Рассвет в предгорьях прекрасен. Воздух прозрачный, тени насыщенные, солнце неудержимое. Метр за метром солнце проявляло утопающий в зелени город, все его руины, дома, виллы, храмы… Освещая хаотичные нагромождения черных засмоленных бревен, солнечные лучи замирали на миг в растерянности, чтобы в следующий миг легко обежать непонятную, неуместную конструкцию, и вернуться к привычным каменистым косогорам, пересеченным неприметными лестницами, к кипарисовым и можжевеловым деревьям, вцепившимся в осыпающиеся склоны, к дичающим садам и открытым верандам, увитым бешеным огурцом. Длится всё это совсем недолго, но именно ради этих чарующих мгновений люди готовы жертвовать драгоценными минутами целебного утреннего сна.
Я, впрочем, ничем жертвовать даже не думал, спал себе спокойно. Вечером, по возвращении, нас ждала долгая и, на мой вкус, совершенно бессмысленная беседа с Софьей Власьевной и ее гостем, казенным нарочитым Мухтаровым, который на сей раз был подчеркнуто неофициален и даже слегка пьян. Откуда-то они уже дознались о том, что дневник Карла у нас, и мне пришлось его тут же вернуть, распрощавшись с надеждами изучить текст подробней. Про «янтарь», впрочем, мы ничего не сказали (нас и не спрашивали), да и вообще, в беседе больше участвовал Мухтаров, и речь шла о совершенно других вещах.
— Вариантов у нас лишь три, — обстоятельно рассказывал он Антоновой, польщенный вниманием такой красавицы. — Первый – доказать, что вы не могли этого сделать, потому что вас просто тут не было. Это, с одной стороны, самое простое, а с другой – самое неэффективное. Нет ничего более унылого, чем доказывать отсутствие чего-либо, где-либо или кого-либо. Второй вариант – найти того, кто совершил эти преступления по-настоящему. Лучший вариант. Одна проблема – как это сделать? Наконец, третье – показать, что потерпевшие элементарно врут. А они врут на самом деле, это очевидно, как день. Может, и не во всем, но в чем-то критически важном. Продемонстрировать, доказать, ткнуть носом. И победа ваша.
— Но знаете, в чем главная проблема? Даже не в том, что вы не совершали преступлений, и все об этом прекрасно знают. А в том, что любая из этих трех возможностей формально утвердить вашу невиновность будет покушением на чьи-то интересы. Причем интересы, решительно никак не связанные ни с произошедшими событиями, ни с вами лично. Только вы не подумайте, это никак не «вопрос жизни и смерти» — это лишь вопрос смещения баланса, пускай незначительного, но всё же ощутимого и, главное, труднопрогнозируемого. Всем будет очень удобно свалить всё на вас, вынести какой-то формальный, никому не вредящий приговор, и дело с концом.
— Я так не считаю, — улыбалась Ленка.
— Вы в своем праве, — понимал ее Мухтаров. – У нас с вами ровно три варианта доказать вашу невиновность, а если вы найдете четвертый, я возражать не буду.
— Что если, Виктор Романович, мы воспользуемся сразу тремя?
— Поймаете потерпевших на лжи, докажете собственную невиновность, плюс укажете на истинных виновников происшествия? – удивлялся нарочитый. – Оригинально, но зачем вам, Елена, такие сложности?
— Для меня это вопрос чести, — говорила, обезоруживающе улыбаясь, Антонова, а у самой уже слипались глаза, и смотрела она на Мухаторова как-то исподлобья, устало ссутулившись над своим бокалом. Мухтаров благосклонно кивал, давал практические советы. Я тоже засыпал на ходу. Так и не удалось застать рассвет в предгорьях, уже который день подряд.
А, собственно, который? В Белых Столбах мы лишь третьи сутки. Трудно в это поверить. Столько всего свалилось.
Ночь прошла спокойно. Я не пытался мудрить ни с какими новыми заклинаниями, выучив с бумажки несколько простых, вроде молнии и огненного шара, и спал почти без сновидений. Лишь несколько раз за ночь я увидел худого унылого человека, сидящего на полу в комнатке без окон, но это было трудно даже сном назвать – так, что-то привиделось.
— Для того, чтобы провести такое расследование, как тебе, Лена, угодно, нам категорически не хватает буквально всего. Практического опыта, информации, просто связей, наконец, — горячился Толик, жестикулируя двузубой вилкой. На завтрак нам подали изысканные рыбные блюда.
— Мы даже не знаем, как много мы не знаем, — поддержал его я. Свою порцию я съел первым (как обычно), добавки не полагалось, и я не знал, чем себя занять. «Всё в мозги уходит», — как сказала про меня Ленка давным-давно.
— Ну давайте, попытаемся хотя бы понять, чего мы должны выяснить в первую очередь, — улыбаясь загадочно и многозначительно, предложила Антонова. Она-то уже явно всё продумала; знать бы только, нет ли в том безумия.
— Начинай, — игриво согласился я.
— Во-первых, я считаю очень важным узнать, что тут вообще происходит, в чем вообще дело. Чем необычно это место, почему оно привлекает всяких… ну, пусть не проходимцев, но всяких очень разных людей – ученых магов, каких-то, прости-господи, сектантов, потом жрецов, причем таких, высокопоставленных, всяких там сумасшедших изобретателей и не только…
— Лен, ты считаешь, что всё это об одном? – быстро спросил я. Безумие или нет, но мысль выглядела здраво.
— Да, я думаю, одно. Даже сама специфика… что тут так всё по-настоящему, даже немножко чересчур, тоже, наверное, к этому имеет отношение.
— Кстати, та ответственность, о которой говорили и Софья Власьевна, и Оборин…
— Вот-вот. Правильно думаешь.
А я-то ничего не думал, просто сказал.
— Был момент, помнишь – читали? – включился в беседу Салтык, — когда относительно недавно Комендант северо-восточных, насколько я помню, Ворот затеял вдруг что-то тут восстанавливать. Башни там, вроде. Специалистов массу сюда нагнали, дела какие-то завели. А потом вроде как всё сдулось. Может быть, тоже это?
— Молодец, Слава, всё правильно, — совершенно искренне обрадовалась Антонова. – Отлично, что ты вспомнил. Об этом как раз можно порасспросить местных, чтоб не вызвать никаких подозрений.
Посидели еще, поели (а кто-то грустно позаглядывал в чужие тарелки), собрались с мыслями.
— Значит, первый пункт – история. Что тут вообще происходит. Это выяснить. – Салтык явно пытался перехватить инициативу. – А что еще?
— Еще подумать кое над чем, — уклонилась Антонова.
— А именно?
— Что за машину строил Карл, и по чьему заказу, — сказал я. Салтык покосился на меня с отвращением.
— Если это играет… ладно. Ты, Сергей, что-то важное скрываешь ведь, я прекрасно помню. То, что вы там видели, от чего ушел Эдгар.
Я покачал головой. Всё-таки напомнил. Пропало безмятежное утро.
— Там очень нехорошая вещь, Слав. Совершенно нечеловеческая, нельзя просто об этом думать даже. Думаешь, я просто так молчу?
Салтык слегка перекосился, готовясь сказать что-то уничижительное, но тут и Толик решил вмешаться.
— Сереж, если ты считаешь, что это не опасно и не относится к делу, можно, наверное, и не поднимать этот вопрос…
Лучше бы он дальше молчал, честное слово.
— Это отнюдь не безопасно и наверняка относится к делу, — признался я, когда молчание стало затягиваться, как удавка.
— Ну и что тогда, клещами тянуть? – воскликнул Салтык, как будто даже не ожидавший такого успеха.
— Ребята, не торопитесь, — Антонова вдруг засмеялась. Мы переглянулись: ее новый тон был для нас полной неожиданностью. Такой мы ее еще не видели – а ведь казалось, что видели уже всякой.
— Не спорьте по пустякам. То, что видел Сережа – важно, но сейчас есть дела поважнее. Это подождет, тем более раз говорить об этом не хочется. На сегодня у нас есть дела.
