Утро выдалось трудным. Помните шутку про «открытие века»? Я его совершил и увидел Тамару — уже одетую, очень опрятную, собранную, красивую и отстраненную.
— Денисова, — с трудом вымолвил я, — ты в курсе, что ты чудовище? Ты когда нибудь с утра бываешь как все нормальные люди? Или уже просыпаешься такая? Или вообще не спишь?
Пока говорил, удалось совершить открытие и второго века. Денисову, впрочем, мой монолог не позабавил.
— Красиво говоришь, — прохладно молвила она.
О боги, что еще опять? Захотелось закрыть с таким трудом открытые глаза и провалиться обратно в тусклый неосознанный сон.
— Что стряслось?
Молчит.
Пришлось просыпаться по-настоящему, приводить себя в порядок и заново наводить мосты. Что-то с ними случилось за ночь. Наверное, бурным течением унесло.
Хотя какое течение — рухнул как убитый, не глянув даже… Нет, дело точно не в этом. Быть того не может.
Минут через десять сложной беседы Тамара наконец встала и заявила чужим голосом:
— Я видела вчера, как ты на нее смотрел.
Это прозвучало довольно свежо. О чем угодно думал, но такое…
— Да ты что. У нас с ней ничего. Всё решено за время похода. Если б чего-то было… но уже нет, и теперь точно не будет. Полностью исключено.
— Я не про Леночку. Хотя… ладно. Я про твою эльфийку. Как ты вчера на нее таращился. Она ушла давно, хвостиком махнула, а ты всё смотришь вслед. Тебя я никогда таким не видела.
Пауза.
— Я подсматривала. Стыдно. А куда ты вдруг ринулся на ночь глядя?
— Я тоже за тобой подсматривал. Через незримого ухажера. Теперь не так стыдно признаваться. А ты как?
Денисова глянула на меня с каким-то новым, чуть более интересным выражением.
— Через одного бражника. Ну тупые…
Точно. Было такое. Я стою, гляжу в темноту, а над кустами нарезает неровные круги огромная, совершенно бестолковая ночная бабочка.
— Слушай, я могу всё объяснить. Ты зря вообще. Тут другое.
— Это всегда другое. Думаешь, я не знаю? Я не всю жизнь в лесу прожила.
— Так… вот представь, к примеру, что ты ревнуешь меня к мраморной статуе, которой я…
— Я ревную?! Ты не охуел ли? Кто ты мне такой, чтоб тебя ревновать? Мы друг другу какие-нибудь клятвы давали? Нет, ты напомни, может вдруг я забыла?
Ну вот. Нехватка опыта подобных бесед порой всё усложняет. И вообще даже как-то обидно это. Точно, вот тут мне должно стать обидно.
Немного помолчал, внутренне отстраняясь. Обидно — так обидно.
— Как знаешь. Дело твое.
Сработало. Я не играл — я жил.
— Ладно… ты, Серёжа… я… напрасно я. Я так не думаю.
— Хорошо. Нет, правда хорошо. Я очень рад, что ты так не думаешь…
— А всё-таки… ты так смотрел… а на меня?
— А ты не мраморная статуя древних времён. Ты живая.
— А если она тебе улыбнется?
— Ты не понимаешь. Это не мой уровень.
— Вот как! Хорошо хоть, что я — твой уровень.
Тон беседы резко изменился, и мне стоило огромных трудов не увлечься и не утратить нить. Всё-таки Тамара в такие моменты была невероятна хороша.
— Я не о том. Она меня старше.
— Я тоже тебя старше!
— На два года?
— Почти на три!
— Хоть не на четыреста с лишним.
— И это всё?
— Она меня гораздо важней.
— Я тоже тебя важней!
— А тут я с тобой не могу согласиться…
В общем, где-то час мы выясняли разнообразным образом, кто из нас важнее, потом всё-таки начали собираться — так и день пройдет. Как-то не сговариваясь, покинули мои покои по одному, с оглядкой. Как будто наше внутреннее потепление было секретом, который стоило поберечь.
Вообще-то и правда стоило.
Странный сегодня был сон, неохота вспоминать.
Одному являться в Пункт Перемещения было как-то неловко. Когда я покинул Столицу в последний раз, этот способ транспортировки только налаживался; меж обитаемых секторов путешествовали обычно на «бобах». (Теперь это — полузабытая история; а вспомнить, как разгоняется «боб», как, понукаемый волей ездока, ныряет на скорости в темноту, разрывая непрерывность, а следующая картинка — ты уже там, а со стальных бортов «боба» стекает тающая изморось. Лихое, но опасное дело: чуть замешкаешься перед нырком, недоберешь скорости — и «боб» найдут на несколько дней раньше отправления, а вместо ездока будет скелет в истлевших за века лохмотьях. Глупость, конечно, полная, но мы верили. Сейчас такого уже не придумаешь, всё просто, гигиенично и уныло. Зашел в барабан, сел на лавочку, вышел из барабана. Где романтика дороги?)
Да, тогда в барабан по одному не пускали. И вообще — это стоило денег. Казалось очень странным, что вместо лихой поездки на личном «бобе» можно добровольно отдать сравнительно большие деньги и час дожидаться своей очереди на транспортировку… Точнее даже, не очереди, а пока подойдет хоть один попутчик… Или заплатить вдвое и нанять попутчика из числа сомнительных господ, отирающихся у входа…
Что-то в голову не то лезет. Это вообще не мой опыт. И тогда, кстати, до каждого (ну почти каждого, кроме Капотни и северных окраин, за Эпицентром) сектора можно было добраться пешком. Ну, может быть, не по одиночке, но — можно.
Испытывал неловкость, подходя к Пункту, как выяснилось — зря. На Пункте шли регламентные работы. Двое немолодых специалистов в серо-зеленых рясах раскручивали, не прикасаясь, барабан, а странный маг с кошачьим лицом (буквально; не просто «напоминающий кота») пел, явно стараясь, чтобы песня достигла каждой грани барабана. Пение получалось не очень приятное на слух, но я видел, что с каждой фразой новая грань загоралась мягким жемчужным светом.
— Ну всё готово, приносим извинения за доставленные неудобства, — сказал один из специалистов, и я не сразу понял, что он обращается ко мне. — Милости просим, карета подана.
В его голосе явно звучал сарказм — словно я полчаса стоял у них над душой и всё поторапливал. С кем-то меня, видимо, перепутали. Или нет.
