Пленник и в самом деле был давний. Представился он Эдгаром, не забыв уточнить, что это его внешнее имя. Вообще, вел он себя престранно: то вставал на волну этого, вообще эльфам свойственного, «рафинированного снисходительного высокомерия» (так однажды Толик охарактеризовал подобную манеру), то начинал вдруг стесняться и чуть ли не заискивать. Казалось, время от времени он вообще теряет всякое понимание происходящего, а затем старательно отыскивает вновь.
Выяснить, сколько лет провел он в заточении, не удалось. Текущая дата – 1978 год нашей эры, — не говорила ему ничего. В самом деле, эра-то наша. Старое летосчисление, по которому выходило что-то за пять тысяч лет, тоже не принесло ясности. Во времена, когда Эдгар пустился в свое последнее до сего момента путешествие, человек еще не был мерой всех вещей, и людские датировки были знакомы только специалистам, которых, впрочем, среди эльфов было немало. Но Эдгар никогда не принадлежал к их числу, хотя, по его признанию, последние века прежней своей жизни общался преимущественно со смертными.
— А на карту дозволено ли мне взглянуть? – полюбопытствовал Эдгар, когда стало понятно, что зацепок с прошлым так просто не найдешь.
Взглянул. Отсутствие эльфийских топонимов его несколько озадачило.
— Не очень-то ваши сородичи любят, когда на наших картах отражаются их поселения, — разъяснил ситуацию Роговской. – Вот, примерно здесь и здесь, насколько мне известно, есть небольшой город и, соответственно, селение ваших… вашего народа. Да и в любом городе найти эльфов – так себе проблема.
— Я и не сомневался, — Эдгар позволил себе открытую улыбку. – Можно мне на первых порах присоединиться к вашему отряду? В свое время я считался неплохим магом даже по нашим внутренним меркам, так что в случае чего вы можете на меня рассчитывать…
Мы, разумеется, не возражали. Проблема заключалась лишь в том, что Эдгар хотел уяснить – хотя бы в самых общих чертах – цель нашего путешествия. Намеков не понимал или понимать не хотел, а прямого ответа, конечно, ему никто дать не мог. Так и остался эльф в легком недоумении.
Подкрепились успевшей остыть похлебкой, с недоверчивым любопытством осмотрели древние артефакты, которые Эдгар при себе обнаружил. Он любопытствовал не меньше нашего.
— Там, под землей, время тоже течет, пускай и необычным путем, — объяснил он. – Меня заточили невообразимо давно, и всё, что предшествовало пленению, я вижу будто в тумане. Хотя, судя по ощущением, скоро ясность мышления вернется ко мне в полной мере.
При эльфе обнаружилась сумка из материала, напоминающего кожу (хотя и не кожаная), в сумке – свитки и склянки. Один свиток я развернул и тут же свернул обратно – сразу понял, что не моего ума это дело. Кроме того, был найден длинный тонкий меч удивительной работы, который Эдгар не дал никому разглядывать и тут же нацепил на бедро. Несколько колец, одно из них – явно волшебное, оно чуть дернулось в моем направлении — тоже вернулись к владельцу очень быстро.
— Кстати, господин эльф, — выдержав в голосе характерную простодушную хитринку, начал я. – Могу ли я в смысле самообразования поинтересоваться одним моментом?
— Пожалуйста, — чуть удивившись, ответил Эдгар. – Интересуйтесь, господин человек.
— Как вы считаете, возможно ли такое совпадение. Во-первых, прошлой ночью ко мне в «остаток» пробралось…
— Куда-куда?
— Ну, эта дырка, когда заклинаний висит ни два ни полтора… Не знаю, как вы это называете. Ну, неиспользуемая область, куда ничего осознанного не затолкнешь, а мусор всякий лезет… Думаю, понятно, о чем речь. Ну так, в «остатке» у меня зависло какое-то недоделанное заклинание, про которое я, считай, и не думал. А потом оно – опять же совершенно случайно – сорвалось именно в нужном месте, именно в нужное время… Двойное совпадение. Я и заклинания Освобождения, по сути, не знал, и не готовил специально, и говорить не хотел, даже не знал сам, что говорить… Удивительное дело, не так ли?
Наши слушали, интересно прищурившись и затаив дыхание. Лишь Салтык снова начал театрально хмуриться и скрежетать зубами. Все знали, что он нарочито благоговел перед эльфами, и мои действия, таким образом, приближались к поруганию святынь.
— Мир полон сюрпризов, друг мой, — Эдгар улыбался уже снисходительно, как и положено солнцу, глядящему на земляного червя. – Вы, конечно, вправе удивляться произошедшему. Хотя бы потому, что не знаете, сколько раз этого совпадения не произошло. Последний раз – вчера, когда здесь проходила другая группа странников… Лес, в котором мы находимся, может претендовать на звание самого свободолюбивого леса в мире. Заклинание Освобождения здесь знает каждая белка – жаль только, не умеет его применить.
— Серьезно, — после некоторой паузы оценил я. – Это вы… оттуда, из заточения? Так тоже можно?
— Да. Так тоже можно. К сожалению, мы с вами так и не смогли установить, сколько лет, или сколько эонов мне потребовалось для того, чтобы реализовать эту удивительную возможность.
Эдгар смолк и посмотрел на меня так, как смотрит человек, удачно ответивший на очень трудный вопрос. Я посмотрел на него, взвесил, не спеша, последние его слова, и меня вдруг разобрал смех. Засмеялся и Эдгар – открыто, в голос, совсем как человек.
(- А я всё равно не понял про совпадение, — признался мне вечером Роговской, улучив удобный момент. От идеи «испытать Эдгара шарами» он после долгих колебаний отказался, и осталась какая-то недоговоренность. — Можешь разъяснить?
