«Места здесь населены ровно, но скудно, вполне глухие. Общественное устройство смешанное, довольно неясное, нравы же суровы, однако не патриархальны: хотя взаимоотношения строятся на «праве сильного», они, тем не менее, опутаны сетью традиций, которые почитаются, пускай и не свято, всеми слоями населения. Зиждутся традиции скорее на целесообразности, нежели на каком-то высшем нравственном принципе, однако и это приемлемо на фоне того, что случается вследствие их нечаянного нарушения. Впрочем, выжить в этой пустоши проще, чем можно заключить, опираясь на умозрительные рассуждения. Необоснованное убийство тут не в чести, скудность населения вынуждает беречь людскую материю. Изысканная жестокость также редка. А вот пизды при случае ввалить могут и за просто так».
Удивительно, какие перемены постигли эти края за неполную сотню лет! Антон Нефёдов, пожалуй, не узнал бы Щербинку и прилегающую местность, взгляни он на нее нашими глазами. Впрочем, знаменитый путешественник и непревзойденный испытатель нравов, искусно, как он сам полагал, сочетавший высокий штиль с простецкой бранью, давным-давно помер.
Щербинка была отличным местом, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Встретившись утром на первом этаже, за завтраком, мы с Толиком начали друг другу это доказывать, не сразу поняв, что говорим, в сущности, об одном и том же. Роговской предлагал отдохнуть день-другой. Я же уверял, что в этой дыре мы точно не встретим ничего важного, а значит, можно немного расслабиться. Никого из наших еще не было — надо полагать, спали.
Я бы, впрочем, тоже поспал, но меня сильно таращило еще с позавчерашнего. Лютый оказался порошок. Неразбавленный. У Кургана всегда без обмана.
Или, может быть, не следовало принимать сразу две меры вещества.
Утром, при ярком солнечном свете, щедро изливающимся сквозь высокие окна, трактир выглядел довольно жалко. Малый зал явно не использовался уже много лет, да и добрая половина большого имела запущенный вид – столы стояли серые, давным-давно нескобленые, а стульев вокруг них считай и не было. Где уж тут романтика дальних странствий…
Посетителей тоже не было, лишь у самого выхода, его, впрочем, не загораживая, валялся какой-то чумазый господин. Когда только успел.
— Ты вообще себя по поводу вчерашнего как ощущаешь? – спросил наконец Толик. Утром, относительно свежим и трезвым, я ощущал себя так, словно натворил вчера каких-то пьяных глупостей. Хотя вроде и не творил. Или, по крайней мере, не я.
Да и было ли что-то? Или, может быть, моральный конфликт и духовная драма разворачивались исключительно в моем воображении? Бывало уже такое, и не раз…
— Да нормально всё, — махнул я рукой, — какой-то психоз вчера со всем этим приключился. Хорошо бы забыть.
— Забыть… Это бы хорошо. Слава вряд ли забудет, да и насчет тебя я не уверен. Он, конечно, подставляется. Но ты уж будь – ну если не выше, так хоть умней, ладно?
— Ладно, — я неловко засмеялся. – Ему ты скажешь – не умней, так хоть выше, правда?
— Правда. Вы уже задолбали своими противоречиями. Похожи ведь, как родные братья-близнецы. Только одного воспитали бараны, а другого – козлы.
— Могу себе представить. Тебе, наверное, нелегко с нами приходится.
Роговской озадаченно посмотрел на меня.
— С чего ты взял? Пока всё совершенно нормально. Внешних проблем больше, чем внутренних. Я боялся, что с вами будет гораздо труднее. Оно, наверное, еще и будет.
— Понимаешь, — продолжал он, не дождавшись от меня вопроса, — здесь как дело обстоит. Насчет того, что нам нужно делать и куда идти, я в целом имею представление. В конце концов, весть-то получил. Но я точно знаю, что никому из вас не могу ничего об этом сказать. Иначе всё исказится ровно настолько, чтобы сказанное потеряло всякую ценность.
— Ну это я как раз понимаю.
— Вот, и я уже готов к тому, что на меня начнут наседать – почему мы делаем то, почему идем туда, а не сюда. Ну и так далее. А я не могу сказать правду, потому что, во-первых, она станет тут же неправдой, и хорошо, если при этом никого не убьет падающим деревом.
— Ну а во-вторых? – заинтересовался я. – Во-вторых ты, наверное, сам этой правды не знаешь, потому что точно такой же участник процесса, как и мы?
— Процесса. Это ты верно сказал. Хорошо, что ты это понимаешь. Думаю, кстати, Ленка Антонова тоже легко поймет. И Слава… Салтык… в меньшей степени. Денисова не поймет ни за что, просто из этого своего принципа.
— Про Эдгара и говорить нечего, да?
— Да. Он, кажется, вообще не врубается, что наш процесс – это нечто особенное. И я не представляю, как вообще дать ему об этом понять.
Я кивнул. О том, чтобы взять всё и просто рассказать, не могло быть и речи. В силу известных причин.
— Намекать бесполезно, — согласился я. – Ему надо слишком много объяснять. Что вообще тут произошло… и что происходит.
— И чего тут уже не происходит. Нет, на трезвую о таких вещах говорить я лично не могу. А пить вроде как рано. Сколько сейчас, где-то начало второго?
— Второго? – удивился я. – Я думал, еще утро.
— Хм, утро. Наши все гулять пошли, а я вот решил тебя дождаться, поговорить. Нужна твоя помощь, потому что ты всё-таки понимаешь. Кстати, очень тебя прошу, дай Славику отыграться. Он сильно переживает за вчерашнее.
Я вежливо промолчал. Придется помочь: сильно переживающий Салтык – не совсем то, что необходимо для успеха общего дела.
— Кстати, что за история вышла с твоей… с твоими профессиональными навыками? – в голосе Роговского зазвучало неподдельное любопытство. Что ж, добрались и до этой темы.
— Да я и сам толком не понимаю, — откровенно ответил я. Здесь надо быть откровенным. – Вроде до чего-то прошлой… позапрошлой ночью добрался… До чего-то самому мне непонятного. Но ты не волнуйся, это не отразится ни на чём. Хуже уж точно не будет.
— Я и не волнуюсь, так просто спросил. Кстати, мне показалось, что твои заклинания стали заметно крепче, чем тебе по рангу полагается. И действуют дольше. Так что ты уж, пожалуйста, продолжай в том же духе.
Я хотел было что-то сказать, что-то приличествующее случаю, малозначительное – то ли уточнить, то ли возразить, но тут дверь распахнулась, и на пороге появились наши. Все, кроме Антоновой. Появились и зашагали к нам, и вид у них был неприятно озабоченный. Что ж, вот и кончился отдых?
— Эта ваша птичка пьет в другом трактире с какими-то крестьянами, — сходу начала Денисова. – Мы ее не смогли оттуда вытащить. Ну и шлюха.
Салтык лишь покачал головой. На Денисову он не смотрел, по видимому, принципиально.
— Мы искали местное Бюро Путешествий, чтобы господин Эдгар мог зарегистрироваться. И сама Лена. А тут эти… мужики. Съехались на свой праздник, чествование Хомяка. У них удобно всё это устроено, блядь, всё под одной крышей – и храм Хомяка, и трактир, чтоб бухать. Бюро Путешествий двумя этажами выше. Так она вдруг заявила, что изучает, блядь, народные обычаи. И к ним. И они к ней. Вот, пьют, песни поют, пляшут. Надо что-то делать, Толик, а? Они же ее не отпустят так просто.
— Она сама не идет, силой пытались утащить – так стала мужиков на нас науськивать, — встряла Тома, но Салтык ее демонстративно игнорировал.
— Да, плохо еще наш брат знает мужика-то, — понимающе покивал я.
На переполох прибежал приказчик – другой, не вчерашний. Этот был постарше, лысоватый, с лицом, словно сжатым в кулак.
— С крестьянами, что Хомяка справляют, лучше не связываться, — предупредил он, — а так они тихие, перепьются да спать залягут. А ты, Шахтер, хули тут опять разлегся? А ну пошел!..