Вообще, занятые делом специалисты редко запоминают лица зевак. Это у нас профессиональное.
— То есть, можно пользоваться, — уточнил я, решив не вдаваться в детали.
— Окажите честь, — радушно улыбнулся специалист. От него разило можжевельником. А ведь еще, по сути, утро…
Я кивнул, напоследок смерил взглядом ученого кота (тот и ухом не повел) и шагнул внутрь барабана. Сел на лавочку. Створки опустились с еле слышным маслянистым шипением, и над столом проявился Зритель. Мы посмотрели друг на друга, и в следующий миг я уже выходил на улицу из неприметной будки.
Я очутился нигде. Передо мной, на уровне лица, сияла маленькая женщина, моя бывшая сестра. Не такой уж она была маленькой. Просто она была очень, очень далеко. Невообразимо далеко.
Или, скорей, очень далеко был я.
Сестра была зла. Ее глаза напоминали тлеющие угли. Выглядело это жутко.
Я понял, что тут можно общаться как люди, словами и жестами.
Но нужно ли?
— Здравствуй, Сергей, — сказала сестра. Тепла в этом приветствии не было.
— Ну, здравствуйте, коль не шутите, — решился я. Угли начали разгораться, и я рухнул, кувыркаясь, куда-то назад и вниз. Но лицо маленькой женщины, взгляд ее страшных глаз — всё это было относительно меня стояло неподвижно.
Не могу сказать, как долго это продолжалось. Достаточно долго.
— Твое упрямство — огромная проблема, — сказала она, когда тошнотворное кувыркание прекратилось. — Ты ведешь себя, как вёл себя бы он, не имея на то ни права, ни основания.
— Не мне судить, но вы говорили… мне или ему, как тут разобрать… что надо становится человеком. Это было основное направление движений. Создавай если не причины, то поводы. Так вы говорили.
— Ты перестарался. Хватит. Слишком человек. Он слишком держится за тех, кого считает близкими. Узы дружбы… Узы дружбы.
Спектр света ее глаз немного изменился — в сиреневую сторону. Это подарило некоторое — очень незначительное — облегчение.
Боги, да что вообще это за сущность? Почему я до сих пор не задавался этим вопросом всерьез? Как такое вообще…
— Слушай меня. Всё поменялось. Хватит становиться человеком. Используй понижение без опаски. Теперь это не так опасно, как… альтернатива.
Она говорила не со мной. Я был тем, кем вообразил себя ее брат, кем бы он ни был и был ли он вообще. Меня как такового для нее вообще не существовало.
В ее глазах я был просто куклой на руке родного человека, упорствующего в безумии. Именно сейчас я понимал это со всей отчетливостью отчаяния.
Сиреневый свет осознания…
— Они тебе не друзья и не родня. Ты уже краем глаза увидел их истинные лица — а принять увиденное не смог. Ты в еще большей опасности, чем в начале пути.
На миг захотелось возразить, поддеть, всхорохориться — и в сиреневом свете я тут же понял, что это как раз и есть то, о чем она говорила. Молчать.
— Я верю, что ты еще где-то здесь, — сказала маленькая женщина с нежностью, адресованной не мне. — Верю. Мы выберемся.
Сиреневый свет погас, будто и не было его. Я был в каком-то подсобном помещении, экономно освещенном техническими грибами. Боги, во что ж я влип?!
Страшновато было и как-то суетливо. В тот же миг я вдруг понял, будто по чьей-то добродушной подсказке: а ведь про осьминога, которого я нечаянно породил на Практикуме, а потом выпустил в Унжу, ей до сих пор ничего не известно.
Или это кто-то еще пытается мной манипулировать, подсовывая подобные идеи? Или даже не кто-то еще, а она сама? Какой может быть смысл в этом самопальном осьминоге?
Поговорить с Полукаровым? С Леонидой? С дедом Мокаром, наконец?.. По сравнению с жуткой «сестрой» даже потусторонний Оглашенный казался существом, заслуживающим если не доверия, то хотя бы внимания. А Эдгар? Где же Эдгар, когда он так нужен?..
«Я здесь, как всегда. Происходит что-то особенное?» — спокойный, подчеркнуто культурный голос эльфа заставил меня постыдно встрепенуться всем телом. Довели…
— Эдгар, хвала богам! Мне очень нужен мудрый совет. Есть кое-что, чего я о себе не рассказывал. Мы сможем увидеться в ближайшее время?
«Разумеется. А то, что происходит сейчас прямо рядом с тобой, буквально через стенку, внимания не заслуживает?»
И тут я осознал, что нахожусь вообще непонятно где, а из-за стены, равно как и из-за дверей, доносятся боевые кличи и предсмертные вопли, звон металла и рычание демонов, пение стрел и стихи заклинаний…
Я был очень близко к какой-то большой и шумной драке — непонятно, кого и с кем. И за кого тут буду я.
Звуки свары неумолимо приближались к двустворчатой двери в дальнем конце помещения. Кажется, самое время укрыться на пыльной бордовой портьерой и попытаться сообразить, что же делать дальше.
И немедленно.
— Сухов, опять дурачишься?! — негромкий, но какой-то всепронизывающий голос заставил меня, будто школьника, выступить из-за портьеры и покорно застыть.
Двери нараспашку, внутри — командор Полукаров в боевой трансформации и с ним четверо бойцов; один раненый, маг в окровавленной рясе, сидит у стенки. Повинуясь инстинкту, я нащупал в боковом кармане большой синий пузырек и вручил пострадавшему. Тот принял и тут же употребил. На меня уже смотрели без прежнего раздражения. Удачно инстинкт сработал.
Командор Полукаров напоминал механического барса — до странности удачное сочетание грации гигантской кошки и отточенной смертоносности стального механизма; одно плавно переходило в другое. Когти на верхних лапах вращались всё медленнее, и было хорошо видно, что они в крови, в мясе и в волосах.
— Виноват, — сказал я. — Не могу сказать, как здесь оказался и что происходит.
— А я скажу. Работа пунктов перемещения саботирована, половина переходов ведет к чертовой бабушке. А тебя почему-то сбросило к нам.
Говорил раненый маг; ему на глазах хорошело от моего снадобья, усиленного Эдгаром.