— Да что ты говоришь? – удивился Толик. – Какие же?
— А вот такие, — ответила Ленка, протягивая ему знакомую – но, видно, какую-то другую, — бумажку. С новым рисунком.
В водевиле «Рыцарь, дама и горох», если помните, главный герой в момент кульминации надевал на голову жестяное ведро с прорезями для глаз и, звучно салютуя, срывал аплодисменты. Салтыку до такой изысканности было далеко; тем не менее, когда я видел, как он салютует часовым у входа в храм Громыко, сдержаться удалось лишь с трудом. Часовые в надраенных нагрудниках, с несоразмерными алебардами, выглядели бравурно (впрочем, это были всего лишь мальчишки, какие-то, что ли, кадеты или курсанты); Салтык, которого здорово выделял из толпы благородный шлем с крыльями, заметно переигрывал. Шлем был найден в зале скелетов, где и василиск; с подобным шлемом не было даже необходимости в таком выражении лица, но Салтык его всё равно делал.
— Слава, ну ты постарайся недолго. Нас-то туда не пустят, наверное, если мы раньше управимся.
— Почему, возможно, и пустят, — отвечал Салтык Толику. Мы направлялись в храм Кузи, за книжной премудростью, а Салтык приметил родственное святилище напротив и, конечно, не мог не заглянуть. Храм Громыки располагался в небольшом трехэтажном доме старой и странной постройки (дружелюбный фасад, а по бокам виднелись вполоборота узкие кремовые ребра стен без единого окна, так что здание казалось декорацией), храм же Кузи представлял собой характерную новостройку, возведенную точно по тому же проекту, что и в наших Хамовниках: кубическое здание с монументальным входом, увенчанное покатым стеклянным куполом. Впрочем, Громыко выглядел ухоженным, обжитым, а Кузя – типовым и бездушным. Людей не было видно ни там, ни там, за исключением пары бравых часовых.
В поисках храмового комплекса мы забрались едва ли не на самую высокую улицу Белых Столбов; как я и предполагал, никакого вида не открывалось и отсюда, лишь вездесущие деревянные конструкции были тут не черными и даже не замшелыми у оснований, а серыми и иссушенными: такой ветер. Поднялись по ступенькам, чувствуя легкое благоговение, и двери перед нами распахнулись сами. Так тут положено.
И сами же закрылись, когда мы вошли в полутёмный закуток; впереди — лишь пара красных огоньков, словно немигающий взгляд. Ох, что-то с кем-то сейчас будет…
Багровый взгляд упал на меня. Привычным движением ума я слегка приоткрыл заслонку страха; повеяло морозом, на загривке встопорщились фантомные волосы, вокруг пары багровых глаз обрисовалось потустороннее чудовище с ужасающе длинным волосатым хоботом. Кончик хобота сдержанно покачивался, изгибаясь — будто Страж боролся с нарастающим соблазном.
Поддерживая выверенный за многие годы баланс страха и ясности, я протянул Стражу левую руку, и хоботок деликатно присосался к моей ладони. Боли почти не было. Почти. Немного больше страха, чем необходимо и достаточно…
С другой стороны, лучше больше: а то так бы и топтался в прихожей, тёмной и пыльной, не находя ни выхода, ни входа, пока не станет по-настоящему страшно.
Удивительно, но я пересёк порог не первым. За порогом, во внутренней прихожей, уже переминался с ноги на ногу Толик, вид у него был спокойный и несколько даже отсутствующий. Вопросов задавать я не стал. Вскоре появились девушки. Выглядели они как и полагается дебютанткам — ошарашенно. Денисова зачем-то отряхивала колени, хотя они и так были чистые, Ленка всё поправляла и поправляла довольно безупречную причёску.
Страж у каждого свой. К этому просто надо привыкнуть.
Не успели осмотреться толком — подскочила кружка на ножках, со звоном покачалась туда-сюда. Не скупясь, я бросил в нее увесистую монету и предложил всем следовать моему примеру.
Вошли в Присутствие, вошли и замерли на несколько секунд, отдавая дань величию. Просторный высокий зал цилиндрической формы, под прозрачным куполом; по бокам, вдоль стен – спиралевидный пандус, поднимающийся под самый купол, в стенах – встроенные книжные шкафы. Кое-где, на самых разных уровнях, скрывались малозаметные двери. (Я скорее догадывался об их существовании, нежели видел). Алтарь, как заведено, располагался в самом центре зала, на него по-особенному падал свет: купол собирал солнечные лучи, будто линза. Если бы не это, Присутствие храма было бы очень похоже на гигантскую втулку с резьбою внутри.
Книги, конечно, были здесь отнюдь не главным предметом. Их можно было брать, листать, читать, забирать домой (с разрешения). Скорее даже, книжное знание стало тут неким паллиативом: книги предлагали тем, кто искал, но не мог или не умел приобщиться к живому знанию. Ситуация, впрочем, устраивала всех – храмы Кузи стали чем-то вроде публичных библиотек, и такая функция обеспечивала им всеобщее уважение, на которое они едва ли могли бы рассчитывать по своему основному профилю.
Никаких религиозных принадлежностей, за исключением алтаря, видно не было. Как я знал, немногочисленные ритуальные предметы хранились в служебных помещениях; использовались они редко. Кузя никогда не имел по-настоящему много последователей, учеников жрецы и монахи отбирали очень тщательно.
Мне, конечно, и проситься не стоило – отказ был делом, решенным задолго до моего рождения.
— Здравствуйте, учитель, — не без труда отыскав взглядом служителя, я коротко поклонился и завел речь. Жрец, невысокий худощавый мужчина без возраста, благосклонно мне кивнул; его глаза, осмысленные и острые, не выражали ничего, сколь-нибудь близкого человеку.
Толик, следуя моим рекомендациям, в тот же самый момент положил на полочку у алтаря подношение, довольно существенную сумму. Служитель этого словно не заметил, но на самом деле всё-таки заметил.
— Не порекомендуете нам какое-нибудь ясное и сущностное чтение по поводу истории и, как бы это сказать, самых ярких особенностей этого города, Белых Столбов? – слегка досадуя на неестественность фразы, спросил я.
— История, формирующая настоящее? – понимающе улыбнулся жрец. Я согласно кивнул. – Много читать придется. Дни стоят нынче непростые.
— Это мы уже поняли, — вздохнул я. – Неясно только, насколько именно непростые. И в каком смысле, главное. С чего посоветуете начать?
— С совета хороших людей. Володя, ты нас воспринимаешь?
Посмотрев, к кому обращается жрец, я слегка оторопел: в полутемном алькове за столиком с лампой сидел, листая книгу, никто иной, как Владимир Андреевич Оборин, патриарх храма Ткача. Любопытное совпадение.
— Да. Но ты, Костик, меня сейчас ставишь в ложное положение. Я сам люблю читать, и другим того же советую. Не погасить бы стремление этих достойных молодых людей к знанию.
Жрецы, обменявшись вводными фразами, довольно рассмеялись.
— Здравствуйте, здравствуйте! – помахал нам Оборин. – Очень рад вас видеть. Наслышан о ваших подвигах. Константин, ты можешь себе представить – Чистый Колодец восстановил мощность, и благодаря кому?..
— Да ты что? – искренне удивился служитель бога Кузи. – Неужели вы, друзья, упокоили тамошнего жильца?
— А вот это едва ли, — ответил патриарх Ткача, разговаривая явно не со своим товарищем, а с нами. – Они пока только василиска каким-то образом уестествили. Но этого хватило.
— Василиска? Ну это надо же…
— Так это было еще не всё? – Толик выглядел озадаченно и подозрительно. – Был там еще кто-то?
— Конечно, был. Хозяин василиска, и его же первая жертва. Вот вы сами, господин Роговской, подумайте – каким образом заурядный василиск может воспрепятствовать истечению вод? Сидит, сидит там ещё и другой.