Приказчик принялся выпроваживать чумазого господина пинками, оставив нас наедине с бедой. Антонову, конечно, надо спасать. Проблема лишь в том, что она наверняка будет сопротивляться.
— Жрецы Хомяка что-нибудь могут? – спросил я у Денисовой не столько чтоб получить ответ, сколько для того, чтобы настроить ее (да и себя тоже) на деловой лад. Она пожала плечами, губы — в ниточку. Наверняка могут многое, чего нам и не снилось – ни в посевную, ни в уборочную.
Насчет жрецов я, кстати, угадал, сам того еще не зная. Немного пораскинув мозгами, можно было сообразить, что чествовать Хомяка съезжаются не простые мужики, которым в разгар лета не до праздников, а именно жрецы с окрестных деревень и хуторов, старший клир Хомяка и самой Клавы.
На этом месте мне бы насторожиться, но как-то не сложилось.
— Эдгар, вы зарегистрироваться хоть успели? – спросил я, когда мы вышли из затхлого трактира в жаркий летний день. Вышли и направились решительным шагом по улице в северном направлении, притворяясь, будто знаем, что делать.
— Вы знаете, успел, — спокойно ответил эльф. – Удивительная практика, в наше время такого не было. А вот вопрос о цели путешествия меня, в некотором роде, поставил в тупик… И спутники наши отвечали на него как-то размыто…
Разговор, не начавшись толком, снова свернул в заболоченное русло, и я промолчал, делая вид, будто задыхаюсь от быстрой ходьбы. Справа и слева тянулась бесконечная череда глухих деревянных заборов, через которые пышно перевешивались яблоневые ветки; кое-где в тенистой глубине садов виднелись двух-, и даже трехэтажные терема, все выкрашенные одинаковой зелено-голубоватой краской. В других обстоятельствах это было бы, наверное, довольно красиво.
Пузатый трехэтажный терем, окрашенный приятным светло-коричневым колером, неумолимо приближался. Мне уже казалось, будто я слышу неряшливые отзвуки пьяного веселья, доносящиеся из распахнутых настежь окон первого этажа, но это был лишь Салтык, он негромко пыхтел и ритмично полязгивал железом, будто в далеком танце с саблями…
Вот мы и пришли. Ворвались внутрь. Застыли у входа.
Картина нашим взорам открылась та, да не совсем.
Пьянки как таковой не было. Все столы были сдвинуты в центр зала, и на них стояла Ленка Антонова, голая до пояса, стояла и совершала неловкие танцующие движения. Вокруг столпились зрители. Все они держали в руках кружки, но не так, как держали бы кружки деревенские пьяницы. На них были простые льняные рубахи и черные штаны, на головах у каждого – повязка пшеничного цвета. Это были никакие не мужики. Это были мужчины, и настроены они были отнюдь не на веселье.
Антонова продолжала неловко танцевать без музыки, медленно развязывая пояс. Впрочем, нет, музыка была: один из жрецов, безбородый высокий человек, еле слышно прищелкивал пальцами. Смотреть на него было страшновато. Всё это вместе, наверное, и было пресловутым «народным танцем». Переходящим, как это уж заведено, в ритуал плодородия.
Из каких-то довольно подлых соображений я бы предпочел всё-таки дождаться, пока Ленка справится со своим поясом (а дело шло к тому), но Роговской взял инициативу на себя. Ловко надел свой шлем паладина, выступил вперед.
— Попрошу прекратить, — весомо произнес он, обращаясь к главному жрецу. Тот обернулся, Антонова тут же вышла из транса и нацелилась спрыгнуть со стола, но прыгать было некуда: кругом зрители.
— Не имеете права вмешиваться, — парировал жрец. – Ритуал священен.
— Вот только не надо мне тут про ритуалы! – взревел Салтык. – В деревне своей будете ритуалы проводить! Ну-ка отпустил ее быстро!
— Мы и есть в своей деревне, — ответил жрец. – И тебя, очаровательная корова, не спрашивают. Ты тут никто.
— Эта женщина с нами, — спокойно сказал Роговской. – Возможно, она допустила ошибку. Отпустите ее, и мы обсудим характер ошибки и… возможные способы компенсации последствий.
Клирики коротко переглянулись.
— Он правда не понимает, — произнес кто-то.
— Так, — согласился главный жрец. – Я объясню. Боги сердятся на нас. Наши поля разоряет банда гоблинов, которую возглавляет кощун ложных божеств, имеющий Имя. Гоблин, чьим-то попущением получивший Имя. Мы долго просили героев избавить нас от разорителей. Только за оружие, принесшее смерть шаману гоблинов, мы предлагали семь возов зерна первой категории, но нет – гоблинов и их смердящего шамана словно хранила высшая воля. Тогда мы обратились к Богам, и теперь очередь лишь за жертвой. Великие Хомяк и Клава послали нам эту кощунью. Мы проведем ритуал.
— Жертва не красная, — успокаивающе сказал кто-то в толпе. – Так просто… поебём и отпустим.
— Готовьте лучше ваше зерно! – У меня внутри всё клекотало от восторга. Ошибка исключена. Ну, практически исключена. Нужно сейчас же проверить.
Я нарочито медленно достал из-за пояса кинжал, взял его за лезвие и протянул жрецу. Послышались приглушенные смешки.
— Это невозможно и смешно, — безразличным голосом произнес тот, но кинжал всё-таки принял.
Повисло напряженное молчание. Антонова потихоньку слезла со стола и, путаясь в рукавах, стала надевать рубашку.
Жрец огляделся, словно пытаясь увидеть всю мизансцену в каком-то новом свете, откашлялся.
— Воля Богов несомненна, — произнес он. – Жертвы не требуется. На этом кинжале – Имя павшего.
— Всё совпадает? – задал кто-то глупый вопрос.
Жрецы загомонили; сдержанно, уважительно, но всё же.
— Да что там сказано-то? – Первым из наших, как ни странно, не выдержал Салтык.
— Здесь начертано Имя шамана-предводителя гоблинов, — охотно объяснил жрец. – Когда погибает существо, имеющее Имя, на оружии, что его сразило, сохраняется запись о том; нужно лишь уметь прочесть. Вот, взгляните, сейчас видно.
Он протянул кинжал простодушно, лезвием вперед, Салтык чуть отпрянул, но удержал себя в руках и оружие принял. Начал читать.
— Здесь написано… написано… сказано: «Мастир Пепка». Что это за ахинея?
— Таково было Имя гоблина, державшего в страхе все окрестности, — с потрясающе невозмутимым видом произнес жрец. Казалось (только ли казалось?), что он с трудом сдерживает смех облегчения. – Мастир Пепка.
— История вышла такая, — вмешался один из участников несостоявшегося ритуала, что постарше. – Гоблин подошел к Вратам, ну к тем, где получают Имена, подошел и чего-то там начал вынюхивать. Тут Врата отворились, и громкий голос отчетливо молвил: «Эй, Мастир Пепка, пиздуй отсюда!». Так он получил Имя.
По толпе прокатились смешки.
— Как вы только ухитрились, — уважительно заговорил предводитель жрецов, обращаясь ко мне. — Это настоящий акт героизма.
— Спасибо, — ответил я. Кажется, в ситуации не было никакого подвоха. – Это получилось довольно легко, если говорить честно. Я и не знал, что это какой-то особенный шаман гоблинов.
— Что ж, спасибо вам огромное, горжусь знакомством. А вы, барышня, простите нас и постарайтесь понять. Лично вам мы зла не желали, клянусь богами.
Антонова только покачала головой и совершила какой-то крайне неопределенный жест, выражающий не то досаду, не то растерянность. Выглядела она на редкость искренне, ее даже стало как-то жалко.
