольшая, вытянутая, с хорошей грудой замшелых валунов с одной стороны и старой, чем-то изуродованной сосной, с другой. Вершина каменной груды, также украшенная искривленной сосной, соприкасалось со стеной древних бугристых деревьев, и просто сказать, что это было красиво – значит, проявить известную черствость души.
— Потрясающе! – время от времени повторяла Антонова, озираясь и будто бы не веря своим глазам. С ней никто не спорил. За валежником далеко ходить не пришлось, и очень скоро потянуло дымком. Поставили воду.
— Любопытное место, ни разу здесь не была, — задумчиво произнесла Денисова, высыпая пакет сухой похлебки в кипяток. – Это, похоже, не природный рельеф. Кто-то постарался?
— Тролли? – с неподдельным, живым интересом осведомился я, указывая на каменную груду.
— Может и тролли, — спокойно ответила Тома, — лесные. Дело только в том, что вряд ли они стали бы такое строить, это совершенно не в их обычае. Они, как я слышала, существа более чем практичные…
— Их кто-то заставил. Интересно, кто может приказывать лесным троллям? – полюбопытствовал Толик.
— Только храбрые рыцари! – сказала Антонова. Она, не переставая восторгаться, исследовала подножье каменной насыпи. Возможно, я преувеличиваю, но в этот миг Салтык как-то просиял.
— Слушайте, а тут подо мхом – каменные фигуры! – уже другим голосом продолжала Лена. – Странные какие-то…
— Ничего там не трогай! – Денисова тут же вскочила на ноги. – Ты себе не представляешь, что там может…
— От чего ж, Томочка, вполне представляю. Я вообще считаю, что в жизни есть два пути. Например, овца впадает в панику от всего незнакомого. И даже от многого знакомого. Но мы же с тобой не овцы, правильно?
— Уймись, пожалуйста, не расходуй тепло своей души напрасно. И не трогай, ради всего святого, эти статуи.
— А тут, кстати, что-то есть. У одной в лапах – какой-то манускрипт в специальном таком футляре… Серёж, как они называются?
— Эпифунгии. Потому что делаются из специального гриба, который рос много веков назад. Там внутри время почти не течет – гриб же. А что со свитком-то? Не по моей части?
— Нет, тут, кажется, просто текст… Обрывочный какой-то, судя по всему, один лист из нескольких…
— Можно почитать за обедом. Типа утренний бюллетень. Почитаешь, а?
— Если никто не против, — сказала Ленка, взглянув на Денисову с определенной экспрессией, — могу и прочитать.
— С выражением, — гыкнул Салтык.
— Еще с каким! – обрадовалась Антонова.
«Этот лес был кладбищем преданий. События, происходившие здесь сравнительно недавно, могли бы лечь в основу увлекательного многотомного сочинения. Над обитателями леса временами нависали такие жестокие угрозы, что многие отказывались верить, что живут в мире, в котором – хоть в принципе! – возможно такое. История, которую унаследовали местные жители, была настолько глубока и многогранна, что любой посторонний мог бы почувствовать себя на ее фоне жалким картонным человечком, плоским и плохо покрашенным. Рассказы о каком величии и о каких падениях могли бы звучать в окрестных городках!
Но ничего этого не было. Богатство красок терялось даром; история, способная заворожить даже слепого рассказчика, осталась нерассказанной. Вымершие деревни и разрушенные города, ядовитые следы страшной войны, бушевавшей здесь в глубокой древности, переродившиеся существа, загадочно выглядывающие из своих берлог, иные немыслимые порождения стародавних магических практик, от которых в истории не сохранилось даже названия… Не было человека, способного охватить всё это взглядом и преклониться перед утраченным величием, и содрогнуться от отвращения пред лицом столь низко павших исполинов прошлого…
Мы двигались быстро – знали, куда идем. Могила в холмах Тагила была уже открыта, это давно чувствовал Пантелеймон, это уже начинал ощущать и я. В Обморочных Горах уже открывались огромные чугунные ворота, орды горняков выстраивались в боевой порядок. Волшебные жители леса панически метались, вскрывали портал за порталом, спешно покидая обреченные земли. На глубине полутора метров шевелились беспокойные мертвецы оскорбленных народов, предвкушая скорое окончание своего заточения, которое лишь казалось вечным. А где-то в холмах на северо-западе стоял затейливо украшенный черный дворец, и его окна загорались фиолетовым светом, одно за другим, словно обитатели дворца возбужденно восставали со своих одров…
— Черный Властитель всё знает, — спокойно сказал Эдгар. – От него нам не скрыться.