— Так, Сухов, у нас прорыв с нижних горизонтов, — прошипел сквозь стиснутые зубы Полукаров. — Беседу отложим. Идешь в усиление. Киселев выбыл. Панфил, займи оборону. Чтоб никто не прошел. Боча, Жуковицын, Вишневский, Лыкова — берите Сухова на укрепление. Хоть что-то. Магов спецом выбивают, допёрли наконец. Боча, принимай командование.
Человеческие слова давались боевой форме Командора с огромным трудом; было видно, как ему хочется ругаться по-кошачьему.
— Есть! — невысокий круглоголовый паладин — лицо как символ непреклонности — бросил на меня довольно равнодушный взгляд. — Я Кирилл. Ты что-нибудь можешь?
— Слабее ваших. Но могу, — ответил я.
— Командор, приказы?..
— Тщательно зачищаете этот горизонт. Проходы наверх запечатать. Проходы вниз провентилировать. Зачищаете до встречи с Яровым. Отсюда — и до капитана Ярового. Ясно? Исполнять.
— Есть. А вы?
— Я вниз, пойду на максималках. Не подворачивайтесь.
— Есть!
— Берегите себя — оборота сегодня нет. Оставьте за собой хоть труп. Киселев! И не думай выползать. Обороняй позицию.
— Кирилл, жду инструкций! — Полукаров свернул налево, наш отряд двигался прямо по коридору, я замыкал, на меня никто не смотрел.
А вот теперь оглянулись.
— Серёг, без обид, мы тебя не знаем, — быстро проговорил Боча. — Держись позади, старайся не погибнуть, ни во что первый не лезь. Потребуется твоя компетенция — не в бою — я спрошу.
— Есть.
Анфилада с месивом изрубленных трупов осталась далеко позади. Мы продвигались по довольно широкому коридору; сводчатый потолок освещался оранжевыми и желтыми фонариками — кристаллы там или грибы, не разобрать. В грубых каменных стенах периодически показывались массивные деревянные двери, все закрытые и опечатанные. Двигались мы быстро.
Иногда открывалась ниша с винтовой лестницей вниз; внизу зияла чернота. Тогда кто-то из паладинов останавливался, заглядывал, хлопал в ладоши и издавал высокий заливистый звук, напоминающий крик серой неясыти. Внизу что-то сдвигалось с тяжелым каменистым хрустом, и члены отряда многозначительно переглядывались.
Точно, Полукаров велел «провентилировать» спуски вниз. Вот что, значит, имелось в виду… Ходов наверх, впрочем, не было, и «запечатывать» было нечего.
— А мы вообще где, можешь сказать? — украдкой спросил я у юной девушки, закованной в хитиновую броню. Лыкова вроде фамилия?..
— В башне Гиффельс. Ты откуда вообще свалился? — неприязненно отвечала она, и разговор умер, не родившись.
Впрочем, не до разговоров — всё продвигались вперед. Неторопливо, но не мешкая; осторожно, но решительно. Вокруг Кирилла, идущего первым, сгустилось почти прозрачное алое облачко, обнимающее всех, кроме меня.
Пожалуй, не надо лезть к ним в компанию без спроса.
Тесный коридор сменился просторной длинной анфиладой, и сразу началось. Еще до того, как из-за колонн выступили серые воины, Боча дал команду готовиться к бою. Впрочем, даже я всё прочувствовал безо всяких команд. Воздух был густой и солёный.
— Из бездны! — с этим кличем воины в сером бросились в атаку. Семеро их было. В глубине, за колоннами, прятались два или три мага.
— Вне вечности! — раздался звучный отзыв. Еще трое серых.
Противниками они оказались совсем слабенькими. Десять секунд, максимум двадцать — перед нами девять трупов и один раненый. Даже я успел вывести из строя одного мага; остальные, кажется, бежали, не дождавшись, пока до них дойдут руки. Бросили товарища.
Раненый воин — вымазанный золой немолодой лысый человечек, по виду напоминающий аптекаря. Снаряжен, как и все, беспорядочно и неловко. Лежит в кровавой луже с каким-то неуместно важным видом, шарит глазами. Ни звука, ни стона.
Выглядит вполне безобидно, чтобы не сказать больше.
— Будешь? — протягиваю ему синюю склянку. Он пытается ее у меня выбить, промахивается. Его ладонь безвольно шлепается в лужу. Красные брызги…
— Вечности нет. Вон из бездны. Вечности нет…
С этим и умирает.
— Сухов, не тормозить! — командует Кирилл. Подбитый мной маг тоже умер, допрашивать некого, да и не стоит, похоже, такой перед нами задачи.
— Это мясо было, смертники, — на ходу просвещает меня один из бойцов. — Асмаральские смертники. Их еще «кающимися» зовут.
— Чем-то их там дико напугали. Страшнее смерти, — добавляет Боча.
Я, кажется, знаю, что это не совсем правда, кто-то говорил недавно, что к Асмаралу сами стекаются люди, узнавшие что-то более страшное, чем сама смерть, но блистать ученостью не время.
— Кто настоящий противник? — решаюсь я.
— Нижние нелюди. Троглодиты.
Продвигаемся дальше. Из коридора всё сильнее тянет бумажным дымком. Глухой поворот налево; по знаку Бочи все замирают.
— Глаза есть? — кто-то дергает меня за рукав.
Глаза?.. Торопливо призываю «незримого ухажера», отправляю вперед, за угол. Крадется по стеночке, в тени; его вообще не видно.
Соединяю зрение. Впереди — обширное помещение с тремя входами; возможно, библиотека или какой-то музейный запасник. Наполовину пусто; несколько стеллажей опрокинуты, рассыпанные книги местами тлеют. Отсюда дым.
В библиотеке — четверо противников. Настоящих. Трое воинов и какая-то жрица в белом. Почему-то босая. Проверяют амуницию и будто ждут чего-то.
Жрица замечает моего «ухажера» и гасит его одним резким словом.
— Там четверо, моего спалили, — быстро докладываю я. — Не думаю, что поняли, из какой дыры он вылез. Могу я по ним ёбнуть издали?
— Что у тебя?
— Огненные шары, кислотное болото, мёртвая рука, еще потом…
— Отставить. Не дочитаешь, снимут. Они магов выбивают спецом.
— Разрешите хотя бы…
— Сухов, отставить! — Кирилл непреклонен.
— Ты в жизни таких противников не видел, — добавляет Лыкова довольно презрительно. — В сельской местности такого не встречается.