— Мы однажды тоже проводили малую жертву, в смысле, ритуальную жертву не кровавую, а так, — начала вдруг она. – Давно когда-то. Мы поймали прохожего на улице, ночью, привели его к нам в дом, ну в храм, где мы, ну и держали его весь ритуал с мешком на голове, а в конце, ну, дали ритуального пинка и он, как бы, вылетел на улицу. Нам потом от куратора досталось, кстати. Но вы всё равно – козлы!
Сказав так, Ленка развернулась, ярко сверкнув глазами (кажется, не обошлось без маленького заклинания), и ушла. Салтык, секунду поколебавшись, последовал за ней.
— Не обижайтесь за «очаровательную корову»! — бросил ему вдогонку жрец, но Салтык, к сожалению, не расслышал.
— Глупая история, — сказала молчавшая доселе Денисова; она как-то незаметно подобралась к алтарю у стены и пристально его рассматривала. Выглядела она как-то не по-хорошему напряженной. На фоне всеобщего облегчения это вызывало легкую досаду.
— Как у вас говорят: Сидор загулял с Асмаралом, Клава не пустила его на порог, и теперь Богам требуется жертва?
Напряжение, столь же странное и нехорошее, тут же опустилось на всех жрецов.
— Тома, пойдем, — сказал Роговской. Он явно не понимал, что происходит, я тоже.
— Это алтарь Хомяка? – продолжала Денисова; в ее голосе дребезжала нотка гниловатого юродства. – Или Пасюка? Чем они, кстати, отличаются? Я читала, что Хомяк заведует припасами. Но и Пасюк, как было там же сказано, тоже заведует припасами. Слово в слово. Тогда в чем разница?
— Да овладеет тобою стадо козлов за такие слова! – Голос старшего клирика звучал придушенно. Как бы не началось, как бы не…
А ведь я – герой. Я прикончил Мастира Пепку. Я сегодня тут герой.
— Остановитесь все немедленно! – голос мой прозвучал глупо и неестественно, как в том ярмарочном фокусе, когда с помощью двух пустых бочек имитируется эффект, будто голос раздается прямо из выгребной ямы.
Все, однако, заинтересовались и посмотрели на меня – что ещё выкинет?..
— Тамара, выйди отсюда сейчас же, — сказал я нормальным голосом, и Денисова, как ни странно, послушалась. Задержать ее никто не попытался.
— Ну мы тоже пойдем, — неловко объявил я. – Зерно, что нам причитается, можете раздать нуждающимся. Эдгар, Толик?
Мы осторожно вышли, стараясь не просто не поворачиваться к жрецам спиной, но делать это еще и с непринужденной вежливостью. Кажется, инцидент и в самом деле был исчерпан.
Не оборачиваясь и не особо друг на друга глядя, мы шагали обратно в гостиницу. Антонова ушла далеко вперед, а Салтык поотстал, дожидаясь нас.
— Насчет места, где дают Имя и все дела, — с несколько наигранной деловитостью начал он, обращаясь к Толику, — это же Чертаново, я правильно понял?
Роговской пожал плечами, этот вопрос его, похоже, мало заботил.
— Чертаново, мне тоже так показалось, — произнес я.
— Так… Мастир Пепка согласен, — сказал Салтык, глядя в сторону, и я лишь через пару секунд понял, что Мастиром Пепкой он назвал меня. – А ты, Тамара, как полагаешь?
— Я не знаю. Мне вообще настолько безразлично, что эти свиноёбы думают о происходящем, что я даже не могу тебе объяснить, насколько именно…
С Денисовой явно было что-то не в порядке. Впрочем… она же как-никак посвященная Леты. Только что побывавшая в храме Хомяка.
Да, такие вещи необходимо принимать во внимание. Причем задолго до того, как они вылазят кривым боком.
— Ты чего вообще туда поперлась-то? – спросил я ее безо всякой строгости, даже с любопытством.
— Думала, будет драка, — без раздумий ответила она.
— А разницу я могу объяснить, кстати. Хомяк – сын Клавы от Сидора, заведует припасами. Пасюк – сын Клавы от Асмарала, и тоже, что характерно, заведует припасами.
— Да не надо тут уж эту дегустацию говна проводить, — отмахнулась Тома. – Знаю я всё это. Все эти их вонючие верования.
— А сама, между прочим, их хлеб ешь, — вмешался Салтык. С ним тоже явно был какой-то непорядок, но вникать в нюансы настроений Салтыка я без крайней необходимости не хотел.
— А они ходят по нашей земле, — холодно ответила Денисова. – Портят наш воздух.
Салтык хотел было продолжить беседу в том же духе, но тут наконец вмешался Эдгар. Он как-то очень коротко и доходчиво объяснил Салтыку и прочим, что все попали под действие слабого «злословного» заклинания, и что надо просто немножко всем помолчать, а потом, когда мы вернемся под крышу, Эдгар почитает что-то освобождающее, и всё вернется в норму. Немного успокоившись, последние метры до гостиницы прошли в тишине.
Конечно, я не стал заострять внимание на том, что никакого колдовства ни на ком не было, а наоборот, успокаивая публику словами, Эдгар вплел мягкое заклинание гармонии. Работал он виртуозно, я залюбовался.
Я такому никогда не научусь.
Не сговариваясь, из трактира решили не выходить. Костя, вечерний приказчик, носил нам кружку за кружкой, пирог за пирогом; мы сидели за большим столом, Салтык задумчиво рисовал пивом на столе невидимые узоры, Антонова всё молчала, что-то мрачно обдумывая, а Роговской рассказывал о тактике командного боя. Из рассказа выходило, что об этой тактике никто, кроме него, не имеет ни малейшего представления.
— Теперь Сергей, — говорил он. – Ты, с одной стороны, правильно всё начинаешь. В первую очередь, заклинания, усиливающие отряд в целом. Потом – атака на вражеского мага. Но вот скажи, почему ты полез на него с кинжалом, а? И когда у нас назревало с теми сельскими жрецами, что ты делал впереди всех? Нет, разрулил ты всё отлично, но абсолютно то же самое можно было сделать из-за наших щитов. Ты уязвим, и должен всегда об этом помнить.
Спорить было не с чем. Я уязвим.
— Не знаю, до какого момента господин Эдгар с нами, — продолжал Толик, — но пока это так, я очень прошу вас действовать на подстраховке. Сергей не имеет существенного опыта боевых действий, ему необходима квалифицированная помощь.
Эдгар многословно заверил Роговского в том, что тот может на него полностью рассчитывать.
— Тамара же, в свою очередь, пренебрегает своими духовными заслугами в пользу лука и меча, что особенно странно на открытой местности, на природе. Быть может, совсем не обязательно сразу же вступать в поединок, не обратившись даже к божеству? Как ты считаешь, Тома?
Денисова тоже была вынуждена признать его правоту. Безразличие, с которым она это сделала, явно никому не понравилось, однако что тут скажешь?
Хотя…
— Может быть, если бой в лесу, тебе есть смысл сразу же призвать на помощь местное зверье? – встрял я. Тамара встрепенулась, начала подбираться для возражений.
— Глупости говоришь! – возмутился Толик. – Тома, не слушай его.
— Не буду, — согласилась она. – При чем тут звери. Им и так сейчас…
Я внутренне усмехнулся, довольный собой. Безразличия мы тут не потерпим. Любой ценой не потерпим.
— Итак, Тамара активнее использует в самом начале боя божью волю, — резюмировал Роговской. – Лучше всего направить ее на… эффекты, усиливающие эффективность… блядь… отряда как такового. Что-нибудь наподобие Великого Собрания у тебя есть, наверное?
Денисова кивнула; Великое Собрание, делающее всех членов группы видимыми для божества, у нее, конечно, было. Удивительно, почему до сих пор…
— Я отказываюсь, — спокойно произнес Салтык. У него живописно подрагивали ноздри. – Имею право.
— Мне тоже не очень нравится, — негромко и как-то жалобно сказала Антонова, — у меня же всё-таки свои посвящения…
Отлично, вот и религиозные распри начались.