— Представь себе, что ты миллион лет кидаешься яйцами с вершины колдовской башни, — доходчивое сравнение пришло с ходу. – Кидаешься не глядя. Рано или поздно хоть в кого-нибудь да попадешь. Тот, в кого ты попал, долго будет изучать шляпу, с полей которой живописно свисает желток, и удивляться – почему именно я? За что такое совпадение? Но ты со своей стороны ничего удивительного тут не увидишь, так? Наконец-то хоть в кого-то попал…
— Ага… кстати, вот теперь понятно стало, почему этот лес зовется «освободительным»…)
Засиделись за беседой; явочным порядком провозгласили себя первыми дежурными. Наши сыто похрапывали, костёр едва тлел; а тут и темы кончились.
Помолчали. Подложили дров в костер. Послушали ночную птицу. Эдгар взялся было переводить, но вскоре сдался – даже птичий язык успел с тех пор заметно измениться.
— Удивительно еще, что мы друг друга понимаем, — сказал я.
— Ничего удивительного. Довольно простое заклинание. Действует, к сожалению, только с людьми… в широком смысле. Напомни потом, оно легкое, научу.
На «ты» перешли как-то незаметно, и не совсем, что ли, всерьез. Никаких границ, впрочем, это не сняло, скорее наоборот. Я по-прежнему не мог взять на себя инициативу и начать расспрашивать древнее существо. О чем? Да обо всем на свете. Но – не мог.
— Кстати сказать, твои люди мне очень по душе, — произнес Эдгар, размешивая сахар в кружке с чаем. – В наше время они были как-то попроще. Особенно полюбился мне этот твой товарищ, Вячеслав. Как будто воитель древности, очень похож.
— Бля… – тихо протянул я, закатив глаза, но возразить не решился.
— Всегда приятно видеть, как оживают легенды, — эльф явно опьянел от винного экстракта и долгожданной свободы. — Тебя хотя бы взять… В те времена с вашим братом я не сталкивался. Кстати, Сергей — полное впечатление, что они тебя принимают как своего. Кстати, давай-ка еще по стаканчику, если не возражаешь… (Я не возражал.) Это ты как-то специально добился такого отношения, или так сложилось? Не секрет?
— Эдгар, посмотри на меня внимательно, — сказал я. – Я принципиально от них не отличаюсь. Не особенный я.
Может быть, надо было бы с ними поиграть – когда еще удастся разговорить пьяного эльфа, — но было страшновато. Уж лучше сразу всё напрямую.
Тем более, я действительно устал и действительно очень хотел спать.
— Можно подумать, я выдам твою тайну… Смотрю, у вас тут вообще секрет на секрете, со всеми секретничаете, даже отчаяние свое сами от себя скрываете… Ну и в добрый путь, конечно. Не знаю, может, и есть у вас на то основания. Не хотел бы я в этом разбираться… А ведь, очевидно, придется. Как всегда.
Эдгар уже думал вслух, и я чувствовал себя безнадежно лишним.
— Ладно, истекло вроде уж наше время-то, — сказал я. – Давай, может, будить Роговского – и на боковую?
— Ну, как знаешь, — усмехнулся Эдгар. – Можно и будить.
Поутру встали рано и легко. Как будто и не пили, и не курили. Тома Денисова искала моего взгляда, нашла и почему-то приобрела еще более недовольный вид.
Двигаться решили на север, а после – на восток. На карте был отмечен исправный мост через Унжу, что там было на самом деле – неизвестно, но видимый разлив реки позволял предполагать, что если не мост, то прохожая переправа там точно найдется.
Дальше, на востоке, за рекой, за холмами, лежала деревня под названием Заборье. Заборье показалось всем нам (кроме Денисовой, но той, похоже, этим утром всё было не по душе) неплохим местом, чтобы пополнить припасы и, может быть, совершить нечто героическое. На последнем настаивал Салтык. Он, видимо, еще не чувствовал себя таким героем, который был бы достоин того, что нас ждет в конце путешествия.
Впрочем, как раз здесь я с ним не стал бы спорить.
Шли достаточно бодро, и уже к полудню вышли на отрог Барыбинской Першпективы, который вел к переправе (или все-таки к мосту?), и заканчивался у самого Заборья. По пути лишь раз встретились с чем-то, заслуживающим упоминания: нашли совсем свежую стоянку лесных гоблинов. В остальном лес, высокий липовый лес с хорошей примесью дуба, был тих, безопасен и неприветлив.
— Ничего не меняется с годами, ничего, — гадливо повторял Эдгар, пока мы проходили обезображенную поляну. В этот момент он очень напоминал кота, трясущего лапой над чем-то крайне неаппетитным. Впрочем, понять его было легко: изогнутые обгоревшие деревья, неаккуратные лужи гоблинского помета, — картина и впрямь настраивала на невеселый лад. Денисова слушала землю, Салтык играл желваками и сжимал рукоять меча, но большой нужды в этом не было: гоблины покинули поляну дня четыре назад и сейчас находились – если вообще находились – очень далеко отсюда. Опасности не было, это ощущал даже я.
Решили двигаться без обеда, зато пораньше заночевать. Как раз в Заборье. Настоял на этом Салтык, заметно на меня поглядывая. Думал, наверное, что я запрошусь отдыхать.
Вот уж нет.
Моста никакого, конечно, не оказались – карты предсказуемо обманули. Лишь где-то в полукилометре ниже по течению вдоль реки догнивали какие-то черные сваи и балки – видимо, остались от моста. Переправа, однако, оказалась не слишком трудной: нигде, кроме одной точки близ восточного берега, вода не поднялась выше бедра.
Салтык вызвался нести Ленку Антонову на руках, и понес. Она радостно повизгивала и деланно отбивалась. Я примерился было к Денисовой – просто из принципа, — но она скинула сапоги и пошла сама. Резво пошла. Я заковылял вслед, удивляясь тому, какой холодной бывает порой вода.
— Любопытно, — сказал Роговской, когда мы пересекли Унжу. – Обратил внимание на столбы у переправы?
Я, конечно, не обратил.