Что ж, была бы честь предложена. Боча коротко совещается со своими бойцами. Я слушаю, но не слышу: слишком много терминов и шифров.
— Сухов, ты держишь коридор. Не суйся до команды. Мы на зачистку.
И они отправились на зачистку. Двигались слитно, объятые призрачным лиловым маревом — залюбуешься!..
Несколько минут я добросовестно держал коридор, вздрагивая от довольно беспорядочных звуков боя. Что-то пугающее творилось в библиотеке.
«Твой выход», — сказал кто-то в голове довольно неприятным женским голосом. «Время работать на понижение».
Совсем я позабыл этот тон — а ведь и часа не прошло с той мучительной встречи. На ватных ногах, не думая о маскировке, я как есть вывернулся из-за угла. Лишь только щиты догадался поставить — и по коридору разлился короткий поздравительный туш. Ощущение бреда окрепло до навязчивости.
Картина и правда была скверная. Двое наших лежали без движения, Лыкову и еще одного из бойцов зажали в углу. Все четверо противников были на ногах.
Белая жрица бросила на меня короткий взгляд. Она была неразрывна со своим божеством — но что за божество, я почему-то распознать не смог. Было страшно и тягостно; от её водянистого взгляда накатывало смертельное уныние.
К счастью, мне нечем было ее заинтересовать. Она читала что-то длинное, тяжелое, важное. Только кивнула в мою сторону, обращаясь к одному из подручных. Двое блокировали наших воинов, жрица всё читала и читала, а четвертый решил уделить внимание мне. Как бы нехотя, но вовсе не медлительно, он двинулся в мою сторону.
Чувствуя себя неестественно глупо (куда вышел? зачем полез?), я метнул во врага огненную стрелу и бросился наутёк. Тяжело вооруженный воин, явно немолодой, за мной так скоро не угонится.
Стрела его не столь ранила, сколь обескуражила; воспользовавшись минутной заминкой, я начал призыв земляка. Эх, как бы помог сейчас Небесный Доброволец…
Очень рисковал, дочитав призыв буквально в последнюю секунду. Риск оправдался. Земляк вышел большой, тупой и очень крепкий. Противник скован надолго — против такого меч не очень хорош, уж лучше дубина…
Что дальше? Возвращаться в библиотеку, бежать по коридорам куда глаза глядят или помочь земляку?
Решил помогать. Против мозголомных дел противник, без сомнения, был надежно защищен жрицей непонятного бога, и я, ничуть не колеблясь, принялся долбить его огненными стрелами. Работали они хорошо, и было их в моем распоряжении предостаточно.
Стрелы летели и летели, сплетаясь в причудливую мелодию. В какой-то момент стало мучительно стыдно смотреть на противника — он прекрасно понимал мою нехитрую и трусливую тактику, но поделать ничего не мог; обойти грузного неповоротливого земляка, чтобы покончить со мной одним ударом, было попросту невозможно.
#Sieben Fire drill
Скоро всё кончилось. И стрелы, и запас сил земляка, и жизненная сила врага. Не хватило всего ничего; и мне пришлось добивать его вручную, именным кинжалом, на котором вновь глупо воссияла корявая надпись: «Мастир Пепка»…
С другой стороны, я это сделал. Я действительно победил — один на один, почти по-честному, — очень сильного воина. Эдгар мог бы мною гордиться.
А то, что у побед порой бывает странный вкус, это давно не новость.
— Траглит не вечность, — прохрипел из последних сил воин и наконец испустил дух.
Что еще за новый ребус?..
Соблюдая меры предосторожности, заглянул в библиотеку. Меня явно не ждали; укрылся за стеллажом. Из наших воинов на ногах остался лишь один. Лыкова пыталась защищаться, чуть ли не сползая по стене, и ее счастье, что всерьез ее никто не атаковал.
Жрица закончила чтение. Что-то неуловимо сместилось в пространстве и времени. Она, а вслед за ней и двое воинов, затеяла странные превращения.
Пауза. Зажатый в угол боец перевел дух и хлебнул какого-то снадобья, Лыкова потихоньку отползла за стеллаж и чуть не столкнулась со мной. Я отдал ей последнюю синюю склянку.
Метаморфозы. Трое противников на наших глазах превращались в какие-то веники на длинных палках.
Как в Щербинке.
«Да это же выворотни!» — зачем-то страшно прошипел я. Лыкова уставилась на меня снизу вверх мутным бессмысленным взглядом, как животное, лишенное духа жизни.
«Понижение!» — скомандовали в голове женским голосом.
Один равен одному, всё равно всему, ноль равен нулю, ноль, .
А это Эдгар. Не сегодняшний — из старой памяти. Долгое, гроссмейстерски сложное, гениальное в своей связности заклинание, которому он научил меня тем душным вечером после бессмысленно страшной атаки…
Похоже, для этого не обязательно даже сближаться. Тихо-тихо, вкрадчиво, ласково, я начал чтение, злорадно глядя на то, как новоиспеченные выворотни, выгибаясь так и сяк, изучают возможности своих тел.
Дочитал. Новый незримый сдвиг — пространство и время встали на место. Недолго же продлился их выворот…
Никаких «людей-веников» уже, конечно, не видно. Просто три трупа. Нормальных человеческих трупа. Видимо, выворот не закончился — в Щербинке всё обернулось иначе…
Выхожу из-за стеллажа; за мной хромает, уже на двух ногах, упрямая Лыкова. Проверяю тела. Наши (Боча, второй — кажется, Олег Жуковицын, где-то уже пересекались с ним) не сильно пострадали, жить будут. Враги — далеко за пределами невозвращения.
Лев Вишневский, продержавшийся до конца, глядит на меня с осторожным любопытством. Пришлось объясняться.
— Выворотни. Это были просто выворотни, видал уже таких. Наловчились сами себя проецировать на собственное место, как бы выворачиваются из-под него. Расплодилось дряни…
Вишневский кивает, будто уловил суть, и начинает заниматься телами врагов; что-то тщательно ищет, хватая мертвецов за руки и брезгливо отбрасывая. Находит, срывает невзрачное колечко серого металла, быстро прячет в кошельке.
— Жезла нет — один хуй без толку, — непонятный комментарий.
Коротким жестом резкого отрицания Вишневский отметает вопросы и обращается к павшими соратниками. Похоже, он способен и поднимать.