— Прошу меня правильно понять, — продолжал Салтык, и я против воли заинтересовался – что же он такое тужится сказать? – Магия Леты в исполнении Тамары выглядит для меня очень подозрительно. Я был… мне довелось стать свидетелем… и я вам скажу так: ну его на хер.
Денисова не без театральности закатила глаза; было видно, что это у них давняя тема.
— Ты сам не понял, чему ты там «был свидетелем», — сухо сказала она. – Старайся меньше об этом думать. И вообще… думать. Ты сильный мужчина, могучий воин. Пусть думают другие, хорошо?
— А если я расскажу? – прорычал Салтык.
— Да рассказывай ты. Ничего нового не узнают. Сережа вот тоже, как ты это говоришь, «был свидетелем». И не испугался, штанишки не запачкал, как-то обошлось.
После этих «штанишек» и я внутренне побагровел, совершенно против воли. Нет, безразличию в нашей компании не место. А тот, кто считает себя самым умным, будет дольше всех чувствовать себя идиотом. Не запачкавшим, по счастливому стечению обстоятельств, штанишек.
У Салтыка, однако, мысли потекли в совершенно другом направлении.
— Так ты и с ним… — он посмотрел на меня, словно рассчитывая увидеть на моем месте что-то другое, — а я-то думаю, что это за… а тут вот что. Ну… ты вообще.
«Штанишки» все еще пылали в моем сердце, и я едва не допустил ошибку. В глазах побелело, я набрал воздуха как следует, чтобы на одном дыхании высказать Салтыку всё то, после чего у него не останется иного выхода, кроме как убить меня на месте… и выдохнул. Заклинание Эдгара всё еще действовало.
Интересно, я действительно только что хотел сделать всё для того, чтобы Салтык меня убил?
— Слава, — кротко молвил я. — Порой ты просто слишком много думаешь.
Я ждал пусть небольшого, но взрыва, однако Салтык, помедлив пару секунд, лишь ухмыльнулся.
— Эх ты, — сказал он. – Я тебе это прощаю. Потому что понимаю. Только ты сам будь готов к тому, что скоро станешь у этой вот, — он небрежно, двумя пальцами, указал на Денисову, — чем-то вроде помойной ямы. И не говори потом, что тебя не предупреждали. Это меня ни одна собака…
Все помолчали со значением, осмысливая новый поворот темы. На Щербинку мягко опускался душистый вечер, трактир постепенно заполнялся; откуда-то сзади давно уже доносилось короткое пощипывание струн, будто музыкант готовился к выступлению. Я рассеянно поглядывал по сторонам и думал, почему Салтык, совершенно не будучи дураком в традиционном понимании слова, всё-таки такой мудак. Соседний столик заняли три пышные девицы, оттуда доносились взрывы задорного смеха. В противоположном конце зала, чуть поодаль от прочей публики, сидели четверо хорошо вооруженных путешественников. Наверное, дело в том, что разум у Салтыка действует как-то отдельно от всего остального, и в жизни тот больше полагается не на него, а на чувства, вся гамма которых непрестанно отражается на мужественном лице. Антонова тоже такая, но ей простительно, потому что она красивая. А вот мы с Тамарой люди другие. И общего у нас у всех — только Толик.
— И вот я не понимаю, — гнул свое Роговской, — почему мы не можем нормально обсудить тактику боя, не срываясь на выяснение отношений. Что мы будем делать перед лицом реальной угрозы? Сегодня мы были в шаге от полного фиаско. Надеюсь, все это поняли. Да, Лена?
Антонова опустила взор. Это было странно. Нельзя сказать, что в такую ситуацию она попала впервые; более того, именно такого образа действий от нее только и ждали. Неужели проняло наконец?
— Какая-то беда идет, — сказала наконец она. – Я чувствую нежить. И много.
От этих слов как-то захолодело. Я ощутил себя пьяным и хилым. Растерянно я взирал, как один из путешественников встал из-за стола и деловито направился в нашу сторону.
— Воробьёв Саша, — представился коренастый воин в тусклой кольчуге, с двумя короткими мечами на поясе. – Вижу, вы тоже не местные. На всякий случай сведем знакомство?
— Роговской Анатолий, — представился Толик. – Нас ждут проблемы?
— Возможно. Наш товарищ, посвященный Ткача, говорит – приближаются мертвецы. Похоже, впереди нечто тревожное.
Позже, просматривая этот эпизод, я всякий раз изумлялся тому, как всё прошло быстро, ярко, бездумно – события валились рыхлыми комьями, не заботясь о последовательности. Кто-то направился собирать местную милицию, еще искали тех клириков Хомяка; один рванул наверх, за арсеналом (стрел запас, дротики, специальный меч Салтыка, рассчитанный на мертвецов), другой – наружу, в сгущающиеся сумерки, искать место для засады; было страшно и немножко весело. Антонова повторяла, что мертвецов, нежити, очень много, больше, чем кто-то вообще может себе представить, ее успокаивал чужой жрец Ткача, и вообще вся группа Воробьёва оставляла солидное впечатление; Эдгар никак не мог взять в толк, почему столько шума из-за покойников, и мне хотелось заразиться его уверенностью, но не получалось; Эдгар сам скоро заразился нервами и суетой. Из трактира в панике выметались посетители, к нам вышел, бранясь и потрясая кулаками, хозяин заведения, его тут же посадили чертить точный план деревни со всеми избами и переулками. Мертвецы – не демоны, повторял я про себя, мертвецы не демоны, с нами нет капитана Фарелла (зато, честно говоря, есть Саша Воробьёв), это совсем не то, совсем, на крайний случай, на нашей стороне Эдгар, он сам один стоит целой армии демонов, хотя это пока не бросается в глаза, стоп, это не демоны, это всего лишь ходячие мертвецы, пускай и много, очень много мертвецов, Антонова, кажется, остолбенела от ужаса и вот-вот упадет, если только жрец Ткача, галантный юноша с козлиной демонической бородкой, перестанет поддерживать ее за локоток…
Нет тут никакой милиции. Щербинка – мирная деревня. Вся та милиция, что явилась, после беглого осмотра была отправлена обратно по домам. Незачем умножать скорби. И в засаду не успеваем. И жрецы Хомяка уже ушли. Все.
А тут еще этот топот. Это же у нас скотопрогонная улица. По ней прогоняют скот. Крупный рогатый. И мелкий рогатый. Коровы и овцы. Как в страшном сне. Сражаться с армией демонов-мертвецов по пояс в овцах. Впрочем, демоны тоже будут в овцах. Но кто же сопровождает это огромное стадо? Неужели эти высокие сероликие друиды? Это не друиды, повторяла Денисова, прижавшись к Толику, а тот ее вяло и растерянно отпихивал, посмотри же, они не друиды, друиды не бывают такими серыми, неужели ты ничего, ничего не замечаешь? Это же безбожники… Ребята, это безбожники… пусть тут будет хотя бы светло… Сережа, хоть это ты можешь?
Сухарь, давай, подтолкнул кто-то, и я под разнузданную плясовую музыку подвесил над будущим полем боя сияющее, медленно опускающееся солнышко, и друиды тут же превратились в какие-то ходячие палки, увенчанные страшно шевелящимися вениками, началась свалка, свист стрел и лязг мечей, кто-то с кем-то второпях сражался, лже-друиды образовали круг и начали выпускать в нас махровые радужные полотенца, одно за другим, одно за другим… Салтык и воин из отряда Воробьёва получили по одному такому и куда-то делись, но Ленка Антонова, схватив булаву, ударила напролом и проломила, прорвала круг, полотенца взвились вверх и рассыпались разноцветными искрами, я выпустил огненную стрелу и ни в кого не попал, а тут и воины, поднявшись, накинулись на чужаков слитным строем, впереди, конечно, паладин Толик в вороненых доспехах… кубарем выкатывается обратно, но Воробьёв и его жрец атакуют вновь, я снова выпускаю огненную стрелу и попадаю в Воробьёва… тот падает, а жрец оказывается вдруг без головы и вообще без верхней половины туловища, наискось – левая рука еще есть, а вместо правой уже какой-то красный мокрый курдюк, — а его противник, палка с веником вместо лица, безобразно изгибается и туда, и сюда, словно хохочет, глумясь над убитым… Воробьёв, Роговской, Антонова и выросший откуда-то Салтык наваливаются на друидов-оборотней, и в этот раз почему-то им улыбается удача: пара противников, изрубленные, валятся под ноги сражающимся, но остается еще как минимум четверо, они отшвыривают нападающих, и драка подкатывается прямо ко мне, последняя огненная стрела сгорает у меня в мозгу, не изведав свободы, ужасный шевелящийся веник всё ближе, он чем-то смотрит на меня… и вспыхивает синим пламенем.