— Пара дубовых столбов с очень-очень грустными лицами на вершине. С этой стороны – то же самое. Те же лица, хоть и немного другие. Что-то они мне напоминают…
Я посмотрел на столбы – и на правый, и на левый. Мы сидели прямо между ними.
— Старые, — сказал я. – Это лиственница, а не дуб. Она вообще не гниет. Единственное дерево, вовсе не подверженное гниению.
— Ну прям, — усомнился Толик.
— Тому позовем?
Позвали Денисову. Она осмотрела столбы и подтвердила мою правоту. Лиственница, причем действительно очень старая. А лиственницы у нас почти не растут, во всяком случае, в заготовительных масштабах. Очередная загадка этого печального края. Подошел Эдгар, посмотрел, коротко поклонился, пробормотав что-то вроде «вечная память героям». Нелегко же ему там пришлось, в многовековом-то заточении.
— Просто я уже где-то видел эти лица. И что-то о них читал, — признался Роговской.
— Толик, ты слишком много читаешь, — отмахнулся я. – Подумаешь, старые лица. Практикум местной школы художеств.
Посмеялись и пошли дальше. Розовел закат. Взошли на первый холм из гряды, полюбовались: серая лента Унжи рассекала равнину как лезвие ножа – на западе пучилось чернолесье, переходящее в отроги горного хребта, а на востоке лес был молодой и яростный; впрочем, и там холмы переходили в скалистые горы. Кое-где горели огни, еще не так ясно различимые в ранних сумерках.
— Заборье? Так это теперь называется? В мои времена тут был Дубровник, Залесье, Задубень, снова Дубровник раза три подряд… Или Дубравник?.. Гласная, кажется, чередовалась. Люди приходили и уходили, строили и разрушали, а дубрава — величайшая, наверное, не по площади, а по содержанию, хотя и по площади тоже большая… дубрава пребывала как нечто имманентно присущее этому краю…
Эдгар разглагольствовал на ходу, порой теряя нить; было хорошо заметно, что в жизнь он входит с большим трудом, но мы слушали, не смея вставить ни слова. Происходящее казалось невероятным.
Мы спускались с холма по старой дороге, под ногами хрустел щебень. Дорога извивалась между соснами, местами из-под щебня выступали жесткие, камню под стать, сосновые корни. Жара спадала. Кое-где на верхушках деревьев деловито щебетали небольшие птицы. Временами в глаза лезли какие-то коричневые шляпки – если маслята, то что-то они рано в этом году.
— У дубравы той и имени собственного не было. Только у отдельных её участков, обозначенных особыми дубами. Сергей понимает, о каких дубах речь.
Я честно попытался как-то вот с ходу понять, о каких дубах мы говорим, и не понял. Сделал на всякий случай неопределенное движение головой.
— Сейчас от дубравы той разве что те самые специальные дубы и остались, — продолжал он. – Там, где были когда-то границы. Забавно было бы на них сейчас посмотреть… Сергей, посмотрим же как-нибудь? Не откажете мне в такой любезности?
— Да, Эдгар, это время придет, — сказал я, аккуратно разбавив совершенно бессмысленную реплику скрытой иронией. Что я вообще делаю…
— Я вам, Сергей, могу преподать кое-какие вещи из личной практики, — выдержав определенную паузу, произнес Эдгар (неужели ему показалось, что я торгуюсь?). – Они могут выглядеть архаично – да, собственно, они и являются для вас полнейшей архаикой, — но они работают, а кое в чем работают гораздо эффективнее отдельных новых методов. Я, честно говоря, немножко понаблюдал за вашей техникой. Сугубо поверхностно, разумеется. Но, тем не менее, понял, как – и при помощи каких именно методов – вы можете существенно увеличить эффективность вашего чародейства.
— Почту за честь учиться у вас, Эдгар. – Здесь я был совершенно откровенен.
— Возможно, — продолжал эльф, — у нас будет возможность поработать вместе по-настоящему. Скоро мы расстанемся, но в дальнейшем наши пути снова могут пересечься, и не раз. Вы понимаете, о чем я. Со временем…
Что-то еще он должен был сказать важное, но споткнулся о корень, взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, удержал и всё-таки сел на обочину дороги. Вид у него стал совсем бледный.
— Прошу прощения, мне что-то нехорошо, — пробормотал он. – Пару минут, если можно…
Что ж, у нас не было никаких причин, чтобы не сделать кратковременный привал. Мы освободились от рюкзаков и расположились кто как хотел.
— Даром подобные вещи, конечно, не проходят. – Эдгар словно оправдывался за внезапный приступ слабости. – Сколько, говорите, лет?.. И странно – в первый момент я себя вполне сносно чувствовал, а сейчас – словно бы устал. Или действительно устал? Знаете, все эти годы – столько снов, а во сне тело не устает…
— А что вам снилось? – участливым до предела голосом спросила Антонова.
— Вы знаете, милая барышня, мне столько всего снилось… – Эдгар слабо усмехнулся. – Сны, правда, были очень запутанные, скучные, и во многом похожие друг на друга. Все эти коридоры, комнаты… Хорошо запомнился самый последний сон – довольно глупый, но занимательный. Я прятался в бесконечной системе коридоров и комнат от каких-то странных, совершенно чужих для меня существ. Они меня повсюду искали, поскольку во мне по сюжету сна был заложен какой-то потенциал по их уничтожению, и они хотели нанести упреждающий удар. Но они не могли, я это прекрасно понимал, по тому же сюжету у них не было такой возможности. Но даже зная это, я всё равно волновался. Я оказался в какой-то тупиковой комнате и спешно искал возможность укрыться. Существа – а это были низкорослые человечки с огромными головами – были уже совсем близко, они методично проверяли коридоры и комнаты, одну за другой. А я, вы понимаете, сижу в тупиковой комнате и знаю, что обязан найти какое-то решение (и, пожалуй, просто не могу не найти), но не представляю себе, какое именно. Наконец я заметил на стене маленькую пластину из мягкого полупрозрачного материала, а на пластине – крошечный треугольник. Я провел по нему ногтем, и пластина открылась. Это было моим спасением: в маленькую нишу, скрытую пластиной, я положил два разноцветных цилиндра, и это, представляете себе, означало, что я спрятался и меня теперь не найдут. Сделав это, я закрыл нишу и лег на кровать. Тут же вошли искавшие меня существа, начали обследовать комнату, приблизились к той самой пластине, и вдруг я с ужасом понял, что не помню – убрал я тот маленький треугольник, который открывал нишу, или нет. Если не убрал — меня тут же обнаружат, и всё будет кончено, понимаете? Самое забавное, что я точно знаю – по сюжету меня найти не должны, а сюжеты никогда не меняются, поскольку любой сюжет – это свершившийся факт. С другой стороны, по тому же самому сюжету мне положено волноваться, ведь кто-то же смотрит этот сон, и зрителю необходимо эмоциональное вовлечение. Такая вот, смешно сказать, двойственная ситуация. Впрочем, разрешиться она так и не успела – меня разбудило твое, Сергей, заклинание, за что я тебе безмерно благодарен.