— Мы скроемся так, что он никогда нас не найдет, — парировал Пантелеймон. – Ты забываешь, что его могущество сосредоточено здесь. За пределами сей юдоли нет ни Черного Властителя, ни его власти.
— Мы обязаны это сделать, — согласился я. – Черный Властитель отныне самое могущественно существо в этом мире, но и он не всесилен. Мы должны спешить.
— Чем дальше от Траглита, тем сильнее ощущение непоправимой ошибки, которую мы якобы совершили, — призналась Клара.
— На то он и Траглит, — согласился Пантелеймон.
Лес становился всё гуще, тропинка откровенно терялась. По сторонам начали попадаться замшелые руины, развороченные могучими корнями дубов. Кажется, нам осталось совсем немного.
— Завершители из Краеуголья, я полагаю? – раздался вдруг каркающий голос. Мы оцепенели: одна из заросших мхом статуй превратилась вдруг в могучего старика с огромной серебристой бородой. Старик был одет в парадную рясу Архимага древнейших времен – лиловый шёлк, расшитый золотом. В руке маг держал костяной посох удивительной работы.
— Совершенно верно, — учтиво отозвался Пантелеймон. – Полагаю, какие-либо объяснения с нашей стороны будут излишними?
— У вас мало времени на подобные разговоры, — согласился маг. – Если проснулся я, значит, и остальные скоро пробудятся. О… как же всё изменилось. Вам действительно необходимо срочно покинуть эту землю. Она не в силах носить вас более.
— Но вы же видите, что мы не виноваты! – в отчаянии воскликнула Клара.
— Боги, ну какая разница, кто тут виноват… Я вообще, между прочим, мертв уже сороковой век… Сейчас, надо попробовать…
Мы обреченно молчали. Наши надежды обращались в прах. Архимаг выпускал одно за другим различные познавательные заклинания, что-то готовил.
— Да я же бессилен!.. – возмущению мертвого Архимага не было предела. — Вам повезло: я не могу уничтожить вас так быстро, чтобы он не успел перехватить ваши потоки. Пожалуй, я открою вам Путь – другого выхода нет. Постарайтесь убраться как можно быстрее. И, кажется, мне предстоит уйти с вами… Давайте, давайте!..
Заискрилась лужайка, задвигались тени. Завязалась сладчайшая музыка.
Hun løfter sitt blikk mot månen rund
Trollferd gjennom skogen
Alle de venter i innerste lund
Trollferd gjennom skogen
Kom, ta i ring – og dansen vil gå hele natten
#Kari Rueslatten Trollferd
— Вы, господин маг, — старик обращался к Пантелеймону, — уже можете самостоятельно покинуть это. Главное, помните, что в принципе всегда можно соблюдать грань: ценность знания на понижение шкалы — если дробь не будет меньше единицы, то можно и вложиться. Ведь именно собственное волевое, хоть и временное, понижение по шкале до этих, например, плюс полтона — как раз и требует энергии.
— Да, путь открыт, я это уже вижу, — голос Пантелеймона звучал взволнованно. – Неужели это так просто… раз – и домой… но где же мой дом? Откуда я родом?.. Где же мне искать ответ?
Тут же Пантелеймон исчез.
— Где искать тебя, любимый, если разлучат?.. – тихо молвила Клара, глядя туда, где только что стоял Пантелеймон, и тут же исчезла сама.
— А для вас, боюсь, проход закрыт, — задумчиво произнес Архимаг, глядя на Эдгара. – Для вашего брата такой прыжок – дело куда более сложное, чем для человека. Вам не успеть. Костик – тот, которого зовете вы Черным Властителем, — будет здесь очень, очень скоро.
Эдгар поник. Нельзя сказать, что не был к этому готов – он был и мудр, и отважен, — но вопреки мудрости еще на что-то надеялся.
— Уходи, несчастный эльф, в сырую землю, в темную могилу, к древесным корням и белым жалобщикам, — важно произнес Архимаг, и Эдгар как-то странно выгнулся, медленно приподнялся в воздухе и начал погружаться в землю, словно бы стал бестелесным призраком.