И другой вспыхивает. И третий. А четвертый гибнет он меча Воробьёва.
Эдгар, дочитавший заклинание, медленно опускает руки.
Странные существа лежат неподвижно.
И – что ясно только теперь, после всего этого, после и вместо облегчения, ясно – стадо молчит. Ни коровы, ни овцы не издали за всё это время ни единого звука.
Зато воют деревенские псы.
Воют отовсюду, жутко, безнадежно.
Я сталкиваюсь взглядами с каким-то новым ужасом, с маленькими яростно горящими глазами, и понимаю, что это просто кот залез на стену сарая, просто какой-то кот, просто ужасно взъерошенный, безумно вопящий кот…
И лишь посмотрев снова на теснящихся вокруг овец и коров, я понимаю, в чем дело.
В чем дело, и почему Тамара Денисова тоже кричит, не переставая.
О том, чтобы задержаться в Щербинке хотя бы на ночь, не могло быть и речи. Не попрощавшись даже с Воробьёвым и его подругой Надей (им, потерявшим сразу двоих товарищей, воина и жреца, было, впрочем, и не до прощаний), мы наскоро собрались и выступили в направлении Белых Столбов, на северо-восток. Вокруг нас было прохладное разреженное пространство. Люди куда-то исчезали, не встречаясь с нами даже взглядами — лишь вчерашний «рыцарь Света», переждавший побоище в трактире, тускло светил нам вслед. Толик оставил на стойке щедрую плату, чего я бы на его месте, наверное, не сделал бы.
Преступление против самой жизни. Так это называлось. Денисова, которую такие дела (какие «такие»? неужели кто-то вообще мог бы себе представить, что «такие» дела вообще могут быть, что с ними можно столкнуться всего в нескольких днях пути от родного Хомячья?) били наотмашь – Лета, богиня природы, дорогого просит за лояльность, — не могла сама идти; ее поддерживали и направляли. Даже у меня внутри что-то тошнотворно трепыхалось; каково приходится сейчас служительнице Леты, я не хотел и думать. «Чудовищно» – слабое и бессмысленное слово, пустой шелест звука.
Кажется, лишь Эдгар не был шокирован увиденным – или был, но профессионализм взял свое. Эльф хладнокровно обшарил мертвых поводырей, отдал часть добычи Саше Воробьёву. Не оглядываясь, мы зашагали в темноту – туда, где между глухими заборами робко виднелся просвет. Щербинка, несмотря на позднее время, не зажигала огней. Из-за нас, или наоборот – кому какое дело?
А завтра кому-то здесь решать, что делать с мертвым стадом…
— Утром будем в Белых Столбах, — сквозь зубы бросает Толик в ответ на чей-то тихий вопрос. – Надо спешить. Остановка здесь была ошибкой. Моей ошибкой. Горшков прошел Щербинку без задержки, так же должны были поступить и мы.
— Что же это они так, — жалобно повторяет Тома, — так же нельзя. Как они могли вообще, как в голову могло прийти… Лен, ты знаешь, это ведь случайный человек так не сможет. Тут кто-то из наших… из братьев, сестёр… понимаешь, что же это так… Выродился в безбожники, а потом вот это…
— Пойдем, пойдем, не оглядывайся, — Антонова торопила, даже мысленно не желая возвращаться к пережитому ужасу, к этим пустым и жадным глазам бывших коров и овец.
Мне, впрочем, тоже не хотелось оглядываться. Настолько, что я вдруг ощутил прилив болезненного великодушия, порою свойственного внезапно ослабевшим людям, и передал Салтыку, не говоря ни слова, пузырек с синим лекарством, один из последних. Салтык неразборчиво поблагодарил и, не медля, использовал лекарство по назначению. И хорошо. Еще немного, и мне пришлось бы помогать ему идти.
Бой с неизвестными существами вышел сумбурный и чудесный – в том смысле, что мы остались живы. Салтык и Антонова, принявшие на себя удары «волшебных полотенец», выглядели несколько огорошенными, но быстро приходили в себя, помогало и лекарство. Ничего похожего на магию людей-веников я прежде не встречал, и хорошо, что она оказалась не столь опасной, сколь эффектной.
Хотя погибшие товарищи Воробьёва едва ли приняли бы это на веру. А погибли они основательно, не поднять уже…
— Толик, а нам точно надо торопиться в Столбы? – спросил я. – Просто я думаю, не сделать бы привал на какой-нибудь нейтральной территории, чуть-чуть собраться с мыслями. А?
Вопреки всем ожиданиям, Роговской легко согласился. Мы прошли еще километров семь по дороге, петляющей сквозь сосновое редколесье и каменные россыпи, потом свернули в первый попавшийся ложок с небольшим ручьем, и разложили лагерь. Костер, походная трапеза – всё как подобает.
— Толь, а можно мне сказать? – обратился я к Роговскому, когда пища была съедена, пиво выпито, а все словно чего-то ждали, не торопясь отходить ко сну. – Я имею в виду, тебе в силу условий нельзя кое о чем говорить, а я, наверное, могу это высказать?
— Ну, выскажи, — несколько охлажденно ответил Толик.
— Товарищи, — начал я. – Вы понимаете, что Анатолий не может говорить обо всём, о чем вы хотите – хотели бы – знать. Так уж устроено наше путешествие. Я говорить могу, хотя не уверен, что правильно понимаю все детали. Тома Денисова, послушай меня, пожалуйста.
— Я тебя внимательно слушаю, — откликнулась Денисова.
— Так вот. Во-первых, с нами происходят вещи, о которых мы за всё это время даже и не подозревали, что они могут случиться с нами, здесь и сейчас. Мне страшно, многим из вас – тоже. Слава, скажи, тебе когда-нибудь бывает страшно?
— Бывает, Сухарь, бывает, — чуть скривив рот, ответил Салтык. Строго, чувствуя, что на него смотрят, покачал головой. – Тебе-то есть до этого дело какое?
— Есть, Слава, — сказал я. – Если даже тебе порою страшно, то что же говорить об остальных? Процесс пошел. Среда сопротивляется. Извините мне прямоту, но мы, точнее, буду говорить за себя, я жил все эти годы как сквозь теплый кисель. А теперь вот такое во все стороны. Хотя бы даже это одно, но уже значит, что мы на правильном пути. Согласны?
— Это было «во-первых», — улыбающимся голосом сказала Антонова.
— Да, Лена, спасибо тебе. Это во-первых. А во-вторых, сейчас мы следуем за Горшковым и его, так сказать, друзьями. Да, Лена, прекрасно, что сейчас ты с нами, а не с ним. Я скажу вам честно – хрен его знает, зачем мы это делаем. Но, очевидно, таков порядок. Весть озарила Толика, она же снизошла до Горшкова. По каким-то причинам и до неизвестных пор, мы должны идти по следам Горшкова, нравится нам это или нет. Объяснений нет и не будет. Я готов это принять. А вы?
Все озадаченно молчали. Я тоже не совсем понимал, что это вдруг меня понесло выступать с речью. Однако моя речь уже была свершившимся (вершащимся) фактом, и мне оставалось лишь держаться в заданном русле. Наверное, это для чего-то надо.