— Надеюсь, те существа остались ни с чем, — усмехнулся я.
— Да, это, безусловно, самое важное в этой истории, — Эдгар засмеялся в полный голос. – Ужасно глупый сон, вы уж простите меня за то, что вам пришлось это выслушать. Кто как, а я уже готов продолжать поход.
Мы быстро собрались, вежливо произнеся несколько дежурных фраз о том, что рассказ получился очень интересный (а мне так и правда было интересно), и двинулись в путь. Сквозь прорехи в кронах сосен уже проглядывали возделанные поля и крошечные домишки с вертикально стоящими дымами – Заборье!
— Что-то тут, я слышал, не вполне естественно, — задумчивым тоном молвил Роговской, когда мы уже шли мимо огороженных полей, мимо неухоженных колодцев, неуклонно приближаясь к жилой части деревни. Людей не было видно.
— В каком это смысле? – заинтересовался Салтык.
— Люди говорили, — уклончиво отозвался Толик.
Мы всё шли и шли. Пахло каким-то снами: дымом и сохнущей травой. Кругом были какие-то заборы. Почему-то получилось, что двигались мы вроде по улице, но все дома стояли к нам спиной – виднелись только серые бревна стен, без дверей, без единого окошка. Из многих труб валил дым. Зачем топить, ведь такая жара?..
— Кто-нибудь когда-нибудь здесь бывал? – спросила Ленка Антонова, и в ее голосе прозвучала нерешительность. «Я бывала», — очень тихо ответила Денисова.
— Там налево свернем, — сообщил зачем-то Толик, указывая куда-то вперед. Впереди не было видно ничего нового: всё те же глухие стены и грубые деревянные конструкции, посеревшие от времени.
Надо же, растерянно думал я, Заборье – ближайшая к Хомякам деревня, и никто в ней не бывал. Кроме Денисовой, но что-то она странно притихла… Всё как-то повода не представлялась. Просто существовала идея, что вот, совсем недалеко, за рекой, есть деревня Заборье, в которой живут такие же люди, как мы, в которой жизнь устроена определенным образом, похожим наш, в которую можно зайти по дороге, пополнить припасы и угоститься в трактире… А вот пришли, и как-то не по себе. Точка на карте ожила, но ведет себя как-то неправильно.
И, главное, ничего еще не случилось.
— Эдгар, вы не ощущаете ничего странного? – негромко спросил я.
— Конечно, ощущаю, — Эдгар, к некоторому моему удивлению, отозвался тут же. – Но сейчас моим ощущениям, мягко говоря, грош цена. Я очень сильно отстал от жизни и вряд ли могу выступать экспертом в подобных вопросах. Может, поведать вам какую-нибудь древнюю легенду?
Я усмехнулся, от сердца немного отлегло. А за углом, за тем самым углом, куда собрался заворачивать Толик, слышались уже голоса.
— Главное – чтоб не как тогда, — тихо сказала Денисова. – Не могу терпеть эту беспомощность…
— Побегаем, — беспечно отозвался я. – Мы уже хорошо бегаем.
— За нами не гнались.
— Но мы-то хорошо бежали!
Наконец Ленка Антонова засмеялась, и все, кроме Томы, последовали ее примеру. Кто-то искренне, а кто-то просто для того, чтобы вернуться в образ мирных путников, которым надо лишь пополнить запасы и, может быть, угоститься в трактире. А то расфантазировались.
Дошли до поворота, нестройно повернули. Пьяные серые заборы и разлапистые кусты бузины, черемухи, боярышника резко обрывались метрах в двадцати – а дальше была центральная заборская площадь, и на площади стояли люди. Стояли и смотрели в нашу сторону. Человек десять, наверное. Мы прошли еще чуть-чуть и едва не столкнулись с ними носами. Люди были, в общем-то, как люди.
— Хлеб-соль! – из-за спин стоящих в первом ряду протискивался невысокий человек с копной черных волос, с усами и маленькой округлой бородкой. В руках него был поднос, на подносе лежало что-то вроде большого каравая.
— Приветствуем путников! – бодро пробасил бородач, вручая нам каравай. Каравай был не совсем круглый, с виду явно недоделанный; из него торчали какие-то сухие палки.
— Заборье предлагает путникам разделить хлеб и соль! – следующая фраза. Невысокая женщина в платке достала из-за пояса огромный нож (тут Тома Денисова сделала движение плечом, собираясь скинуть лук, но вовремя опомнилась), и рассекла каравай на две части. Бородач пошатнулся, но поднос удержал.
Толик медленно, как во сне, подошел и взял половину хлеба. Хорошо, что у нас есть лидер, подумал я – мне бы на такое никогда не решиться.