— Сначала я подумала, что ты просто какой-то случайный чудачок, — говорит вдруг Ольга Лыкова, и взгляд у нее совсем нехороший. — А ты, оказывается, столько всего умеешь и знаешь… И всё равно делаешь то, что делаешь. Следовательно, ты самый настоящий, полноценный, законченный мудак.
Интересно, что ни до, ни после я эту Лыкову ни разу не встречал. Вот такие странные порой бывают сближения.
Видимо, прошлыми жизнями навеяло.
«Ты меня очень разочаровал сегодня», — сказала вдруг сестра. Я втянул голову в плечи и сделал вид, будто не слушаю.
— Да ты, похоже, решил, что тебя сюда хвалить позвали. И вот какая неожиданность, — посмеивался командор Полукаров. Оценка его была неверной. Я медленно отходил от шока и потому, наверное, держался не вполне адекватно. Но никаких похвал от него, разумеется, я не ждал. Просто сидел и шумно пил горячий чай.
Пока я дожидался Командора — тому после очередного одиночного подвига требовалось время, чтобы приспособиться к человеческой форме, — мне принесли чай с пирогами; я пил, ел и слушал, составляя себе впечатление.
С самого утра сеть пунктов перемещения подверглась атаке специалистов-смертников. Многих уже нашли; отключиться от грибницы они, конечно, не сумели — зависли бесповоротно. Их мотивы устанавливаются. Возникший хаос до предела осложнил переброску подкреплений.
Почти в тот же момент нижние горизонты Гиффельса были атакованы из-под земли. Меня, кстати, выбросило на одном из подземных этажей — к счастью, на тот момент прорыв был уже остановлен, и полным ходом шла зачистка.
В прорыве активно участвовали «кающиеся» — ложные цели для защитников башни; они сковывали довольно разрозненные силы, отвлекая внимание от основных ударных групп. Тройки и четверки отлично подготовленных «троглодитов» занимали тактические позиции, где совершали трансформацию пространства. По всей видимости, собственный «выворот» не был их конечной целью — пространство готовили для чего-то большего. Не успели.
Самые нижние уровни зачищал собственноручно командор Полукаров; туда же спускался капитан Яровой с элитным отрядом инквизиторов. Мы должны были встретить их при возвращении; по понятным причинам не встретили. Яровой разыскал нас сам.
О том, что творилось внизу, никто ясно не говорил. Механические когти Командора были перемазаны в чем-то зеленом, от него навязчиво пахло пыльной полынью; Яровой тоже принес этот запах, в иных обстоятельствах даже приятный, откуда-то с нижних ярусов.
Что-то в этом было крайне тревожное, а что — не понять. Да и без этих мутных материй поводов для беспокойства хватало.
Как и почему «троглодиты» объединились с «кающимися»? Отчаявшиеся послушники Асмарала и прежде доставляли немало хлопот, но серьезного ущерба причинить не могли. Свирепые, но малочисленные подземные воины, последователи неизвестного бога, периодически шли на прорыв, но маги Южных Врат успешно им противодействовали.
А тут — «кающиеся» учинили хаос, боевые группы «троглодитов» устроили на этом фоне настоящую охоту на магов, и в результате — сразу четыре трансформации. Три очага накрыли Полукаров с Яровым, а четвертый, выходит, на моей совести.
Ну, конечно, мне немного помогали.
Оставалось непонятным одно: кто же парализовал работу службы перемещения? Асмаральские, подземельные или вообще какая-то третья сила? От специалистов-коматозников ничего по горячим следам добиться не удалось…
За товарищей я не особо беспокоился. Говорят, при транспортной путанице пострадавших не было — только растерянные и напуганные.
И еще я кое-чего не смог собрать из обрывков разговоров. Что это за «троглодиты», откуда? По ощущениям — абсолютное зло, с которым переговоры исключены. А почему они лезут из подвалов башни «Гиффельс»? Они там самозарождаются, как мыши или гоблины (прямо с оружием, снаряжением и навыками боя), или откуда-то прибывают? А почему никто, напротив, не может сам прибыть туда, откуда эти сволочи лезут?
Вопросы простые, наверняка на них имелись ясные однозначные ответы. При случае выясню.
А вот белая жрица с глазами-сырыми колодцами смутно напоминала о чем-то давнем и очень неприятном, из того, что вспомнишь и будешь этому не рад, а забыть уж не удастся. Может, лучше и не пытаться.
Дожидаться Полукарова пришлось минут сорок. То явился в человеческом обличье, какой-то очень умиротворенный, словно после бани. («После кровавой бани!» — метнулась шальная мысль). С ходу начал шутить про то, что я, должно быть, жду похвал и благодарностей — и не дождусь.
А, собственно, почему?
— Могли бы и похвалить. Непонятно еще, какие проблемы я помог предотвратить. Хотя может, никаких проблем. Они там так просто в веники превратились. Может, в баню собрались.
Командор Полукаров, к некоторому моему удивлению, весело хохотнул.
— Свежий взгляд! Это всегда ценно. Но повторяю — ничего особенного ты не сделал. Просто обычную нашу работу.
Я поморгал, оценивая его высказывание. Похоже, это и была похвала.
— А от тебя требуется что-то крайне необычное. Что-то такое, что мы все, вместе взятые, даже капитан Яровой, — все мы свершить не в силах. А ты можешь. Вот такой пердимонокль.
— Юрий Юрьевич, — я наконец вспомнил, как Командора зовут, — мы в прошлый раз это подробно обсуждали. Помните? Ничего вообще не выходит. Я не понимаю, чего вы хотите. А объяснить вы почему-то не можете. Или не желаете.
Полукаров значительно помолчал. Выглядел он вполне безобидно, как до одури наигравшийся кот.
— Не могу, — признал он. — Даже не могу объяснить, почему не могу. Потому что это будет то же самое. А вот показать… вдруг получится? Маэстро, вы в норме?
Командор обращался к Старшему Зрителю — или к Автору, как его тут называли. Выглядел Автор откровенно плоховато — не успел оправиться от массированной атаки на свое хозяйство. Огромное глазное яблоко не парило в воздухе, а угрюмо покоилось на столе.
Ответ, впрочем, последовал утвердительный.
— Тогда начнем.
Зритель посмотрел на меня очень внимательно, и мы начали.