— Ну и дальше. Не «в-третьих», а «наконец». Если мы согласны, то наша задача – во всем доверять Толику Роговскому. Он нас созвал в путь, он отвечает за то, чтобы всё шло так, как должно. Это большая ответственность. Я бы ее на себя никогда не взял. Так что мы либо полагаемся на нашего Толика, либо – ну всё, никуда не идем. Так я думаю.
Все молчали. Я не был уверен, что меня хоть кто-то дослушал до конца. Лишь потом, когда все закутались в свои одеяла и стали поджидать сон, ко мне подошел Толик и сказал: «спасибо». Спасибо огромное, почему-то совсем не ожидал этого от тебя, очень хорошо, что это всё высказал именно ты и именно сейчас. Ты прав.
Дежурить поставили сторожевое заклинание, которое с моей маленькой помощью сплел Эдгар, а сами все решили спать. Судьба нас этой ночью пощадит, а от мелкой нечисти уж как-то отобьемся…
— Посмотрим, что у нас тут в мешочках? – я и не заметил, как Эдгар оказался рядом; с усилием разлепил глаза. Эльф прав, надо осмотреть трофеи, да и усталость не оправдание пассивности: огненные стрелы – самое бестолковое из боевых заклинаний, мне доступных. Надо зарядить что-то другое. Что-то такое, с новым звучанием…
— Так чем вы сожгли тех странных существ? – как бы между прочим спросил я, пока Эдгар аккуратно раскладывал наши находки там, где посветлее. Три кольца, два – высокохудожественные, а одно простое, серебристого металла, на вид очень обещающее, правда, прямо с многосуставным пальцем («не снималось, очень спешили»); десяток свитков с заклинаниями, какое-то письмо. Начали с письма, тем более что к самому интересному предмету мне не хотелось прикасаться – мало ли, что там за палец.
— Забавный язык, я его не очень хорошо понимаю, — бормотал Эдгар, поворачивая письмо то так, то так. – Даже, я бы сказал, не понимаю вовсе… Язык плюс шифр… Сжег..? Да я, собственно, не сжигал никого, тут всё немножко сложнее. Я просто сразу догадался, с кем имею дело… это существенно упростило задачу. Будь у меня чуть больше времени, не было бы никаких потерь… Ситуация, однако, странная – откуда бы этим здесь взяться, спрашивается? А вот же взялись…
Нет, конечно, эльф не просто бормотал, изучая непонятную грамоту, а вел со мной какую-то сложную политику.
— Некие существа, о которых вы здесь, должно быть, вообще не слышали, достигли просто, как бы это выразиться, немыслимых высот в освоении различных форм бытия. Освоении, усвоении, присвоении – как хотите. Говорят также, что они построили звезды, по крайней мере, большую часть, самые яркие, но это неправда – все звезды были зажжены задолго до них. Так вот, эти древние существа открыли и освоили основные формы существования, агрегатные состояния. Помимо основных, среди которых… вас этому вообще учили?
— Существа бывают живые, мертвые, демонизированные, — ответил я. – Остальные состояния нестабильны или вообще недостижимы при нормальных условиях. Таких позиций придерживается современная таксономия.
— Демонизированные? Это интересно. Наука, похоже, шагнула вперед?..
К свой досаде, я ощутил мелкое беспокойство экзаменуемого: не обладая глубокими познаниями, крайне легко ошибиться в формулировке и навеки прослыть невежей.
Хотя плевать.
— Теперь под «демонизированностью» понимают сразу несколько состояний, которые раньше подразделялись… Кажется, состояние привидения, призрака, относят теперь не к мертвым, а именно сюда. Еще, если мне не изменяет память, демонизированными называют падших ангелов, которые ранее выделялись в отдельную категорию… что же еще-то, не помню уже…
— Хорошо, ну а, скажем, как быть с манифестациями? Или, к примеру, у нас их называли «выворотнями», а сейчас и не знаю… Этих вы куда относите?
Я был вынужден признать свое невежество.
— Можно было бы предположить, что теперь этому не учат потому, что это никому не нужно, выворотней не осталось, но сегодняшний опыт подсказывает нам обратное. Гнусное искусство прошлого не забыто. Позвольте небольшое отступление, чтоб было яснее. Те древние существа, о которых я рассказывал, наши давние противники, поступали со своими прислужниками самым оригинальным способом: забрасывали их так далеко, как только могли. О такой дали даже непонятно, как говорить: то ли в категориях пространства и времени, то ли в разрезе психических состояний. Словом, нам и не представить, что бывают такие дали…
— Что же они тогда делали со своими врагами, — усмехнулся я.
— Об этом лучше не вспоминать. Итак, тех, кто им хотел служить, они отправляли вдаль и приказывали вернуться. Приказа Древних невозможно было ослушаться. Физически невозможно. Даже одна мысль о том… Впрочем, ладно. У них, у крайне могущественных существ, не оставалось ничего, кроме образа мира, в который надо вернуться, и приказа хозяина. Догадываетесь, к чему это?
Мне уже не хотелось спать. Я догадывался, к чему клонит старый эльф, и эти догадки мне не нравились.
— Отправлялись тысячи, возвращались единицы, — попробовал угадать я. – Причем такие, что просто ужас. На себя не похожие.
— Причем, надо отметить, что в это путешествие отправляли не просто там кого-то, — продолжил мою мысль Эдгар, — а знатных колдунов и великих воинов. Не самых добрых людей и нелюдей. Вернувшиеся были просто неописуемы. Колоссальное могущество плюс какие-то странные, ни на что не похожие отношения с жизнью… я имею в виду, с чужой жизнью… вы знаете, Сережа, сами Древние вынуждены были прекратить эту практику. Но и после того, как Древних и след простыл, некоторые их посланники возвращались. Иной раз по несколько штук в год. Понимаете, когда они возвращались к хозяевам, там всё было более или менее ясно, а здесь, вы только представьте: приказ перестает действовать, образ мира растворяется, раз цель достигнута, и вернувшийся оказывается полностью свободен… Свободен реализовывать свои странные наклонности и пользоваться странной властью, полученной неведомо где и как.
Эдгар замолчал, словно сомневаясь, стоит ли развивать эту печальную тему; но лишь только я собрался задать вопрос, он продолжил.
— Именно такому возвращению мы с вами, собственно, и обязаны знакомству. Я был главой особого отдела по освобождению… расчистке… не знаю даже, как теперь это называть, но не в этом суть. Расчищать, однако, пришлось нас самих: один вернувшийся обладал просто невероятным могуществом, спасло нас лишь чудо.
Эльф начал беспокоиться. Рассказ давался ему нелегко.
— Вы знаете, одним из главных… из странностей, которые сопровождали таких вернувшихся… почему это вообще стали считать особым состоянием бытия… стало вот что. Когда он возвращался, он не возвращался на пустое место, каким-то образом он уже давно был тут. Словно входил в свой собственный дворец, возвратившись из дальних странствий. Может быть, такова была сила приказа, соединившегося с образом цели – если смотреть на наш мир из такой дали, чего только не увидишь… Или возможность подготовить себе место предоставлялась им где-то по дороге, кто его знает, что это были за дороги, по которым они возвращались домой…
— Никто этого и представить себе не мог, понимаете? Пока Древние всем этим распоряжались, было, как ни парадоксально, как-то проще… А так, вдруг, ни с того, ни с сего, выясняется, что некое существо терроризирует страну уже сотни лет, и это же самое существо пять минут назад вернулось из многовекового изгнания… Вы себе это можете представить? Можете? Вам хорошо, я не могу.
— Так вот, тогда всем моим друзьям удалось спастись… таким способом, о котором я вам ничего не могу рассказать. Просто не понимаю. Если коротко, их манифестировали. Здесь граница моих возможностей. Это я точно понимаю. Вы, как человек-антон, здесь меня наверняка превосходите. В любом случае, для нас, эльфов, эти дороги закрыты, навечно или до поры, и я просто уснул под землей вечным сном, пока вы меня не пробудили. И вот, собственно, вся история…
Человек-антон? Почему он меня так назвал? Что всё это значит?