— Возьмите соль, гости, — красивым голосом сказала женщина, протягивая Салтыку небольшой мешочек. Салтык мешочек взял и застыл с ним, как идиот, не зная, что делать дальше. Другой мешочек женщина открыла сама и высыпала его содержимое на ту часть каравая, которая осталась на подносе бородача. Салтык, явно не веря своим глазам, медленно развязал свою сольницу и попытался было повторить ее маневр, но Толик громко и очень деланно кашлянул, и Салтык передал мешочек ему.
— Для нас является большой честью ваш визит, — бородач обращался не только к Роговскому, но и ко всем нам, беспорядочно оглядывая всю компанию. У него было заметное косоглазие. Нарядный желто-кофейный костюм сидел на нем немножко смешно, но шпага с очень сложной гардой каким-то образом выравнивала впечатление.
— Я – Великий Змей поселения Заборье, — продолжал он. – Меня звать Валентин Писарев, отчества не запомнил. А вас как?
Голос его смешно подскакивал на длинных гласных, и я не сразу связал незнакомый громкий титул с должностью сельского старосты.
— Меня зовут Анатолий Роговской, — представился Толик. — Мы с друзьями идем на север, в столицу, и хотели бы отдохнуть в вашей деревне, если у вас есть свободные комнаты в трактире. Как вы считаете, это можно устроить?
— Я считаю… – староста замялся, оглядывая своих односельчан – словно пересчитывал. Те стояли как истуканы. – Считаю, что устроить это вполне можно, раз уж вы разделили с нами хлеб-соль. Это для нас очень много значит. Ваши предшественники не разделили с нами хлеб-соль. Вообще, господа, вы не находите это странным? То месяцами никого, то сразу две группы гостей?
— Даже жаль, что первые гости не пожелали остаться, — согласилась с ним женщина, по всей видимости, его жена.
— Вы же, надеюсь, всё-таки воспользуетесь гостеприимством Заборья, — сказал староста. – Здесь у нас, конечно, далеко не столица, и даже не Хомяки – мы живём просто и по-честному, берегов не подтопляем. Проявите гнушание – что ж, тут понятно, обижаться не на что. А так – ну, милости просим, дорогие гости!
На этом, видимо, официальная часть подошла к концу. Один из мужиков, зачем-то пришедший на площадь, произнес каркающим голосом «милости просим!», и побрел куда-то по той дороге, по которой пришли мы. Великий Змей показал, где находится трактир, и тоже куда-то зашагал. Все медленно разбрелись, мы снова остались одни.
Снова стало тихо, лишь где-то на западе посвистывала птица. Стояла тихая безветренная погода, и дым из труб окрестных домов колом втыкался в небо.
— Вы что-нибудь понимаете? – полупридушенным голосом спросила Антонова.
— Может, они грибами промышляют? – с видом знатока предположил Салтык.
— Не похоже, Слав, не похоже, — я покачал головой. – Хотелось бы, да не похоже. Ребят, у меня такое чувство, что это я наелся каких-то грибов, а вокруг всё логично и правильно, вот только я этого не понимаю.
На самом деле чувство у меня было куда хуже, но болтать об этом не хотелось.
— Выглядят они вроде безобидными, — Толик с большим сомнением смотрел на кусок каравая. Я подошел поближе – хлеб был из рук вон плохо пропечен, а торчащие палки оказались прошлогодними стеблями полыни или чернобыльника. Совсем непонятно, зачем их туда воткнули и что это должно символизировать.
— Я бы положил это в мешок, а потом при случае выкинул бы, — вслух подумал я. Толик кивнул, подозвал к себе Денисову и засунул каравай в ее заплечную сумку.
— Друзья, — произнес вдруг Эдгар, — а вам не показалось, что эти господа вели себя как-то странно?
На несколько секунд воцарилось молчание. Потом все мы, словно по команде, захохотали. Я так даже истерически.
К чести Эдгара, ему потребовалась лишь пара секунд, чтобы понять, в чем тут дело – понять и присоединиться к нашему веселью.
— Пойдемте, что ли, действительно в трактир. А то как-то неуютно, — сказала Ленка и неуверенно глянула на Толика. Тот, однако, утвердительно кивнул, и мы зашагали в сторону постоялого двора, точно как нам указали – два квартала прямо, затем направо, до дома из белого кирпича.
— Так значит живой еще, Никанор-то ваш? – дружелюбно интересовался (кажется, уже в третий раз) худой глазастый хозяин трактира. Был он из тех людей, которые привыкли занимать внимание целиком и полностью. Довольно нехарактерная черта для владельца постоялого двора.
— Живой, что ж ему станет, — равнодушно отвечал я. Пиво было вполне приличное, закуска тоже, особенно зеленые салаты, и беспокойство как-то улеглось. А тот факт, что в трактире мы оказались единственными постояльцами, меня просто обрадовал. Хотя, как я заметил, Салтыку это не понравилось. Он у нас человек общительный, любит новые знакомства.
Трактир был почти такой, каким я себе и представлял постоялый двор в небольшой деревушке. Большой зал с обтоптанным полом и старым, немного скособоченным камином, по стенам – всякая утварь и сомнительные плоды творчества местных кудесников, длинные деревянные лавки, немолодые столы с глубоко накарябанной похабщиной, черной от вековечной грязи… Из типовой картины выпадало лишь чучело гигантской жабы-убийцы, расположенное на отдельном круглом столике в темном углу (в полумраке жаба смотрелась как живая), а также специальный сосуд с узким горлышком, установленный за стойкой. Хозяин, специально явившийся обслуживать долгожданных гостей, периодически кидал в сосуд щепоть какого-то темного порошка, приговаривая, что это – к успеху. (Не объясняя, впрочем, какой и чей успех имеется в виду). Нам предложили расписаться в гостевой книге; к моему большому смущению, несколько предыдущих записей выглядели так: «Всё это какая-то ХУЙНЯ», или даже: «Вы что тут ебанулись, совсем, с ума посхадили???!!!». Вот таких вещей я вообще не понимаю. Никто ж, наверное, насильно не тащил, не нравится тебе тут – ночуй себе под ёлкой. Из чувства противоречия я написал, что всё хорошо, за всё спасибо, особенно понравилось пиво. Да оно и в самом деле было неплохое.