В целом я прекрасно понимал, что нахожусь в сознании Зрителя. Но понимание это ничему не мешало.
Я был целым миром. Точнее, мирком. Еще точнее — очень маленьким, игрушечным миром, но так как помимо него ничего не существовало, мне было не с чем себя сопоставить.
Мир был очень уютный. Голубое небо и белые облака; зеленые лужайки и черные горы с белыми шапками. Густые леса, тучные поля, живописные деревеньки, овечки с колокольчиками и легкомысленные пастушки. Извилистые реки, отражающие небо с облаками, и задумчивые горбатые мосты.
Я был таким уютным миром, что самому себя хотелось съесть.
Потом я заглянул себе в центр. Так как у меня не было краев, центр оказался именно там, куда я заглянул. В центре была извилистая дорожка, упирающаяся в горизонт; по дорожке катился неправильной формы камень.
Я посмотрел на камень, и камень стал центром. Теперь он не катился, а крутился, вихляя, на месте, а под ним струилась пыльная желтая лента дороги.
Из-за неправильной формы катился я не очень ровно, но дорога петляла в точности сообразно моим эволюциям, так что всё выходило нормально. На обочинах, не страшась, появлялись люди и животные, и я никого не давил, хотя проносился порой очень близко.
Так прошло несколько тысячелетий. Я пообтерся, сгладил выступы и стал катиться прямее, а дорожка всё виляла, как прежде. Я начал срезать повороты, от чего скорость стала расти. Росла скорость, и я становился всё круглее. Я становился всё круглее и катился всё быстрее.
Потом я начал подпрыгивать на неровностях и давить прохожих. Это помогло сбавить скорость. Никакой дорожки уже не было, через меня катилась пересеченная местность. То ли кончилась тропа, то ли я с нее сошел — непонятно. Не думал об этом. Катящимся камням вообще не свойственно думать.
Впереди показался ряд шевелящихся предметов, которые каменный шар отметил как страшные. Тут же я понял, что могу в некоторой степени управлять его направлением. О крутом повороте, конечно, нечего было мечтать, но выбор — двигаться прямо в сердце этой шевелящейся активности или объехать стороной, — у меня был.
Пока еще был. Камень знал, что решать надо как можно скорее.
Я посмотрел вперед. Впереди была целая шеренга сдвоенных медведей с молотками. Медведи качались, молотки поднимались и опускались. Первый из маршрутов вёл прямо сквозь медвежий строй.
Медведи были, конечно, деревянные, но молотки — железные. Если сквозь меня пропустится этот строй, меня ждет крайне болезненная деформация. Но я снова стану тем юным камнем, который привлек мое внимание в седой древности.
По сторонам от медвежьего строя стоял густой туман, сладко зовущий вниз.
Это не будет больно. Но, кажется, это будет насовсем.
Пора выбирать, куда катиться. Времени не осталось.
— Спасибо, маэстро! Пора бы вам отдохнуть.
Полукаров одним движением накрыл Зрителя черной вуалью — будто клетку с попугаем завесил. Меня тоже потянуло в сон — видимо, умы наши еще не до конца расцепились.
— Эк вы с ним, — неопределенно заметил я, часто моргая.
— Это ничего. У нас с господином Автором взаимопонимание глубокое, давнее. Очень уж его вымотала сегодняшняя атака.
— Беспокоюсь я за наших. Они ж сегодня тоже перемещались. Куда закинуло, кто их знает…
— Насколько нам известно, пострадавших среди гражданских нет. Но тут у нас в целом всё, можешь уже возвращаться. Проведай своих.
Это надо понимать как сигнал к окончанию аудиенции? Я сделал вид, что собираюсь вставать.
— Поразмысли над увиденным. Думаю, Автор наш показал тебе всё, что должен был. Точнее так. То, что показано — это твоя роль в происходящем. Так понимай.
— Вопрос можно?
— Ну, попробуй.
— Эти черти сегодня… это безбожники были?
Полукаров посмотрел на меня с легким интересом.
— Возможно. А что ты знаешь о безбожниках?
Я пожал плечами.
— Немного. Жрецы-беспредельщики.
— Ты Священную Тайну знаешь?
— Нет. Только слова слышал.
— Спроси у своей… с кем ты сейчас? У тёмненькой вашей спроси. Она должна знать. Не знает — у второй. Кто-то из них точно. Как узнаешь — снова задашь этот вопрос. Иначе какой тебе будет смысл от «да» или «нет», если ты сам понятия не имеешь, о чем спрашиваешь? Если я скажу, что может это безбожники, а может единобожники — что тебе это даст?
Я потратил несколько секунд на осмысление. Так Командор со мной еще не разговаривал. Похоже, он смотрит на меня как на своего.
Сам удивился, когда понял, до какой степени мне это льстит.
— Спасибо, — честно сказал я. — Пойду уже, можно?
— Давай. Вон Лыкова тебя проводит до нашего пункта. Ольга! Странно, куда это она?.. Вишневский, Лёвка! Проводишь нашего героя до люка. Смотри, чтоб не обидел кто по дороге. Отвечаешь за него.
Я глупо ухмыльнулся; подскочивший Лев Вишневский казался уже старым боевым товарищем.
— Да, последнее. Леонида будет выспрашивать — говори всё как есть. Тут секретов быть не должно. Понял? Молодцом. Да… тебе надо знать, что она порой просто не может не очаровывать нашего брата. Нет у ней такой власти, чтобы нас не очаровывать. Потом сама жалеет.
Командор Полукаров, невысокий щуплый человек с усами не по размеру, сидел в своем кресле, кутался в шелковый халат и провожал меня вполне благосклонным взглядом. Сейчас я отлично понимал всеобщее к нему отношение. Он был жутким барсом из железа и кости, принимающим человеческий облик просто чтоб никого лишний раз не расстраивать. В коридоре столкнулся с исполнительным полуорком Артёмом, поздоровались, как добрые знакомые.
Хотел бы и я тут служить.
Пять минут — и я почти дома. («Конечная» уже воспринималась как дом; впечатляющая всё-таки «намоленность места»). Против ожиданий, меня высадили не в самой гостинице, а в уличном Пункте за пару кварталов. Видимо, работа системы транспортировки была восстановлена не полностью. Неудивительно — Зритель-то отдыхает.