— Сидит! – довольно подтвердил Константин. – А вы, господин… Сухов, я не ошибся? – не рассказывали Володе, каким это образом оказались вы в колодце?
— Каким? – заинтересовался Оборин.
— Удивительным! – захохотал жрец бога Кузи. – Они зачем-то проникли в клуб мужеловов, квартирующийся в том же здании, где колодец, там их почему-то отравили, хотя, как видится, не насмерть. Отравили и спустили в колодец через боковой проток. Там они не утонули, более того, выбрались и по дороге на свободу уничтожили василиска. Вот это поворот!
— Действительно, необычное дело, — покачал головой Владимир Андреевич. – Не знаю даже, чему тут удивляться в первую очередь. Зачем этим несчастным травить… впрочем, ладно, это как раз понятно. Незачем. А как выбрались, что не утонули… да и с василиском не так просто совладать… ладно, это всё проза, выясню со временем. А сейчас, неофициально – молодцы. Герои!
— Спасибо, господин Оборин, мы стараемся, — осторожно сказал я, чувствуя, что от меня ждут какой-то реплики.
— Вижу, что стараетесь, — согласился патриарх. – Впечатляет, надо честно признать, логика ваших приключений. Но тут вот какой вопрос встает. Вас же в конце концов наняли очистить этот колодец, и без того уже «чистый», правильно я понял?
— Правильно, — согласился я.
— А вы, между тем, работу до конца не довели. Костя, ты видишь, как всё это характерно и замечательно – надо было им в колодец, они туда и попали, гораздо раньше, между прочим, чем если бы последовательность разворачивалась своим чередом. Попали, но ведь, положа руку на сердце, не вырвали корень древнего зла. Людей-то кто травит? Не мужеловы же эти несчастные. Люди попадали в колодец не из-за василиска, и зачах колодец тоже не из-за него. Я, конечно, ни на чем не настаиваю, но красиво ли бросать работу на полпути?
— Некрасиво, — твердо сказала Ленка Антонова, вспомнив, видно, про свой новый рисунок.
— Если бы вы согласились продолжить, — оживился Оборин, — я бы дал несколько советов.
— Мы подумаем, — мрачно произнес Роговской.
— Подумайте, подумайте, я вас ни в коем случае не тороплю. Кстати, вы же хотели уяснить для себя определенные исторические факты? Пробудить зловещие тени прошлого? Удивительно, зачем так далеко ходить, не побеседовав даже о том с квартирной хозяйкой, уважаемой нашей Софьей Власьевной… А она бы уж могла порассказать, да… Стала бы, это другой, конечно, вопрос, стала бы и насколько была бы при этом последовательна…
Тут я задумался о чем-то постороннем – например, о том, что человек вроде Оборина может позволить себе говорить расплывчато, подвешивая концы фраз в воздухе, беззаботно порхать с темы на тему, а мы будем слушать и не будем перебивать. Думая так, я чуть было не пропустил момент, когда патриарх перешел к делу.
— Существо, поселившееся в колодце, я бы отнес к категории подводников, — говорил он, обращаясь уже исключительно к Антоновой. – Условно. На самом деле, быть может, я и ошибаюсь. У нас, в нашей школе, богатая традиция работы с подводниками. Вы бы зашли к нам в храм где-то во второй половине дня, я могу кое-что показать интересное.
— Да, мы зайдем, — уверенно пообещала Антонова.
— А по нашему вопросу?.. – встрял я, откровенно наплевав на уместность, что нечасто себе позволяю.
— А что по вашему? Ознакомление дать? Вы заходите, там и побеседуем.
— А как же чтения? – удивился Константин. – Ты, что ли, хочешь заменить собой целую библиотеку?
— Почему нет? – удивился Оборин. – Я могу порассказать и более того, что можно найти тут в открытом и свободном доступе. Кстати… Друзья мои, может быть, прямо сразу и отправимся к нам? По дороге я бы вам и поведал кое-что из того, что вам пора уже знать о нашем славном городе. Что думаете?
— Да можно бы, — засомневался я. – Толик, девочки – вы как?
Возражений не последовало.
Уже на улице вспомнили и про Салтыка. Лезть в храм Громыки никому не хотелось ни по делу, ни без дела (был ли делом поиск Салтыка – вопрос открытый). В результате мне пришлось вернуться в Кузин дом – попросить жреца о маленьком одолжении.
Константин с неподдельным любопытством изучал книги, оставленные Обориным. Увидев меня, он приветливо заулыбался. Все книги, как я успел заметить, были о демонах.
— Тут наш товарищ должен подойти, — нерешительно начал я, пытаясь понять, что же у Константина на уме. – Вы бы не могли ему передать, что мы ушли к Ткачу?
— Без проблем, хотя в этом едва ли возникнет необходимость, — жрец улыбался как будто растерянно и немножко виновато. – Насчет Ткача я бы, кстати, не стал на вашем месте вот так вот. Тут у нас принято разделять церковь Ткача и собственно… прошлое. Ну вы поймете, вам Володя расскажет. Он вам много чего, наверное, расскажет. Видите, как сорвался. И дела все его оказались не такими уж важными, как еще десять минут назад. Любопытно, да?
Я пожал плечами. В ситуации было слишком много неизвестных. По крайней мере, для меня.
— Ну, ступайте уже, — продолжал жрец. – Или благословить вас? Подойдите сюда.
Я подошел под благословение, коротко поклонился. Константин набросил капюшон своего черного плаща на голову, взял меня за руку, сказал несколько слов на ухо. Всё вдруг как-то прояснилось. Всё, кроме конкретной ситуации с Обориным.
— Спасибо, — сказал я и направился к выходу. У самых дверей обернулся – служитель бога Кузи провожал меня взглядом, не сдвинувшись с места, и глаза его оптической иллюзией светились из-под широкого капюшона, набросившего на лицо Константина густую тень. Я помахал рукой. Жрец не шелохнулся.
С тем и вышел уже окончательно. Салтык присоединился к нашим, все ждали только меня.
Дождались и пошли вниз по запутанной этажерке улиц, срезая, как это принято в Белых Столбах, по каскадам каменных выщербленных лестниц.
На рисунке, который нам продемонстрировала утром Антонова, был изображен человек с большими вислыми усами и чубом, в лохмотьях, который с видимым отвращением хлебал что-то большой ложкой из пузатого бочонка; его окружали дикари с копьями, в травяных юбочках. Они смотрели на человека в лохмотьях с неприязненным любопытством. Подпись гласила: «Иное дело дает добрые плоды, лишь будучи доведенным до конца, пусть даже само по себе оно не доставляет никакого удовольствия«.
Что ж, до конца – значит, до конца.
…А дело здесь очень давнее, рассказывал патриарх Ткача, давнее и темное. Когда-то очень давно на этом месте, которое тогда никто не называл «Белыми Столбами», стояла деревня кобольдов. Это, конечно, далеко не начало истории; это лишь первое, что нам известно. Кобольды делали свои ужасные приспособления. Именно отсюда, из этих мест, веками тек ручеек странных и злых предметов, которые очень трудно назвать «волшебными». Теперь, когда они утратили силу, или большую ее часть, их называют «гллимт», хотя настоящий гллимт – совсем, совсем другое.
Потом пришел барон Древних, изничтожил кобольдов, захватил всё их хозяйство, стал распоряжаться им по своему непостижимо жестокому разумению. Об этом нам известно очень мало.
Потом пришли эльфы-победители, нашли здесь что-то такое, что им крайне не понравилось. Они решили полностью изолировать эти места, попросту их закрыть.
Постепенно эльфы ушли.
Затем, когда стало ясно, что земли наводняются разнообразнейшими демонами и инородцами, правительство снарядило большую экспедицию на восток, в предгорья, чтобы найти там большое селение, осаждаемое диковинными пришельцами. Пришельцев разогнали, на защиту селения поставили большой гарнизон.