— Лето скоро кончится, — заявила вдруг Антонова, когда я уже почти улегся спать. Просторная комната с четырьмя кушетками, уютные матрасы, набитые свежим сеном, одеяла почти без дыр – всё способствовало сонной расслабленности, особенно после бани. Баня, правда, была совсем не парная: протоплена плохо, из незамшанных щелей ощутимо поддувало, — но после длинного перехода на такие мелочи никому не хотелось обращать внимание. Тем более что пиво.
Эдгар и, к сожалению, Денисова разместились в другой комнате. (Было бы логичнее, если б двухместную комнату заняли наши девушки, но Антоновой она по каким-то сложным причинам радикально не понравилась). К нам должны были еще подойти и Толик, и опять-таки к сожалению, Салтык. Где-то после бани бродили.
— Полтора месяца еще, ничего не кончится, — машинально ответил я.
— Судя по тому, как тут печи топят, лето уже кончилось…
— А что случилось? – удивился я.
— Открывают дымоход и входную дверь, устраивают тягу, и топят, — уверенно объяснила Антонова. – Хворостом и мокрыми листьями.
— Может, это не печи, а коптильни? И вообще, откуда такая осведомленность?
— Они все тут ненормальные. Они знаешь что думают? Что печи топят для того, чтобы крепить дымами небо. Чтоб не опускалось. Серёжа, я ужасно замерзла.
— Ну так иди ко мне. Будем вместе греться.
Антонова встала вместе с одеялом и легла рядом со мной. Мне, правда, было скорее жарко, чем холодно, но возражать я не стал.
— Залезай уж ко мне, раз греться пришла.
Залезла без разговоров. Была, как и ожидалось, голая внутри под своими одеялом. Какое-то время мы тихо потели. Мне было почему-то немного смешно, но для себя я всё решил заранее.
— Ты тоже холодный, — пожаловалась Ленка.
— Могу соорудить какой-нибудь огненный смерч, — похвастался я.
— Давай, только очень по-быстрому! – обрадовалась Антонова, прижимаясь всё плотнее.
— Лена, это вот ни к чему, — солидным голосом произнес я. – Сейчас наши придут, и что они о нас подумают?
Не удалось выдержать солидность – в конце чуть-чуть подхихикнул. Этого оказалось достаточно.
— А мы тихо-тихо, как мышки. А так будем на отвлеченные темы беседовать, а? И никто ничего не поймет. Мне так очень нравится, а тебе?
Мне, к некоторому моему удивлению, идея тоже понравилась, а твердое решение тут же обратилось во вчерашний дым. Правда, с одной свободной рукой всё это было очень неудобно, а вторая была нужна, чтобы поддерживать себя в положении на боку. Антоновой в этом плане всё было гораздо проще. И одеяло почти не шевелилось. И наши что-то совсем не шли, а лучше бы шли – или сейчас, или вообще никогда. Дверь, что ли, запереть? Нет, нельзя, совсем некрасиво… Что ж я делаю…
— Кстати, а ты правда мог бы смерч сотворить? – невинным голосом поинтересовалась Антонова, заглатывая мою руку своими бедрами. – Я имею в виду – в прямом смысле?
— Прямо сейчас – боюсь, нет, — ответил я, пытаясь сообразить, правда ли она такая возбужденная, как мне кажется на ощупь, или что-то изображает. Антонова была совсем не похожа на женщин, с которыми я обычно совокуплялся – всё, кроме базовых статей, было каким-то неуловимо другим, включая реакции на мои, в сущности, очень простые действия, — и я аккуратно отгонял от себя подступающую неуверенность.
— А когда сможешь? – не унималась Ленка.
— Когда подготовлю соответствующее заклинание, не раньше, — усмехнулся я. – Я, в принципе, знаю парочку подобных, чтоб получился действительно огненный смерч, а не что-нибудь. Но его надо… как это называют-то по-людски… подготовить.
— То есть всё как у нас. А мне казалось, что вы больше по бумажке читаете.
— Как же, можем и по бумажке… Только бумажку жалко, она от этого портится… У вас вроде такое не практикуется?
— Очень редко, и только самые простые вещи, — сказала Антонова, до боли сжав бедрами мою руку. – А смешно, что с виду у нас всё похоже так…
— Это для удобства придумано, — ответил я, стараясь дышать ровно. – Ты ж понимаешь, что форма – форма просто… просто придумана, просто чтоб как-то это делать…
— Понимаю… начинаю понимать… – горячо шептала Ленка, прижимаясь лицом к моему плечу. Всё шло к тому, что я тоже всё вот-вот пойму.
Антонова поняла первой – почти тут же, болезненно укусив меня за плечо. Ее хватка сначала неприятно усилилась, а потом, наоборот, слишком ослабла. И я понял, что моё понимание, скорее всего, откладывается до лучших времен.
— Серёжа, а вы правда всё это делаете… только от ума, без всякой веры и экзальтации? – голос Антоновой звучал расслабленно и нежно. Впервые на моей памяти.
— Ну как от ума, — растерялся я. – Тут никакого ума не хватит. Конечно, ум тут необходим, но его недостаточно. Еще и понимать надо. Тут как… не знаю даже, как проще объяснить… – здесь мы немножко посмеялись, я – чтобы показать, что не считаю ее за дуру, она – чтобы убедить меня в том, что на свой счет и не приняла, — мы, как бы, участвуем в творении мира. Мир же не стоит на месте, а творится заново каждый момент. Так вот, мы в меру слабых сил изучаем язык, на котором мир сотворяет сам себя, и пытаемся чуть-чуть чего-то изменить своими действиями.
Антонова тем временем усилий не прекращала, но страсть поумерилась, и усилия стали просто усилиями, превратившись в нечто механическое, почти неодушевленное. Это, конечно, было уже не так интересно, и я начал подумывать о том, как бы ситуацию аккуратно свернуть.