— Ну, кажется, пора, — оглядевшись вокруг, произнес Архимаг. – Что стоите, славный Хлодвиг? Доставайте свой клинок, как делали вы это всегда в минуту опасности. И — с музыкой!
Kom, ta i ring – og dansen vil gå hele natten
Я вынул меч из ножен и, не видя врага, которого следовало было бы разразить, выжидательно застыл.
— Ну что, Хлодвиг, пора бы и на покой? – задорно вскричал Архимаг. – Кончилось! Кончилась история-то ваша!
— Дальше действительно ничего не написано, — в голосе Лены Антоновой звенело недоверчивое изумление. – Кончилось.
— Какая чушь, — рассудила Денисова.
— Что-то в этом есть, — возразил Толик.
— Бредовая история, — засмеялся Салтык.
Мы сидели на прохладных камнях, под огромным древесным вывертом. Антонова только что закончила зачитывать текст, который достался ей при странных обстоятельствах. От длинного высокопарного рассказа тянуло в сон.
— Не понимаю, они действительно так вот думали и говорили, как написано? – лениво спросил я непонятно кого. – Либо предки были блаженные, либо наш язык так сильно изменился, что…
— Не были они блаженные, — вступилась за предков Лена. – У них другая совершенно жизнь была. Еще до того, как… как это случилось.
— До Обещания, — с идиотской прямотой подсказал Салтык. Как будто кто-то мог не понять, о чем речь!
Конечно, до Обещания. Думать об этом было очень неприятно. Говорить про Обещание – тем более. Разве что сильно спьяну… да и то, потом со стыда сгоришь. Не думать, не вспоминать, заткнуть чем-то мысли, червями вылезающие из-под… да сейчас что угодно…
И я забормотал сам не знаю что, просто какие-то слова, максимально далекие от тех, которые так не нужны…
И надо же было такому случиться, чтобы из всего множество далеких, посторонних, бессмысленных слов я выбрал именно эти – сам еще не понимаю, какие.
Небо как-то снизилось, зачерствело; порыв ветра качнул крону сосны, тяжко всхрустнули камни. Толик отставил дымящуюся кружку с похлебкой, посмотрел на меня. Все посмотрели на меня.
— Статуи шевелятся, — спокойным голосом произнесла Антонова. – Причем не сказать ведь, что оживают. Просто шевелятся, как каменные.
— Что ж ты, мудило, опять натворил… – театрально тосковал Салтык, озираясь.
— Пардон, вырвалось что-то, — грустно сказал я. – Бывает. Спасибо тебе, Славик, за базар твой гнилой.
Помолчали. Статуи шевелиться перестали, ветер утих, но мир вокруг был каким-то ватным, замутненным, небо по-прежнему давило, и было ясно – всё только начинается.
Потом откуда-то из-за груды валунов раздалось басовитое пение. Пение было отчетливым, но достаточно невнятным, с отчетливой гнусавинкой – как будто бы где-то вдали играли свадьбу два клана горных скотоводов. Иллюзия поколебалась пару секунд на грани реальности и тут же истаяла – теперь это был просто голос гигантского шмеля, старательно и тонко выводящего простенькую четырехтактовую мелодию. Не переглядываясь, мы встали и, кто как был, попятились к лесу.
Жужжание, которое теперь воспринималось как живое существо, выраженное в звуке, остановилось у самого подножья каменной насыпи – примерно там, где Антонова нашла свою рукопись. Звук принялся опускаться, словно вставал на колени. Затем, томительно затянув последнюю ноту, стих.
Из-под земли начала восставать сероватая фигура, похожая на человеческую. Восстала на высоту до метра, постепенно наливаясь строгостью очертаний, а затем – рухнула оземь, издав невнятный, но вполне земной звук.
Мы не шевелились, но напряжение как-то спало. Освобожденные пленники Земли редко бывают опасны. Как правило, в первые минуты их можно брать голыми руками – хотя вряд ли кто из нас мог похвастать подобным опытом.
Фигура поднялась на четвереньки, затем (не без труда) встала на ноги. Это был не человек – это был эльф в старинном, но не ветхом одеянии.
— Ох и долго же я спал, — произнес он с видимым удовлетворением. – Это вас, путники, я должен благодарить за освобождение?