Отсюда пошла человеческая, открытая история Белых Столбов. Под руководством местного воеводы Никиты Крюкова были построены две белые башни, в каждую был посажен могучий и преданный маг со своей когортой. Это был довольно продолжительный период рассвета, окрашенного, впрочем, в багряные тона: энергии, наводнявшие это место, не всегда служили добрую службу человеку. Опьяневшие от дармовой силы маги забыли, с какой целью они были посажены, а едва ли не каждый из местных жителей ощутил возможность вдыхать в подручные предметы дух волшебства. О тех днях рассказывают причудливые и страшные истории.
В последующие десятилетия разброда, смуты и мелких войн, Белые Столбы пришли в упадок. Одна за другой рухнули рукотворные башни, летучих энергий становилось всё меньше, и деревянные этажерчатые вышки, стоявшие едва ли не в каждом дворе, стали тянуться всё выше и выше, ловя тающие, отрывающиеся от земли потоки силы. Вскоре иссякли и они, и теперь мало кто из местных точно скажет вам, зачем повсюду разбросаны эти бревна и балки, и по какой причине они всё не гниют и не годятся даже на дрова.
Очень важно, что разруха началась не сама по себе. Смутные времена породили массу завиральных историй, многозначительных легенд, аллегорических пиес с моралью. Однако о том, что какой-то герой, пожертвовав собой, уничтожил, пускай и не полностью, источник волшебных сил, говорили так много и настолько по-разному, что всем, кому надо, стало ясно: этот дым неспроста. Был фонтан, был и бил; его грубо заткнули. Очевидно, тогда это было необходимо – демонов, вынесенных в реальность через Белые Столбы, ловят по нашим равнинам и холмам до сих пор. Однако слава Белых Столбов с той поры пошла на убыль.
Последнюю попытку восстановить местный источник сил произвел гроссмейстер Санников, загорский архимаг, в 1911-м. До какого-то момента всё шло хорошо. Или, как минимум, нормально. А потом, года четыре спустя, что-то случилось. Ни о Санникове, ни о его могучей когорте с тех пор никто ничего не слышал. Многочисленные маги-специалисты, занимавшие в Белых Столбах целые кварталы, в одночасье собрались и куда-то ушли.
Сейчас, в наши дни, после всего, что было, Белые Столбы стали как бы островком жизни в стране, медленно погружающейся в серый туман безразличия. Неудивительно, что течение приносит сюда людей со всей земли, людей, в которых что-то еще осталось. Нас вот принесло с Софьей. Рисовальщиков принесло. Пчеловодов. Буревестников, стратоборцев. А сколько тут Оглашенных бывает порой!.. А вот и вы теперь. Что-то же и вас сюда привело…
Стан и Ткачи. Это очень важный момент. Ткачи – люди, не имеющие никакого отношения к Великому Ткачу. Мне бы не хотелось об этом говорить, но раз вы настаиваете, ладно. Великого Ткача тогда еще и не существовало, силами ведали совсем другие боги. Возможно, боги эльфов, и всё на свете тогда было совсем не так, как ныне. Ткачи тогда уже существовали, и действовал Стан, на котором они трудились. Что это такое, в чем заключались труды, никто уже не узнает. Поговаривали, что Стан давал абсолютную власть над реальностью, и кто им управлял (а управляли, как вы понимаете, Ткачи), тот управлял всем на свете. Едва ли это правда. Иначе как же могло так получиться, что Стан оказался разрушен, а Ткачи рассеяны по свету? Видимо, настал предел и их могуществу.
Почему они в конце концов обратились к бессмысленному злу? Зачем решили наводнить землю злокозненными демонами из нижних миров? С какой целью объявили войну всему разумному и светлому? Теперь этого никто не узнает.
Сегодня Ткачи – это и не магический орден, и не тайное общество. Трудно сказать, что они такое. И есть ли они вообще. Есть некоторые основания – возможно, ложные, — считать, что это правда. Точнее, мы, ответственные, обязаны действовать так, словно они действительно существуют, и словно они пытаются вернуть утраченное. Восстановить свой Стан, свою власть над реальностью, власть, близкую к абсолютной. А в наших новых условиях, возможно, уже и абсолютную.
К чему приводят такие попытки, мы уже знаем на примере Санникова. К счастью, Ткачом он явно не был. И общество Реконструкторов вряд ли относится к Ткачам (реконструируют они, разумеется, Стан, что же еще тут можно реконструировать), и бедный Карлуша Чкалов, и одаренные, но хитроумные Рисовальщики… все они, положа руку на сердце, работают ровно до тех пор, пока мы уверены, что результата их труды не принесут. А когда кто-то не гарантирует нам такой уверенности, мы принимаем меры.
Мы – это церковь Ткача и Софья Власьевна со своим монастырем святой Аллы. И я дорого бы дал, чтобы избавиться от этих подозрений в адрес Софьи. Создается впечатление, что рано или поздно она может забыть об ответственности. Любопытство возьмет – может взять – верх в любой момент.
О самом страшном, конечно, не хотелось бы думать.
— В дневнике Карла некий «эс – тире – ков» упоминался часто, но всегда в прошедшем времени, — произнес я, когда мы стояли на пороге храма Ткача. Оборин, казалось, не расслышал; или, скорее, не воспринял как нечто новое. Это понятно, как и многое теперь.
Многое, но не всё, не всё.
— Возьмите этот текст, — сказал патриарх, протягивая нам белесый эпифунгий с древним и, очевидно, довольно ценным фолиантом. – Там главное. Остальное можете выяснить у Софьи. Если что-то непонятно, она вам лучше объяснит, чем я.
Мы стояли в святая святых – в архиве Ткача. Молодые служки и жрецы смотрели на нас с нескрываемым любопытством. Надо полагать, чужие здесь появлялись нечасто.
— Положа руку на сердце, я бы и сам легко справился с этой задачей, — посмеивался Оборин, провожая нас к выходу. – Она несложная и неопасная. Что вы одолели василиска – большое дело. Но вот почему-то ситуация требует, чтобы вы продолжали. Лучше послушаться, честно говоря. Тут лучше так.
— А откуда вы знаете, чего требует ситуация? – спросил я, стараясь, чтобы в моем голосе не прозвучало ни единой нотки вызова – только почтительное любопытство.
— С причинами и следствиями вышла тут какая-то петрушка, — охотно разъяснил Патриарх на прощанье. – Вы оказались в колодце гораздо раньше, чем должны были оказаться согласно нормальному течению дел. Говорю же: у вас причинность внешняя, как экзоскелет. У обычных людей логика внутри, а их внешние дела наматывают на нее мясо событий. У вас наоборот — делаете сами не знаете что, а на это наращивается, как панцирь, событийная логика. Такие знаки необходимо учитывать; совпадением это быть не может. А с Софьей вы не очень-то… Понимаю, она может выглядеть очень внушительно. Это ее платье цвета венозной крови яка… Кто бы вы думали придумал для нее этот облик? Ваш покорный слуга, вот кто. Софья принадлежит артистической, а не аристократической семье. И нынешний ее образ — это, и в самом деле, лишь образ. Не обманывайтесь, где не надо.
Время шло к обеду; направились домой, к Софье Власьевне. На прощанье Оборин осведомился, где же уважаемый Эдгар, и честному ответу явно не удивился.
Ох эти обеды у Софьи Власьевны Чкаловой! Они запомнились мне лучше всего. Чтобы вспомнить хоть что-то о путанных и лихих деньках в Белых Столбах, я первым делом воскрешаю в памяти какой-нибудь вкус; за ним, как за ячеистым тралом, вытягиваются и былые события. Нежные пироги с капустой – и вот мы идем вниз, вниз, всё вниз бесконечными лестницами, спешим куда-то, теперь уж непонятно, куда; горячая гамма шашлыка, не оставляющая места даже для слабого привкуса – вот мы любуемся закатом, стоя на тихой улочке, а потом долго еще обсуждаем планы; пьянящий терпкий виноград – и мы стоим, растерянно озираясь, в комнате, заполненной янтарными, словно бы ниоткуда не изливающимся светом (впрочем, это уже позже и вроде даже не здесь); кисло-горьковатые, головокружительные грузди холодного посола – и вот мы, бок о бок, сражаемся с отрядом полудиких рукосуев, набросившихся на нас из засады по дороге в Чертаново…
Это я молчу про вина и разнообразные настойки.