— А мы, — сказала Ленка, — мы наоборот поступаем. Мы воплощаемся в наших богов и творим всё так, как будто бы мы были ими. Согласись, так как-то проще.
— Везде свои преимущества, — уклончиво ответил я. – И везде свои опасности. Вы, например, не рискуете потеряться в собственном боге?
— Ну уж нет! – изумилась Антонова. – Хотя, если вот… ну нет, это совсем другое. Нет, не бывает такого, просто не бывает. Ты поверь — вы себе всё это не так представляете. Сильно не так. Есть один нюанс. «Священная Тайна» называется. Знать ты это, конечно, не можешь, но надо уважать. Сергей, это серьезно.
— От твоего высокомерия, Алёна, у меня мурашки по коже, — усмехнулся я. Антонова отреагировала на эту невинную реплику неожиданно: крепко сжала мою руку и широко распахнула глаза.
— Сергей, пожалуйста, не называй меня Алёной. Этого уж точно не надо.
Я пожал плечами – совершенно бессмысленный жест в данной ситуации – и промолчал. Антонова, после недолгой паузы, неслышно засмеялась и снова уткнулась в моё плечо.
— Ты не знал, конечно. Извини. Просто я посвящена Алёне, и называть меня этим именем… ну – нескромно, если ты понимаешь, о чем я.
— Алёны? – неподдельно изумился я. – А я-то думал…
— Думал – Клавы? – Антонова смеялась в голос, не разжимая рук. (Интересное, надо сказать, ощущение.)
— Думал – Асмарала, — с достоинством ответил я.
— Я такая плохая? – невинным голосом спросила Ленка.
— Плохая, да. Шуток не понимаешь. Давай-ка, вот что, давай-ка расползаться, пока наши не пришли.
— Ну, зато другое я поняла. Тебя эти блядские монашки испортили. А такой был зайчик!
Все знают!!! Вот стоило один раз… И никто ведь не называет меня: «Сергей, хранитель обетов»…
И лишь только я нашел в себе силы смириться — грохот сапог, голоса за дверью!
Спустя какую-то секунду дверь распахнулась; я кое-как успел высвободиться и накинуть на Антонову ее же одеяло. Впрочем, предосторожности были ни к чему: Денисова и Роговской, двумя вихрями влетевшие в комнату, были настолько взбудоражены, что, казалось, ничего не заметили. Вот Салтык, стоявший в дверях – заметил. Заметил и начал буквально на глазах менять цвет лица, всё больше напоминая оскорбленный помидор. В других обстоятельствах это было бы как минимум забавно.
— Что, что? – прыгал на кровати я. – Где враги?! Что готовить???
— Собирайтесь мигом, ни на что нет времени. Отсюда надо срочно бежать. Срочно, вы поняли!..
Таким я не видел Роговского никогда.
— Толик, блядь, да что случилось! – орал я. – Ну говори же толком!
— Ничего, слышишь, уебывать надо! Быстро, быстро собирайся!..
Я вскочил, нелепо прикрываясь одеялом, и начал тоже метаться по комнате в поисках своих вещей. От такой резкой смены настроений в голове замешалась какая-то бессмысленная каша.
— Быстрей же, Леночка, ну пожалуйста! – причитала Денисова, глядя, как Ленка, сияя идеально круглым задом, прыгает на одной ноге, пытаясь облачиться в походные штаны – только выстиранные, мокрые, съежившиеся. Денисову в таком состоянии я тоже никогда не видел. Отовсюду глумливо подмигивал ужас.
— Бляди, ну что случилось-то?! – орал я, не слыша себя.
На пороге, отодвинув остолбеневшего Салтыка, образовался Эдгар – и тут же, завидев меня в двусмысленном свете, затормозил — будто наткнулся на незримое препятствие.
— Товарищи, медлить нельзя, — сказал эльф. – Нам срочно необходимо уходить.
— Блядь, да объяснит мне кто-нибудь, что случилось?!!
— Нельзя, Сергей, нет времени, собирайся, пожалуйста, — скороговоркой заговорил Эдгар и принялся мне помогать; я и сам не заметил, как оказался в полном походном облачении, а в руках – чей-то мешок, похоже, что мой. На спину его, Сергей, и пойдем уже, торопил Эдгар, и мешок оказался у меня на спине, а потом мы кубарем ссыпались по лестнице, и вниз, вниз, петля за петлей… Сначала под ноги торопливо подворачивались ступеньки, а потом перестали, кончились, и дальше мы бежали по ровной наклонной поверхности, и отдалившиеся стены всё уверенней отражали шорох и стук, и прерывистое дыхание… Виток за витком, бетонный пандус уводил спиралью вниз, из одной черноты в другую, в совершенно другую бессмысленную маслянистую черноту, в черноту вне сознания. Мы спускались всё ниже и ниже, размашисто топая по уходящему из-под ног полу, и вскоре начали догонять людей. Люди двигались вниз спокойно. Люди степенно вышагивали, и на их неподвижных лицах была начертана высшая скорбь – та, что неотличима от высшего спокойствия. Невозможно было даже помыслить, о чем – или о ком – можно так скорбеть. В руках у людей пылали факела, которые ничего не освещали, кроме себя, потому что свет людям уже не был нужен. Они всё спускались и спускались, нас совсем не замечая, будто нет нас (или нет их? или вовсе никого?), и вот `звучит уже негромкая песня, благозвучная и печальная, и мы сбавляем шаг, потому что спешить нет смысла, и вечность нельзя преодолеть быстрее или медленнее… Впереди уже виден гроб, обыкновенный человеческий гроб, украшенный небогато, но со вкусом, и гроб несут пятеро особо приближенных, и слезы стекают по их тяжелым лицам, слезы, как будто бы в знак особой близости к покойному им одним дозволено плакать. И открывается с грубым скрипом дверь, и раздается удивленный голос Эдгара: «Друзья, куда же вы подевались?».