Криво улыбнулся, почувствовав себя осведомленным о больших делах. Прямо передо мной стоял трактир «Брагин и Стоговы», где я надеялся встретить гонца с кафедры Когнитивной Химии, а повстречал лишь Егорку Козлова. Вот такие бывают в жизни повороты. Заглянуть еще раз? Вдруг то же действие принесет новый результат?
Трактир оказался закрыт и опечатан. Разбитые окна, покореженные рамы; изрубленная дверь кое-как водружена на место и закреплена заборными досками. Какой-то прохожий охотно мне разъяснил, что утром здесь творились «события» — отряд инквизиторов Южных Ворот взял трактир штурмом, и звуки боя были слышны в трех кварталах отсюда. Кого ловили, зачем — непонятно; но злодеи, судя по всему, попались крайне упорные в своих заблуждениях.
Это нельзя было не связать с моими утренними приключениями, но прохожий, разумеется, про внутреннюю атаку на «Гиффельс» ничего не знал.
Неторопливо, будто прогуливаясь, зашагал в сторону «Конечной». И снова это подозрительное — непонятно почему — кубическое здание о трех этажах. При первом знакомстве с казенным кварталом оно произвело на меня впечатление весьма отталкивающее, и это было любопытно. Спешить мне некуда — обойду-ка вокруг.
Со всех сторон здание выглядело одинаковым. Педантичная отмостка по периметру, аккуратные ряды стрельчатых окон, гладкий темно-серый камень стен… и никаких следов входа. Ни одной двери. Не веря своим глазам, обошел по кругу еще раз. Ничего.
Фальшивка? Не без смущения шагнул на идеально ровный газон, подошел к окну. Оно оказалось немного выше моего роста. Оглянулся, не смотрит ли кто…
Многие смотрели. Подпрыгивать, уцепившись за подоконник, чтобы всё-таки заглянуть в окно, было неудобно. Так и ушел бы ни с чем.
— Тоже интересуешься? — слегка насмешливый голос едва не заставил меня подскочить.
Воробьев собственной персоной. Как ему удается так подкрадываться?
— А что, это локальная достопримечательность? — слегка раздраженно ответил я.
— Наверное. Мы вот интересуемся. Окна не настоящие, это бесполезно. Никуда не ведут.
— О как.
— Бывший монетный двор, потом аптечный приказ, потом еще что-то. Никто не заметил, как пропал вход. Полукаров не дает стены долбить, а это его епархия. Без разрешения не можем, хотя ситуация всё более непонятная и глупая.
Воробьев, будто желая что-то проиллюстрировать, постучал бронированным кулаком по стене. Никакого эха — только лязг металла. Сам об был, как обычно, в полном боевом облачении. На его снаряжении виднелись следы недавней драки — пятна крови, вмятины, рассечения.
— Кабак сегодня вы брали?
— Ребята брали, я рядом стоял, — ухмыльнулся Воробьев. — Говорю же — тут всё под Южными Вратами. Накат сегодня с утра был очень продуманный… А в трактире как раз собирались асмаралы, мы давно их пасли, вот и сдали вашему Яровому. От нашего стола вашему столу. Как-то так, в общем. Мы не враги и даже не особо соперники.
Вот оно как. В мое время — химики-затейники, теперь — угрюмое жречество, разрушающее все игры ума, до которых удается дотянуться. В провинции они действуют, считай, в открытую. Тут, конечно, дурман-контроль развернуться не может, но всё равно — хорош бы я был, начав справляться в «Стоговых» о последних достижениях когнитивной химии…
— Матушка Леонида Александровна кланяться велела. Надеется, что завтра удастся встретиться.
Сказав так, Воробьев козырнул, развернулся и зашагал прочь. На его щите, болтавшемся за спиной, явственно виднелись клочья черных волос, присохшие к кровавым пятнам.
Рядом он стоял…
Время было послеобеденное (я наелся пирогов с чаем у Полукарова, аппетита не испытывал), наших никого еще не было. Исключение — Роговской; Толик сидел в своем номере, дверь нараспашку, сидел в трусах и майке и был где-то совсем не здесь. Судя по сиянию под затылочной областью — очень глубоко в грибнице; его плечи и предплечья подергивались, будто он видел какой-то очень активный сон. В качестве компаньона, конечно, он был бесполезен, а лезть за ним в грибницу я без крайней необходимости не хотел.
Пока мялся, ленился, не зная, чем себя занять, вернулась Денисова. Была, как обычно, взвинченная, от объятий уклонилась и поспешила в баню. Я не обижался — был рад самому факту.
Выходит, однако, волновался, чего в себе не признал.
Не найдя занятия, пошел-таки в трапезную. А там уже ждал Эдгар. Точно, сам же его пригласил посоветоваться…
Поздоровались, сели в закутке, спросили вина и легких закусок. Эдгар был подтянут, внимателен и свеж. Как обычно после нашей повторной встречи.
А ведь я вообще ничего о нем не знаю. Кроме того, что он всячески мне помогает и сам ожидает от меня помощи в вопросе, который я не понимаю даже близко. Видит во мне кого-то такого, кого я сам — хоть кошки меня дери — в себе не наблюдаю.
И маленькая женщина — тоже. И дикий Оглашенный — дед Мокар. И вот теперь — командор Полукаров и матрона Леонида. Все во мне что-то видят, все чего-то от меня хотят, и никто не готов принять мое честное «не знаю» в качестве ответа.
С чего я взял, что Эдгар в этом ряду самый безобидный? С того, что он со мною всегда предупредителен и вежлив?
А хотя бы и так…
— Эдгар, — начал я, когда мы немного подкрепились. — Я давно должен был кое-что о себе рассказать.
И я рассказал как есть. Про явление «сестры», про назойливое внимание Оглашенного, про то, что не понимаю, чего такого особенного от меня хотят важные персоны — и ты, Эдгар, тоже.
Эльф показал себя хорошим слушателем. И я выложил почти всё.
— Удивил, — признал он. — В самом деле удивил. Насчет наших дел — я уже вижу, что ты не до конца вступил в права и многого еще не знаешь. Скажем так — у тебя есть доступ в технические пространства. В самые нижние. Как я понимаю, по праву рождения. То, что твои заклинания сопровождаются звуками, а некоторую музыку ты способен связывать в заклинания — это оно и есть. Частный случай. Позже разберемся…
Что ж, выходит, я в чем-то и правда особенный…
— Что касается твоей, так сказать, ложной сестры. Тут можно только гадать. Версии сам понимаешь какие — от того, что ты и правда ее опустившийся брат, и до того, что кому-то позарез надо проникнуть в технические пространства этого мира. С какими целями — подумай сам, почувствуй настроение. Ну и, конечно, вся гамма промежуточных вариантов.