Тот обед, впрочем, проходил достаточно буднично. Хозяйка составила нам компанию; неожиданно я заметил, что она вполне еще молода и недурна собой. Это мимолетное наблюдение, однако, не оказало ни малейшего влияния на дальнейшее развитие событий.
— Володе всё-таки удалось включить вас в свою игру, — констатировала она, выслушав наш рассказ, изрядно сокращенный и спрямленный. – Не говорите, что я вас не предупреждала.
— Мне это необходимо, — сказала Антонова.
— Не сомневаюсь. Теперь у вас выхода нет, в любом случае. Дело надо закончить. Вы с текстом-то ознакомились? Еще нет? В общем, если возникнут какие-то вопросы – не стесняйтесь, спрашивайте. С подводными жителями мы знакомы неплохо. А вот с демонами… по вопросам, связанным с этим способом бытия, лучше всё-таки ко Владимиру Андреевичу.
— А при чем тут демоны? – удивился Салтык. И не он один.
— Может, и не при чем, — рассеянно ответила Софья Власьевна. – Но вот вам мой совет: если выпадет случай узнать что-нибудь о мерцающем демоне, лучше вы этим случаем воспользуйтесь. Может оказаться важным.
— Это совет или просьба? – с улыбкой спросила Антонова.
— Леночка, это пожелание, — улыбнулась в ответ хозяйка. – А вот по поводу всех этих древних вещей, если они вас действительно интересуют, у меня будет просьба личного характера. Пожалуйста, не надо ничего трогать. Володя – человек азартный, у него большой ум, он видит важные, системные вещи, которых не вижу я… и в то же время он увлекается. Я очень беспокоюсь, как бы любопытство не пересилило. Он — феномен бороды, понимаете? Нет? Просто представьте его без бороды, и наваждение рассеется. Нос картошкой и веснушки. Но пока… Он может – мог бы, не будь он мудрым и ответственным человеком – воспользоваться вами, как рычагом, чтобы открыть… открыть, если можно так выразиться…
Софья Власьевна замолчала, словно вслушиваясь во что-то, слышное лишь ей одной.
— Что бы это ни было, открывать его не стоит. Слышали историю о том, как некий старый маг выдернул пробку, и из нашей жизни вытек почти весь смысл — одна видимость осталась? Ерунда, конечно, суеверия, но знаете что? Дело-то происходило где-то здесь, неподалеку. Жизнь, истекающая смыслом…
Сказав так, хозяйка поблагодарила нас за компанию и ушла, ступая, как привидение. Мы сидели, стараясь не смотреть друг на друга, и медленно поглощали десерт, казавшийся невероятно, нечеловечески вкусным.
Первая проблема заключалась в том, что Тома Денисова наотрез отказывалась этим заниматься. Она не видела смысла в путанном и опасном расследовании, ей была безразлична судьба Чистого Колодца и просьба Оборина, ей вообще было непонятно, что мы до сих пор делаем в Белых Столбах. Антонова благоразумно из разговора выключилась и вообще куда-то исчезла, Салтык краснел и бледнел, слушая, в каких терминах Тома описывает свое отношение к происходящему.
Глядя на ее порывистую жестикуляцию, на нездоровый румянец, проступивший на левой скуле (словно след от удара, которого так и не случилось), я поймал себя на мысли, что без труда мог бы ее уговорить. Она так и ждала тех слов, которые я мог бы ей сказать.
Мог бы, да не стал. Во-первых, такой разговор надо было вести наедине; во-вторых, казалось почему-то, что это было бы нечестно по отношению к Толику.
Впрочем, обошлось и без меня. Салтык выскочил за порог, хлопнув дверью, и Тома сдалась.
— А интересная штучка, вы знаете, — радовалась она через каких-то полчаса. – С таким я еще не сталкивалась. Это вообще не о подводниках как таковых, это что-то смежное. Может быть, Сергей, больше даже по твоей части.
Я без труда изобразил вежливый интерес.
— Он живет сразу несколько жизней, одновременно, — объясняла она, жестикулируя древним текстом. – Сам, как представитель… как, что ли, подземельное существо, или подводное, и одновременно как человек. Возможно, и не один. Как несколько человек одновременно. Он, интересно, не как-то там вселяется в них, а прямо живет ими. Они – это он.
— И в то же время, они – это всё-таки они? – полюбопытствовал я.
— А вот это я не знаю. Так уже быть не может.
— А так, как ты говоришь, может? – вмешался Салтык. Денисова его проигнорировала.
— Что самое интересное, — продолжала она, — уязвим он исключительно в своей человеческой ипостаси. Его «подводную» форму мы можем убить, можем взять в плен, но пока он живет людьми, это нам ничего не даст. Нужно браться за человека.
— За какого именно? Как его найти?
— Вот это вопрос, — нехотя призналась Тома. – Я не знаю.
Антонову наша неудача, казалось, не то что не смутила, а наоборот, обрадовала. Она взволнованно мерила шагами свою комнату, слушая мой несколько виноватый рассказ, посмеивалась в не предназначенных для того местах. Идти на поклон к Софье Власьевне наотрез отказалась и нам заказала.
— Не надо спешить, Сережа, не надо. Всё идет своим чередом. Всё развивается правильно. Я, кажется, начинаю понимать, как это тут работает.
— Что работает? – не понял я.
— Это. Вся система. Ладно, я сама сейчас пока не могу сформулировать. Лучше и пытаться не буду, ладно? Подождем лучше до утра завтра, посмотрим, что выйдет.
— Из чего? Мы же ничего пока не сделали, ты не поняла разве? Человека надо найти, искать, а как его искать, с чего вообще начать – неясно.
— Ага, человека. Неясно…
Антонова на полном серьезе размышляла над проблемой и, кажется, понимала что-то такое, о чем я даже не догадывался.
— Сделать. Сережа, ты всё правильно сказал. Надо, конечно, сначала сделать. А человек найдется. Проверим-ка давай. Пошли к Софье, правда что. Она приглашала.
К хозяйке направились мы вдвоем. Софья Власьевна, казалось, нас ждала.
— Единственное, чем могу помочь, — сказала она, выслушав нас очень внимательно, — так это тем, что описываемый жилец не может отравить кого угодно. Ему нужно, во-первых, чтобы его человеческая форма вступила в физический контакт с потенциальной жертвой, а во-вторых, чтобы жертва подошла достаточно близко к его подземельному телу. Например, пришла в один закрытый клуб.
— Интересно… А контакт физический должен быть обязательно со всеми, если сразу много жертв, или достаточно кого-то одного из компании?
— Вот этого я не знаю, к сожалению. Вполне допускаю, что достаточно одного-двух. Физический контакт – для того, чтобы подводник увидел потенциальную жертву. Как бы пометить ее, что ли. Основную работу всё-таки производит подземельное тело.
Поблагодарив хозяйку, мы ушли. Физический контакт, надо же. В первый день нашего пребывания в Белых Столбах кое-кто, возможно, имел неопределенное число близких физических контактов. Поди теперь разберись.
Антонова, судя по ее погрустневшему виду, задумалась о том же.
— Ничего, ничего, — сказала она, утешая, скорее, себя. – Посмотрим, что будет. Зерна брошены, дождемся всходов.
— А почва-то удобрена? – полюбопытствовал я. Антонова вскинулась, посмотрела на меня, будто что-то прозревая, потом вдруг засмеялась и как-то по-мужски похлопала меня по плечу.
Совершенно неясно, что происходит.