И мы выкатываемся из теплого трактира в сырую ночь, словно перепуганные эмбрионы.
Бежать, бежать, теперь уж точно бежать как можно быстрее и дальше. Не смотреть по сторонам, не думать, бежать изо всех сил.
— Девочка! — пискнула Денисова, показывая куда-то направо. Там, справа, между домами, действительно была девочка. Маленькая девочка плыла в воздухе на высоте полуметра, медленно, несообразно скорости, перебирая ногами. Она приближалась к нам; я схватился было за кинжал, но с двух сторон меня взяли под руки, и мы опять куда-то побежали…
Мы бежали вдоль домов с освещенными окнами, вдоль домов, казавшихся мне непомерно огромными; вдоль колодезных срубов, словно вспученных изнутри, вдоль покосившихся заборов, вдоль полей, по которым сонно бродили чучела… Денисова плакала, Антонова ругалась, Салтык пыхтел. В какой-то момент мне стало ясно, что никто не знает, куда бежать – все бегут не куда-то, а отсюда, отсюда и куда угодно, и поняв это, я тоже начал ругаться и пыхтеть, хорошо еще, не заплакал… Жуткая безнадежность нарастала, потому что было совершенно ясно, что мы пробежали уже штук пять таких деревень, как Заборье – и всё те же заборы, дома, огороды…
Первым на шаг перешел Роговской, за ним – остальные. На меня нахлынула ледяная готовность к неравному бою, в котором нет никаких шансов, а значит – я заведомо мертв, и всё, что мне остается – это отыграть свою последнюю роль так, как я никогда не играл при жизни; и я на ходу развязал поясную сумку, вытащив на ощупь самые мощные атакующие заклинания, которые у меня только были. Что ж, сейчас – так сейчас. Давно бы пора, если честно.
Еще несколько десятков шагов – уже уверенных, чеканных шагов, все мы всё поняли одновременно, — и вышли на ту же самую площадь, где местный староста преломил с нами хлеб-соль.
На площади нас, разумеется, ждали.
— Хлеб-соль, уважаемые путники? – неуверенно произнес Валентин Писарев, Великий Змей деревни Заборье.
Воцарилось напряженное молчание. Местных было немного – не более десятка; будь они простыми людьми, говорить было бы просто не о чем. Но это было Заборье.
— Спасибо, уже преломили, — сказал вдруг я, тихонечко паникуя от собственной дерзости.
— Вы его не слушайте, — неожиданным басом заговорил вдруг Салтык, — он испугался очень. От вашего хлебосольства, уважаемые гости, мы не отказываемся. Но, так уж сложилось, нам необходимо продолжать наш путь. Надеюсь, мы вас ничем не обидели.
— Так мы пойдем? – неуверенно предположила Антонова, когда стало ясно, что староста не собирается отвечать.
— Ну, так пойдите, — сказал Великий Змей. – Мы-то что. Надеюсь, вам у нас понравилось. Воздух один чего стоит. И тепло, все печи натоплены. Понравилось же, а?
— Очень понравилось, — твердо произнес Салтык. – Большое вам спасибо за гостеприимство, и счастливого пути!
Поняв, что сказал что-то не то, Салтык деланно закашлялся и отступил на шаг. Толик дружелюбно хлопнул его по спине.
— Пойдем мы, в самом деле, — сказал Роговской. – Спасибо вам, уважаемые, за всё. И простите нас.
Спустя несколько минут я повернул назад. Было ли мне страшно? Да, мне было очень страшно. Я сказал: «сейчас!», и развернулся.
Валентин Писарев стоял на том же месте, вглядываясь невидящими глазами во тьму.
— Зачем вы так? – тихо спросил я. — Это же не обязательно… еще… пока…
Он направил серые провалы глаз на меня.
— Тебе уже объяснили. Ты вспомнишь.
Сказав так, Великий Змей угловато пожал плечами и отвел взгляд. Я стоял, не зная, что ответить. Потом коротко кивнул, развернулся, и ушел в ночь.
Кто знает, какой бы выбор на его месте сделал бы я…
И кто знает, почему я решил, что мое место чем-то принципиально отличается.
— Профессиональное!.. — отмахнулся я от вопросов. И даже Салтык не прорычал ничего в плане того, что «этот всех нас погубит». Казалось, все понимали то, чего не понимал в ту минуту я сам. А я понимал лишь, что многих из этих добрых людей, искренне предлагавших нам хлеб-соль, я видел, спускаясь по бесконечному пандусу во тьму. И что абсолютно бесполезно выяснять, где они на самом деле, еще здесь или уже там.
И когда Салтык высказал всё это вслух, неожиданно тихим и почти естественным голосом, я нисколько не удивился.
— Пойду тоже побеседую, а. – Салтык тяжело поднялся и, устало сгорбившись, зашагал куда-то в темноту. Толик начал было вставать, я махнул рукой – сиди, мол. Ничего Салтыку не будет, погуляет и вернется.
Вернулся он, впрочем, не так скоро – как раз тогда, когда в моем сердце забрезжил первый лучик надежды. Вернулся цел и невредим, не садясь, подхватил свой мешок.
— Пойдемте отсюда, а? – предложил Салтык. Голос у него был какой-то стиснутый, почти человеческий. – Сил моих нет тут оставаться, честное слово. Надо же было сказать им, что гроб – пустой… что они все идут за пустым гробом… а я не посмел. Пойдемте.
Возражений, разумеется, не последовало. Не мешкая, мы начали обуваться.
— Нельзя вот так вот ходить вокруг, зная, что помочь – нечем. Просто нечем. Правда ведь, Сухарь? – неожиданно резко произнес Салтык.
Я пожал плечами.
— Им уже не помочь, твоя правда. О себе подумай. За каким гробом идешь ты сам?
Теперь надо просто сесть и медленно вытряхнуть камешек из сапога, словно и нет всех этих бешеных взглядов.