— Человек-антон — так у нас не говорят, — осторожно произнес я. — Странно как-то это звучит…
— А как сейчас это называется? Впрочем, ладно, секрет так секрет… Что такое работать с несущей частотой, особенно на понижение — мне всё равно не постичь. Будем держаться доступного. На чем мы остановились?
— Но если эти, как вы говорите, «выворотни» обладают таким могуществом, — начал я, — то как же нам удалось… То есть, вам удалось…
Эдгар снова ожил и посмотрел на меня немножко насмешливо.
— Это? Выворотни — не вернувшиеся, уверяю вас! Выворотни – это те, кто используя те же примерно методы, спроецировали себя в этот мир прямо отсюда, из этого же мира. Тоже метод Древних, который они начали применять, когда поняли, что могущество возвращающихся плохо поддаются контролю, да и вообще… Дело полезное, но требует внимания: как вы, наверное, обратили внимания, эти господа имели странный, если не сказать – отталкивающий, вид. Это не их исконная форма, просто в процессе выверта что-то не совсем совпало…
— Себя спроецировать сюда же? – задумчиво спросил я. – В этом что-то есть, но я не совсем понимаю…
— А должны понимать! В силу личных обязательств, — строго ответил Эдгар. Он уже положил непрочитанное письмо на место и теперь занимался пальцем. – Я знаю один довольно странный метод, кстати… когда дело дрянь, можно взять и спроецировать себя в точно такой же мир, где это дело вовсе не так плохо. Сначала воссоздать всё в воображении во всех деталях, прямо в так называемом «сознании глаз», а потом сделать шаг вперед. В этом, кстати, вся загвоздка: шагнуть можно только в абсолютно цельную картину, а как ее составишь! Ха-ха… Иначе метод был бы слишком хорош. Итак, что касается выворотней. Они проецируют себя в тот же самый мир на то же самое место, и от этого становятся как бы «в домике», как бы, что ли, прячутся в складке реальности. В таком кармашке, заворотике. Потому и неуязвимы. Их еще называют «подставными лицами», по той же причине.
— В общем, Сережа, короткого ответа на ваш вопрос не получилось… Чтобы сделать выворотней более уязвимыми я, что греха таить, воспользовался близкими методами. Взял просто всё это место… на само это место. Ну, если так можно выразиться, надел. Весь их выверт, как вы прекрасно понимаете, от этого исчез, мы все очутились в одной реальности. Мое собственное заклинание. Делает мир проще. Научить?
Отказаться я был не в силах. Заклинание было, конечно, гроссмейстерским. И, что неудивительно, крайне тяжелым. Я поблагодарил эльфа за бесценный (безо всякого преувеличения) дар и оставил заклинание висеть где-то в дальнем углу сознания до лучших времен. Кое-что из того, что я успел о нем увидеть, меня встревожило.
Один равен одному, всё равно всему, ноль равен нулю, ноль, .
Как бы не зайти слишком далеко в поисках мировой гармонии…
Осмотрели кольца. Инкрустированные обещали владельцу некоторую степень защиты от магических воздействий, а также от болезнетворных микроорганизмов и ядов природного происхождения. Это с утра раздадим нуждающимся. Палец, фатально застрявший в серебряном колечке, я брезгливо удалил кинжалом, на котором вновь проступила кровяно-бурая надпись от руки: «Мастир Пепка». Почерк был плохим.
— Кольцо сырое, — прокомментировал ситуацию Эдгар. – Можете взять его себе. Оно будет развиваться вместе с вами.
Я поблагодарил эльфа и надел кольцо на безымянный палец левой руки. Там оно пришлось как раз впору. Что ж, живой и верный артефакт никогда не повредит.
Разобрали и заклинания. Нашлось любопытное для работы «по месту» — нечто вроде кустарного переосмысления стандартного «минного поля»: вместо газовых мин на поле высаживались магические фонтанчики, вредящие здоровью окружающих и затрудняющих всякое колдовство, да и вообще связную работу мысли. Неплохо, особенно если учесть, что даже обыкновенного «минного поля» я не знал, а только еще собирался купить его и освоить.
Еще из полезного нашелся «глаз василиска» — в камень он, конечно, никого не превращал, но всю шелуху (магическую и иную) с объекта сдувал. По крайней мере, должен был бы. Что ж, пригодится, если придется воевать с не слишком могучими колдунами или демонами.
Остальные заклинания, сами по себе любопытные, вызывали серьезные подозрения: кое-что в оформлении документов выдавало их сомнительное происхождение. Откуда-то они, пожалуй, не из наших институтов… и из институтов ли вообще, не намалеваны ли одурманенным магом-лишенцем в грязном капотнинском подвале… Такие мне и трогать опасно, не то что читать… Эдгар мог бы, наверное, но ему-то как раз не надо…
Отложил в сторону вместе с письмом: наступит пора – разберемся.
— Сергей, у меня к вам пара вопросов, если не возражаете, — произнес Эдгар, когда я совсем было собрался спать. Еще раз. Ночь была темная, беззвездная, птицы молчали, лишь где-то вдали взревывал иногда какой-то зверь – без страха и ярости, уныло и скучновато.
— Во-первых, по сегодняшней истории… Впрочем, это даже не вопрос: вы наверняка знаете не больше меня, зачем кому-то потребовалось стадо скота, целиком переведенное во второе агрегатное. Это ладно. Вопрос один: куда вы всё-таки идете, куда и зачем?
Я глубоко вздохнул – безо всякого позерства. Потом вздохнул еще и еще.
— Эдгар, — начал я, торопясь, пока не навалился удушливый стыд, не позволяющий не то что говорить – даже думать на эту тему, — наше путешествие связано с некоторым катаклизмом, который свершился неопределенное время тому назад. Катаклизм затронул всё, начиная с основ. Но это, может, незаметно. В том то и дело. Всё вроде как раньше… но чего-то, самого главного, не хватает. Что-то… здесь что-то поломалось…
Эдгар впился в меня взглядом. Его глаза горели, как угли.
Стоп.
Угли не должны были гореть. В костре кто-то сидит.
— Кто сидит в костре, Эдгар? – страшно прошептал я, косясь налево. Эдгар, никак не выдавая своей реакции, плавным движением обнажил кинжал. Беззвучно, незаметно…
Столь же незаметно и беззвучно я попытался достать свиток с заклинанием парализации, но не получилось – нечто, сидящее в костре, тяжеловесно взмыло в воздух и исчезло в темноте, подняв тучу искр.
Началась обыкновенная в таких случаях кутерьма. Ночного гостя, который, на мой взгляд, был похож на гигантскую огнеглазую жабу, залезшую погреться в остывающий костер, не поймали. Эдгар оправдывался тем, что существо, видимо, не представляло угрозы, и потому на него не среагировало сторожевое заклинание. Этот довод нашли убедительным, нашли и безо всякого ропота отошли ко сну. Очень уж все устали за сегодня.
На самом рассвете, когда птицы только пробовали голоса, Эдгар проснулся и долго смотрел сквозь полуопущенные веки на маленькую женщину, танцующую на неостывших углях; женщина же смотрела совсем на другого человека. Эдгар никому не стал об этом рассказывать. Но слова маленькой женщины его заинтересовали. Она говорила, что Сергей (звала она его, впрочем, иначе) должен еще совершить нечто крайне важное, и это ему очень не понравится.
Голос Деда Мокара
Голос Эрика Курмангалиева
Голос Радиоуслушателя
Голоса Романа Бастурмина и Лизы Танненбаум.
Торжественная музыка.
Дед Мокар:
Темной стезею я брел, опускаясь, всё глубже к истокам
Мира, чей облик подобен усопшему; видел людей я,
Бредущих навстречу, странны были лики, но я торопился
Успеть в передачу, гостем которой
Я стал.
Роман Бастурмин: И вновь доброй ночи, уважаемые радиослушатели! Напоминаем, если вы вдруг забыли – знали, но забыли, — что в эфире вновь радио «Свобода от», единственная по-настоящему свободная радиостанция, вещающая на все последовательности без исключения, и мы, Бастурмин Роман и Лиза Танненбаум, настоящие ведущие передачи «Затяжной прыжок». Лиза, пожалуйста, представь нашего гостя.