В ожидании всходов (о которых было решено никому не рассказывать, даже, увы, мне) не стали, конечно, сидеть, сложа руки. Я вспомнил дневник Карла, где рассказывалось о злокозненных, жалких и бесполезных И. да З. Толик напомнил о мерцающем демоне. Салтык почему-то помянул Эдгара.
Все, однако, сошлись на том, что настало самое время побеседовать с бывшими потерпевшими, Ищаком и Зелепукиным. Непонятно только, в какой последовательности. Они наверняка должны что-то знать.
За адресом отправились к Мухтарову – благо, его дом располагался неподалеку, парой ярусов ниже — как раз там, где вальяжные богатые усадьбы сменялись строгой деловой застройкой. Казенный нарочитый принял нас без чинов.
— Я могу дать вам адреса этих мудаков, но учтите, ребята, если вы к ним сунетесь, это будет автоматически означать, что они уже не смогут отказаться от своих обвинений, – Мухтаров был пьян и крайне благодушен. – Они, то есть, конечно, смогут. И даже наверняка побегут ко мне отказную писать! Но я тогда уже не смогу этот отказ принять. Потому что он будет прямым следствием беседы с вами. Понимаете, в чем тут фокус, а?
Мы, конечно, понимали. Антонова холодно заверила, что ни о каких отказах не может быть и речи, что ее намерение вывести всех тут на чистую воду только окрепло, а мы с Толиком, чтобы снять неловкость, согласились пропустить с хозяином по стакану. Просидели пару часов, болтая о разном, тоже расслабились и размякли, сидели бы еще, но на веранде появилась жена Мухтарова, бледная неприветливая женщина, и как-то сама по себе настала пора прощаться. Обещали, конечно, заходить еще.
— Завтра будет кое-что для вас, — пообещал на прощание Мухтаров. – Вы охуеете. Извините, мадмуазель, но иначе не скажешь.
Таким образом, очередная, третья по счету встреча с казенным нарочитым Мухтаровым завершилась на мажорной ноте.
Истец Зелепукин проживал на улице Санникова – его двухэтажный домик с мезонином был зажат между элеватором (издали глядя, не действующим) и мрачным, совершенно одичавшим садом, обнесенным со всех сторон невысоким, но глухим забором из неприятных серых досок. Такое впечатление, будто город отгородился от сада, чтоб оттуда чего-нибудь не вылезло. Это было не менее странно, чем всё прочее в этом городе.
Участок же Зелепукина был почти голый – лишь кое-где высились кусты пеонов и старые, чахлые, поросшие каким-то унылым лишайником прутья черной рябины и ирги. Ирга уже вся осыпалась (не больно кольнуло – вот еще одно лето перевалило за экватор), рябина стояла зеленая, ее редкие грозди были словно собраны в кулаки. Мы потоптались у крыльца, дверь распахнулась сама – на пороге стоял истец Зелепукин собственной персоной.
— Здравствуйте, — неуверенно сказал он. Выглядел истец Зелепукин гораздо лучше, чем несколько дней назад на суде.
Мы ответили настороженным молчанием. Как-то не успели за всё это время договориться, кто что будет говорить, да и вообще. Я к тому же слегка покачивался, потому что был пьян, да и остальные были не лучше.
— Вы что-то хотели? – настаивал Зелепукин; интонации, впрочем, настойчивыми не были.
— Мы пройдем? – строго спросила Антонова и, не дожидаясь ответа, поднялась на крыльцо. Зелепукин отступил внутрь, позволяя ей – а за ней и всем нам – войти в дом.
— Что же вы, Святослав Филиппович, так поступаете? – Ленка атаковала, решив не давать истцу передышки, тот отступал всё дальше вглубь террасы, натыкаясь на обшарпанные стулья. Терраса была просторная, светлая, но порядка в ней не было – стулья, столы, незаправленная хаотичная постель на диване…
— Нехорошо это, совсем нехорошо. Думаете, если Карлуша пропал, так никто ничего и не узнает?
На истца Зелепукина было страшно смотреть. Левой рукой он словно пытался отгородиться от наступающей на него Антоновой, а правой пытался нашарить что-то на заведомо пустом, как полуденная степь, письменном столе.
— В этом отношении даже ваш навет – просто мелочь, не заслуживающая никакого внимания. Вы, Зелепукин, понимаете, во что вляпались?
Зелепукин явно понимал. Оставив попытки нащупать что-то на столе, он принялся умоляюще жестикулировать.
— Я понимаю, я всё понял уже давно, — зачастил он. – Пытаться свалить всё это на вас было просто последним воплем отчаяния! Но у меня же ничего не получилось, слава богам, ничего не получилось из всего этого. Я вам сейчас всё принесу, всё отдам!
— Почему не получилось? – настаивала Антонова.
— Я… я взял у него, но потерял свой. Смешно, правда? Боги, говорю вам, боги меня сберегли.
— Где вы потеряли… этот свой?
— Я не знаю, слово Леты, я не знаю!
(- Это – посвященный Леты? – тихо удивилась Тома).
— Я хранил ключ вот здесь, дома, в спальне. Я когда взял у него, я его хотел положить сразу к моему, а смотрю – его нет. Как же я сперва расстроился! Я теперь только понимаю, меня боги так сберегли!
— Когда вы видели свой в последний раз?
— Не знаю даже, давно, он у меня в тайном ящичке лежал, там никто… но кто-то же всё-таки…
— Так, очень хорошо. Что же с вами прикажете делать?
— Я сейчас принесу… нет, вы пойдемте, вы вместе, чтобы я ничего, если вы думаете… в спальню…
— В спальню, значит, приглашаете? – хищно развеселилась Антонова, но всё же устремилась за Зелепукиным, жестом оставив нас на веранде. Мы молчали.
Молчала и невысокая немолодая женщина, очевидно, супруга Зелепукина – мы и не заметили, как она возникла на пороге. Молчала и посверкивала на нас водянистыми глазами.
— Глупая ситуация, правда? – вежливо сказал я ей, но она словно и не слышала.
Вскоре Ленка с Зелепукиным вернулись; Антонова несла в руках какой-то небольшой предмет, завернутый в синюю тряпицу. Вид у нее был слегка ошарашенный.
— Что теперь будет? – спросил у нее Зелепукин, явно настроившись уже на благоприятный исход.
— Мы изучим ваше поведение и сделаем соответствующие выводы, — туманно ответила Антонова. – Не пытайтесь пока покинуть город.
— Да что вы… я никогда… я не покидал город уж несколько лет, наверное, и сейчас не собирался, не дай боже…
— Вот и отлично. Всего доброго, господин Зелепукин.
— И вам, и вам, — заторопился хозяин, провожая нас с крыльца. – Счастливо вам, всего хорошего!
Маскируя сухим официальным видом некоторую растерянность, мы вышли на улицу. Едва за нами захлопнулась дверь, как изнутри начали раздаваться характерные звуки скандала – сначала прерывисто, словно бы нерешительно, затем всё сильней и уверенней. Мы зашагали по улице на запад – туда, где улица Санникова вливалась в улицу Строителей, а та вела наверх, мимо входов в бывшие каменоломни, мимо храмов и мастерских, туда, где параллельно друг другу проходили сразу девять улиц Текстильщиков, на одной из которых стоял дом Ищака. Второго нашего потерпевшего.
— Посмотри хоть, что он тебе дал такое, — я первым решился нарушить молчание. Ленка покачала головой.
— Сейчас не время, еще больше только запутаемся. Мы сейчас ничего не понимаем, и это нам только на пользу. Сначала к тому, второму.
— Лен, у тебя как с головкой? – поинтересовался Салтык, но Антонова эту его реплику проигнорировала.
Как же всё это причудливо и ни на что не похоже.
Ищак жил в трехэтажном каменном доме, вход прямо с улицы. Уже смеркалось. Нам пришлось позвонить несколько раз, чтобы нам открыли.
Истец Ищак был, против ожиданий, настроен вполне дружелюбно. Точнее, у него был елейный вид и вкрадчивые манеры прохиндея, которому известно что-то такое, что дает ему преимущество над всеми вокруг. Так точно выглядел бы плохой картежник, которому пришла отличная карта, и всё, что остается – разыграть ее до верного.
— Ждал я вас, очень ждал, — говорил Ищак, приторно улыбаясь. Беседа проходила в небольшой, уютно обставленной приемной на первом этаже. Пахло дорогими медикаментами.
— Откуда такая уверенность? – Антонова ответила загадочной улыбкой, интонации ее были медовыми и чуть угрожающими.
— Что вы, — обрадовался Ищак, — какая уж уверенность? Надежда! Так будет точнее.
— Как же я не люблю разочаровывать людей, — пригорюнилась Ленка. – Просто не знаю, может быть, мы поспешили…
— В этом отношении я вас прекрасно понимаю! – заверил ее Ищак.
— В таком случае, боюсь себе даже представить, как трудно было вам с Карлушей Чкаловым – бедный мальчик так вам верил…
Это было точное попадание. Сквозь застывшую на лице Ищака улыбку начали пробиваться красные пятна.
— Если бы вы, Елена, только знали, что затевал этот «бедный мальчик», — оправившись, возразил хозяин. – Я ему только музыкальный порошок. Больше ничего не мог предложить этой мятущейся душе, ровным счетом ничего. А сердце так и разрывалось, представьте…
При словах «музыкальный порошок» все, не сдержавшись, посмотрели на меня. От Ищака это не укрылось.
— У меня есть, — кротко сказал он, снова нащупав почву под ногами.
— Спасибо, у меня тоже, — улыбнулся я.
— Как бы то ни было, янтарь его удержит надолго, — включился в игру Салтык. Включился, надо признать, удачно – в глазах аптекаря снова закувыркался ужас.
— Не могу сказать, что его не предупреждали о таком возможном развитии событий, — голос Ищака зазвучал виновато. – Он знал, на что идет.
— Ну ладно, — сжалилась Антонова, — Карл – это пройденный этап. Давайте лучше к делу. Чем вы можете нам помочь?
Против ожиданий, Ищак медленно кивнул и открыл специальным ключиком ящик стола. Вынул какой-то небольшой красный сверток.
— Это моя часть. Вернее, не совсем моя. Удивительный, вы знаете, случай произошел. Добыв чужую часть, я каким-то непостижимым образом умудрился утратить свою. Она попросту исчезла. Она…
Тут Ищак смолк и посмотрел на Антонову каким-то новым взглядом.
— Она уже у вас, — констатировал он. Ленка многозначительно кивнула, вольно или невольно повторяя его движение.
— Не буду задавать вопросов, — подождав объяснений, и не дождавшись их, продолжал аптекарь. – Возьмите и отправляйтесь в Чертаново. Дело принимает крайне скверный для всех нас оборот. Да, не буду отрицать, в сложившихся обстоятельствах я заботился в первую очередь о своей, так сказать, шкуре, но это лишь потому, что ничего больше мне не оставалось. История с кражей не должна была затронуть вас, это была крайне неудачная импровизация. Меня прижали к стенке последствия моих же собственных ошибок.
— Вы можете на нас твердо рассчитывать, — с достоинством произнесла Антонова, забирая маленький сверток. – Мы постараемся исправить вашу оплошность.
— Ступайте туда уже завтра. Мерцающий демон, овладевший своею собственной книгой, в любом случае направится туда. Иного пути у него просто нет.
Через минуту мы были уже на улице. Почти совсем стемнело.
— Самое время узнать что-то о мерцающем демоне, — сказал Толик. – Нам, кстати, Софья Власьевна об этом говорила. Что эта информация может нам пригодиться.
— По-моему, мы знаем о нем всё, что нужно, — отмахнулась Ленка. – Завтра пойдем туда и разузнаем всё сами. Главное-то известно: он пойдет в Чертаново.
— Лена, это уже какая-то бредятина, извини меня, — беспокоился Салтык. – Какой еще демон? Почему мы должны идти в Чертаново? Что тебе дали эти люди и как это относится хоть вообще к чему…? Я вот, между прочим, совсем уже ничего не понимаю.
— Я тоже, Слав, я тоже, — голос Антоновой звучал почти ласково. – И это очень хорошо. Так меньше шансов ошибиться. Ты же видишь, что происходит?
— Что, ну что?!
— События созрели. Надо просто немножечко потрясти, и они сами падают. Лишь бы только не на голову, а?
— Это какой-то бред, — расстроено протянул Салтык. – Я не могу в этом участвовать.
— Это ненадолго, — успокоила его Антонова. – Скоро всё встанет на свои места. Потерпи еще чуть-чуть. Всё образуется, вот увидишь.
Вернувшись, сразу начали готовиться ко сну – ужинать после посиделок у Мухтарова никто не пожелал. Едва я устроился на своей кушетке, ставшей теперь почему-то тесной и узкой, в дверь тихонечко поскреблись, и в библиотеку вошла Антонова. Я было оживился, испытав целую гамму сильных и довольно противоречивых, хотя и не неприятных чувств, однако всё это было напрасно – Ленка зашла просто поговорить.
— Видел вот это? Сейчас только появилось, — с затаенной гордостью в голосе спросила она, протягивая мне новый рисунок. Там был изображен какой-то несуразного вида гном, сам себя вытягивающий за бороду из колодца. Подпись гласила: «Открыв истину в себе самом, тебе не нужно будет другого».
— А мерцающий демон со своей же собственной книгой пошел в Чертаново, — радовалось Антонова. – По-моему, яснее ясного предсказание, и мы на правильном пути. А?
— Может быть, — стараясь, чтобы мой голос звучал не очень скептически, ответил я.
— Я только, Сереж, одного пока не пойму. Что же это такое на самом деле – предсказание или повеление?
— Так ты под это, типа, «готовила почву»? – догадался вдруг я. – Чтобы картинку получить?
— Не картинку, а предсказание или повеление, — Ленка засмеялась в голос, но тут же спохватилась и перешла на шепот.
— Хорошо, что хоть кому-то я могу это рассказать! Такие все дураки, что просто ужас. Особенно Славка. Ладно, я пойду спать. Спокойной тебе ночи, Сережа. Запасайся на завтра, кто знает, что нас там ждет…
И я начал запасаться, смутно надеясь, что завтра с утра Роговской или кто еще закатит демарш, и никуда мы в результате не пойдем. Потому что было ясно – где-то рядом маячит и многозначительно колыхается тень большой ошибки. Большой и грубой.
Утром, трезвым пасмурным утром, всё оказалось не так. С гор спустился ветер, совсем осенний, не июльский; в мою чашку откуда-то задуло большой дубовый лист. Я его вынул и зачем-то начал отряхивать. Порыв ветра швырнул несколько капель Антоновой прямо в лицо, но она и не заметила.
Причина такой отрешенности таилась в области изобразительного искусства.
— Я готова принять, что всё это из-за меня, — повторяла Ленка, пристально следя за нашей реакцией. – Но я совершенно не понимаю пока, что с этим делать. Совершенно. Ребята, это тупик. Я бы дорого дала, чтобы этого не было. Но это есть, это было, и ничего теперь с этим не поделаешь.
На новой картинке, которую Антонова нашла утром на тумбочке у своей кровати, был изображен довольно юмористический сюжет. Карикатурный тощий человечек держался обеими руками за свой гротескный хуй, кое-как перевязанный (что, видимо, символизировало болезнь либо травму); из хуя вылетал, поднимаясь злокозненным облачком, паскудного вида демон, а подпись гласила: «Неразборчивость в любовных связях может нарушить ваши планы в самый неподходящий момент«.
В целом, послание было совершенно прозрачным.
Глядя на новую картину, я испытывал широчайшую гамму чувств. В том, что Антонова совершенно напрасно приняла изображение на свой счет, я не сомневался. Сомневался я в другом: надо ли мне открывать правду. Нужна ли нам – и мне лично – такая правда.