Лиза Танненбаум: Здравствуйте, дорогие наши слушатели! Очень приятно, что мы снова вместе. Итак, сегодня в нашей студии редкий, можно сказать, штучный гость: для слушателей, сон которых трудно назвать безмятежным, представлю его так: Дед Мокар!
Дед Мокар: О, здесь я, пред вами, желаю вам здравствовать.
Роман Бастурмин: В самом деле. Сразу необходимо развеять все возможные заблуждения: речь нашего гостя о том, что он, планируя успеть к началу нашей передачи, куда-то спускался, тем более по темному, спирально закрученному пандусу, необходимо понимать аллегорически. И уж тем более не как руководство к действию, к возможному действию.
Лиза Танненбаум: Да-да, спускаясь в темноту, вы к нам навряд ли попадете…
Роман Бастурмин: Это исключено. Итак, первым вопросом долгожданному…
Дед Мокар (перебивая): Распад и мученье, вспышки и тягость, ярость зари и закаты багровые, лики кровавые, пальцы кровавые, навзничь упавшие боги прогнившие…
Роман Бастурмин: Вопрос, собственно, звучал так: ну, мы все более-менее представляем, как выглядит последовательность, которую вы почтили своим присутствием, изнутри. А как всё смотрится снаружи? Грубо говоря, вот нас-то на сцену большого театра жизни не пускают, а интересно – как это выглядит со сцены? Величественно, красиво?
Эрик Курмангалиев: Абсолютно, хуйня полная.
Дед Мокар:
Со сцены вижу я партер — десятки, сотни, тысячи пустых стеклянных глаз,
Быть может, это сон? О, вот один живой — субтильный и нелепый пидарас.
А вот второй, и третий, даже пятый и шестой,
Но основная масса оказалась деревянною толпой.
Лишь кое-как отесанные буратины из сосны,
Они сидят и смотрят, а возможно, видят сны.
И гаснет свет, неумолимо, медленно, как будто смерть,
Они шевелятся, и мне совсем не хочется на них на всех смотреть.
Роман Бастурмин: Что ж, поблагодарим нашего гостя за откровенность, раз уж он всё равно вынужден, в силу, наверное, своего положения, говорить исключительно стихами. Представляю, насколько это трудно. А ты, Лиза, как считаешь?
Лиза Танненбаум: Ты знаешь, Рома, здесь я с тобой полностью согласна: поэтические экспромты даются неподготовленному человеку крайне нелегко.
Дед Мокар:
Я закрываю глаза, весь мир погружая во тьму
Или темно лишь мне, темно стало мне одному?
Зачем здесь вопросы, позвольте – раз свет для меня погас
Не важно, что видит, коль видит, бревно в свои стеклышки глаз.
Лиза Танненбаум: Спасибо, Дед Мокар, я думаю, все наши слушатели уже поняли, что вы хотели до нас донести. Кстати, звонок. Видимо, сейчас нашего гостя забросает вопросами благодарная аудитория. Послушаем?
Дед Мокар: Без радости внемлю речам неразумным, но коль позвонили, так пусть говорят.
Радиослушатель (растеряно): Эээ… Доброй ночи… Меня слышно?
Роман Бастурмин: Здравствуйте! Вы в прямом эфире передачи «Затяжной прыжок», транслируемой на волнах радио «Свобода от», единственного по-настоящему свободного радио, вещающего во всех без исключения последовательностях осознания; разбейте зеркало рефлексии кирпичом изумления, и наше отражение появится в каждом, даже самом мельчайшем осколке!
Лиза Танненбаум: Проблема только в том, что в большинстве из них будет отражаться какая-то ужасная нелепица, да и здесь не без этого…
Роман Бастурмин: Лиза, я в восторге от твоего чувства юмора! Жаль лишь, что мы забыли о нашем радиослушателе, который, между прочим, терпеливо дожидается нас на линии. Здравствуйте еще раз! Представьтесь, пожалуйста, слушателям.
Радиослушатель: Меня зовут Леонид, я живу в маленьком городке Костромской области, я называть его не буду, потому что очень странная у вас передача.
Роман Бастурмин: Похвальная предусмотрительность, Леонид. Я, кстати, понимаю, из какого вы города, но не беспокойтесь. Итак, сегодня в нашей студии – некто Дед Мокар, невероятное существо, способное порвать в клочья любую отдельную реальность, да еще и пошутить про это. И какой же вопрос вы хотели бы ему задать?
Радиослушатель: Вы знаете, я живу здесь не так давно… переехал из Москвы… это как-то очень сильно изменило мое мироощущение, вот даже вашу передачу начал слушать… вопрос у меня один, простой: вот вы, уважаемый, так себя ведете, я сталкивался с вашим братом два раза, так работаете. Скажите, пожалуйста – вас не беспокоит, что вы наносите реальный вред огромному количеству живых существ, так или иначе завязанных на грубо пересекаемые вами последовательности?
Роман Бастурмин (весело): Всё, Лиза, ты не нужна: твои реплики теперь выдают радиослушатели. Теперь работать придется. Умеешь что-нибудь делать?
Лиза Танненбаум: Рома, а я ведь и глаза закрыть могу, погрузить тебя во тьму… Вопрос, тем не менее, действительно интересный. Дед Мокар?..
Дед Мокар:
Все рассуждают о благе всеобщем иль частном
И о вреде все толкуют усердно на диво
Но спросишь иного, что видит добром он и злом,
Так сразу услышишь ты голос кретина.
Когда в ночи туманной сосед твой пришел
Непрошеным гостем, увел твое тучное стадо
Он зло совершил, его дьявол за руку привел
И его, безусловно, ждет небесная кара.
А если ты сам, забавляясь, поднялся средь ночи
Выгнал из стойла соседских коров и укрыл за оврагом
Добро – на твоей стороне, ты важнее всех прочих
И всё, что творишь ты, высшим проникнуто благом.
Что польза, что вред, что добро и что зло
Не знает вселенная, мир обустроен не нами
Лишь моралистам-глупцам обвинения сеять легко
Как будто реальность они попирают ногами.
Для пьяницы водка – добро, для семьи его — худшая кара
Яд – змеиное благо, что прочим покажется мерзостью
Мысли о зле и добре насылает на нас хитрый Мара
Чтоб, несмотря ни на что, держать нас в невежестве!
Радиослушатель (как будто разговаривая с кем-то неслышным): С утра за грибами хотел… Ой, я что, до сих пор в эфире?
Лиза Танненбаум: Мир вам и доброе утро.
Торжественная музыка.
Дед Мокар (голос постепенно приближается):
Когда покой наступает на волю мягкой, но властной пятой,
Когда Владыка дает обещание, ничуть не пытаясь его сдержать,
Тогда звери теряют способность самостоятельно умирать,
А люди бесцельно слоняются серыми днями и никого не зовут за собой.
Пришельца никто здесь не встретит копьями и ругательствами,
И на пламенную любовь рассчитывать ему не стоит
Он сам весь этот театр теней вниманием не удостоит
По крайней мере, большим, чем диктуется обстоятельствами.
И пусть кому-то вечно кажется, что горячая заварилась каша,
Пусть корчатся в нарисованном огне картонные человечки —
Герой наш вздохнет устало, взглянув на слабое пламя свечки,
Подумает – время к ужину, что ж не несут, иль слугу разморила чаша?
А где-то вдали, в холмах, у сонной реки, шевельнется вдруг искорка воли
И странник пойдет вслепую, на звук, нащупывая тайную нить
Придет и встретит кукол, между собою твердо решивших ожить
Нарисовавших друг другу на лицах решимость, презрение к смерти и боли…
Я проснулся окончательно. Фигура Оглашенного медленно, гораздо медленней, чем мне бы хотелось, таяла в утренней дымке.
Сегодня будем в Белых Столбах.