По всему выходило, что надо. Хотя мне лично это на пользу не пойдет.
— Лена, я могу тебя обрадовать, — придушив внутреннего предателя, сказал я, когда завтрак подошел к концу. – У меня есть все основания полагать, что послание адресовано не тебе.
Дорогой сосредоточенно молчали. Даже Салтык – он попробовал было что-то мне высказать, но Толик отвел его в сторону и как-то, что ли, поговорил. В общем, главное – результат: Салтык никому не мешал, только бубнил себе под нос что-то невеселое.
Главная же роль была уготована Денисовой. Впрочем, Тома утверждала, что ничего сложного тут нет – если мы справимся со своей частью, всё остальное – дело техники. Ну, может быть, и так.
Мы, конечно, постараемся.
Трактир «Теплый Стан» ничуть не изменился с того самого момента, как мы впервые вошли в Белые Столбы. Да и с чего бы ему меняться – сколько там дней прошло, четыре, пять?..
— Она там, — доложила Антонова, вернувшаяся с разведки. Мы, приняв нарочито беззаботный вид, переместились на другую сторону площади и стали наблюдать. Вот-вот должна кончиться ее смена. Черного выхода из трактира не было; точнее, он был, но располагался рядом с парадным.
Всё шло как по маслу. Вот в дверях показалась Наталья; вот Салтык пихнул меня локтем и ухмыльнулся (неожиданно). Немного погодя мы последовали за трактирщицей, дожидаясь лишь удобного момента.
Настал такой момент довольно скоро – на одном из лестничных маршей. Было, как всегда, безлюдно; лестниц в Белых Столбах, казалось, больше, чем людей.
— Наташа, можно вас на минуточку, — я обогнал барменшу и возник прямо перед ней, деликатно приподняв шляпу. Она остановилась и начала испуганно озираться; Салтык шутливо отдал честь, подскочивший Толик деланно воздел очи горе. Тут она всё поняла.
— Дама, вы нас премного обяжете, если не будете оказывать сопротивления, — строго произнесла Антонова. Наталья, может быть, и стала бы сопротивляться, но что она могла сделать одна против оравы вооруженных людей?
— Сухарь, назад! – выкрикнул Роговской и больно ткнул меня в грудь обухом секиры. Я согнулся, попытался отступить, запнулся о корень, некстати вылезший из ступеньки, потерял равновесие, всплеснул руками и рухнул в колючие кусты. На кустах висели синие ягоды, с виду очень ядовитые. Дальше всё происходило без моего участия.
Надо было, конечно, догадаться, что Наталья сразу попытается взять меня под контроль, но я не догадался, и никто не догадался.
Следующее, что я помню – Наталья сидит, почему-то вцепившись зубами в собственное запястье, и из него хлещет кровь, нормальная человеческая кровь; наши встали в круг, взявшись за руки, и медленно перемещаются против часовой стрелки, Денисова, поднявшаяся на пол-пролета, что-то читает (вспоминается, будто бы даже видел образ Леты у нее над головой, но это вряд ли), а в круге корчится и приплясывает омерзительный демон, точь-в-точь как на картинке Антоновой: зеленый, голый, мокрый, тощий, в огромных пузырчатых очках…
Потом и я пригодился: снизу с диким топотом и лязгом показались трое полицейских, видевших только едва живую женщину и нас вокруг, разбойников; я грохнул молнией прямо им под ноги, они растерялись и как-то поутратили боевой пыл, а потом тоже заметили демона и сообразили, что всё тут не так просто, как только что казалось.
— Будешь еще людей воровать? Будешь еще людей воровать? – злобно приговаривал Салтык, замахиваясь какой-то странной плеткой (новость; никогда ее у него не видел). Демон корчился и жестами отрекался от всего.
Словом, воспитательная работа шла полным ходом.
— Тот самый чёрт из Чистого Колодца, — объяснял я полицейским, а те важно кивали. – Нам Оборин поручил, мы вот занимаемся.
— Ну и погань, — соглашался старший из полицейских, пожилой дядька с профессионально распушенными усами.
Наконец наглядная часть подошла к концу. Денисова вытащила новый манускрипт, на котором было что-то нарисовано, прочитала несколько фраз на каком-то странном, будто бы не настоящем языке, и умиренный демон-подводник полез в свое изображение.
— С этой что делать? – с неприятной деловитостью (судя по реакции, меня еще не совсем отпустило) спросил Салтык.
— Да черт ее знает, — безразлично откликнулась Тома. – Тут об этом ничего не сказано. Она, наверное, уже безопасная.
Наталья стояла на четвереньках и взирала на всё происходящее с глубокой звериной грустью.
— Жалко ее, — неожиданно сказал Салтык. – Пропадет теперь.
— Возьмите ее Оборину вместе с демоном, он, должно быть, знает, что с такими делать, — посоветовал я полицейским. Те взяли Наталью под руки, подняли; что ж, по крайней мере, стоять без посторонней помощи она не разучилась.
— Здесь у вас это что, нормально? В порядке вещей? – спросил я полицейских, стараясь не поддаваться нарастающей злобе. Очарован, это должно скоро пройти.
— Каждый спасается, как может, — был ответ. – Вы нам что, судьи?
Конечно, глупый вопрос. После того, что я видел в саду Чкаловой и в кабинете Оборина – глупый.
После того, как полицейские увели Наталью и унесли рисунок, в котором спрятался странный подводный демон, мы некоторое время сидели на ступеньках. Говорить не хотелось. Я не чувствовал себя виноватым; товарищи мои, судя по всему, не чувствовали себя героями. Никто никем себя не чувствовал, просто было как-то мёрзло на душе.
Поменьше бы таких побед, что ли.
— Я тебе, Сережа, должна сказать огромное спасибо, — Ленка Антонова доверительно прижалась ко мне плечом, говорила негромко, вполне искренне, безо всякой игривости, что меня, к моему же стыду, как-то даже разочаровало; впрочем, чувство было мимолетным и не вполне осознанным. – Ты сегодня очень много для меня сделал. Я перед тобою в долгу.
— Объясни, что именно я для тебя сделал, — глядя на метаморфозу Антоновой, я тоже решил не притворяться. Мы отстали от всех на целый лестничный марш; идти, прижимаясь друг к другу, было неудобно.
— Когда я получила утром новый рисунок, я очень, очень хотела, чтобы всего этого не было. Чтоб это оказалось не-бывшим. Ты сумел переключить стрелки так, чтобы мое желание исполнилось. Если ты сам этого не понял… тогда, наверное, ты еще лучше, чем я о тебе думаю. Спасибо. Я исполню любое твое желание, если это окажется в моих силах. Любое. Я серьезно.
Внезапно я ощутил пьянящий, просто дикий, ни на что не похожий восторг. Мы остановились. Я развернул Антонову лицом к себе, крепко обнял, поцеловал в лоб.
Непонятно почему, я испытывал невыносимую радость за Лену Антонову. Словно бы разогнулось что-то, что было согнутым так долго, что я не имел об этом ни малейшего представления, воспринимая это как должное. Изменилась Антонова, а разогнулось – во мне.
— Это тебе спасибо, Лена, — сказал я, когда чувства несколько схлынули. – Ты себе не представляешь, как я за тебя рад. И за себя тоже. Ты уже выполнила мое желание. Всё прекрасно.
На нас, обнимающихся, оглядывались в недоумении; Салтык, грубо отмахивая руками, ушел далеко вперед, остальные смотрели, не решаясь позвать. Я отпустил Ленку, развернул ее обратно, поощрительно (но незаметно) хлопнул ее по заднице; она, верно оценив происходящее, медленно начала спускаться. Я любовался ее фигурой и роскошной копной соломенно-золотых волос, разрываясь от нечеловеческой радости и сожаления, что не высказал желания простого и земного. Желания, которое в этот момент просто ослепляло.
Впрочем, я чувствовал, что всё еще имею право. И что вряд ли этим правом воспользуюсь.
«Вот такой я человек».