Я посидел, подумал, хлебнул вина. Эдгар всегда заказывал красное.
— Спасибо. А делать-то мне с ней — что?
Настала пора поразмыслить и Эдгару.
— Пожалуй, если ты мне всё важное рассказал… — я непроизвольно кивнул, поскольку так и было, — ты уже всё правильно делаешь. Слушай, демонстрируй уважение, не верь ни единому слову.
Помедлил еще немного.
— Должен сказать — подобное внимание крайне опасно. Да ты и сам уже понял, коли заговорил.
Это было неоспоримо.
— Да. То, что ты воспринимаешь ее в человеческом обличье, разговариваешь с ней, между вами выстраивается какая-то история — это может быть вообще неважно. Возможно, какая-то сущность, может даже совершенно неразумная в нашем понимании, просто двигает твоими шаблонами как фишками на доске, безо всякого понимания сути — лишь стремясь получить доступ к тому ресурсу, что ты можешь ей дать. Просто движется в направлении пищи, понимаешь? А вся эта между вами история — она только у тебя в голове. Это, конечно, не единственный вариант, и даже, наверное, не самый вероятный — но он тоже имеет место. Будто она — просто соломинка, которая сюда спустилась, чтобы высосать весь мир. С твоей, разумеется, помощью. Только постарайся, пожалуйста, это принять и не драматизировать особо.
Я честно постарался. Было это не так сложно — подобные мысли у меня сегодня уже возникали.
— По поводу Оглашенного — не знаю. Вчера не знал, сегодня не знаю. Это что-то ваше, человеческое, мне сюда ход закрыт.
Еще немного вина выпили, я полностью успокоился.
— Твое сегодняшнее видение у Командора… это может быть очень важно, но толкования давать не рискну, чтобы не сбить настройку. Раз тебе показано — то тебе и читать. Потом, быть может, если будет совсем затык…
Это звучало резонно.
— Ну и последнее. Я. Согласен, надо прояснить цели и задачи. Приглашаю тебя завтра со мной на прогулку. Там всё и решим. Доверие должно быть обоснованным.
— Хорошо, — согласился я. Красное полусладкое навевало оптимизм. — А ты расскажешь, почему тебя все зовут «змееносцем»?
Лицо собеседника на миг застыло, потом ожило вновь. В какой-то момент Эдгар глядел на меня с тем благодушием, с которым сытая цапля взирает на жабу.
— Все — это кто?
— Ну, например, Яровой.
— Яровой? Капитан Константин Яровой, правая рука командора Полукарова? Он называл меня «змееносцем»?
Сказано это было довольно ровным тоном — просто как уточнение деталей.
— Да, всё так.
— Спасибо, что сообщил… правда, это для меня очень важно. Змееносцем меня звали просто потому, что так переводится моя фамилия. Вот только никому в этом мире об этом я еще не рассказывал.
Эдгар поймал и мирно выдержал мой скептический взгляд.
— Точно не рассказывал. Пойду-ка проветрюсь. До завтра!
Все уже были на месте. Ждали только меня. Ну или такой вид приобрели при моем появлении. Улыбнулся мне лишь Роговской, и то как-то вымученно.
— Рад вас видеть в добром здравии, — сказал я и понял, что даже не особо иронизирую. — Изрядный сегодня выдался бардак.
Собрание вяло безмолвствовало. Что ж, начало опять с меня.
— Самое время сверить часы, — с деланной уверенностью начал я. — Ответственности с нас пока что никто не снимал. Итак…
Я вкратце поведал свою историю, умолчав о том, что происходило лишь у меня в голове, и не особо налегая на свои сегодняшние подвиги. История, не слишком героическая, поданная с большой долей самоиронии, выглядела вполне приглашающей. Добавляйте!
— Ну молодец, Сухарь, ты в огне этой битвы к победе шагаешь, — криво усмехнулся Салтык, и я понял, что он мне не верит, хоть я и пол-правды не сказал. — Не всем сегодня повезло так отличиться.
Откуда и силы взялись? Взбеленившись, я выдал всё, особенно как добивал стрелами серого рыцаря, которого зажал в пыльном углу мой непроходимый земляк.
Салтык заметно оживился.
— Я-то думал… а ты просто совестью страдаешь… ну дурак. Когда я убиваю колдуна первым ударом, пользуясь преимуществом в силе и ловкости, я, думаешь, сильно страдаю? Но ты одолел воина хитростью — и это, конечно, совсем другое дело! Идиот. Радуйся удаче. И не совесть у тебя это вообще. Это у тебя просто гордыня.
Я был вынужден молча кивнуть, признавая его варварскую правоту.
— Поддерживаю, — произнес Роговской своим авторитетным, как в детстве, тоном. — Сергей, тут нечего стыдиться. Не разводи головняк на ровном месте.
— Ладно. По существу, как я понял, вопросов и комментариев не будет. У тебя-то как день прошел?
И Толик начал свой рассказ.
— Как все уже поняли, моя активная роль на этом этапе закончена. Еще далеко не всё, в будущем мне предстоит совершить кое-что очень серьезное, но на ближайшие дни у меня задач нет. На лавке сижу, ожидая выхода на замену.
Роговской говорил уверенно, гораздо прямее и резче, чем вчера; я смотрел на него, я его слушал, но видел одновременно с этим и другую картину, будто в союзном потоке: Толик сидит в одних трусах на кушетке, ниже затылка у него сияет сиреневая сфера карпофора, а предплечья подергиваются так, будто там, недрах Грибницы, он выполняет какую-то работу руками.
— Вчера я докладывал, что мой карпофор к обширной грибнице не подсоединен, а сегодня было иначе. Контакт есть, но какой-то нестандартный, похоже на техническое подключение. Хотя я, конечно, не особо смыслю. Но это не главное. Главное — сообщение, которое я принял.
Он всё говорил, а мое зрение вытянулось, как будто сквозь тоннель, и я увидел вереницы крошечных букашек, пересекающих друг друга под невообразимыми углами в четырехмерном пространстве. Верениц было невообразимо много. Грибница. Соединенное пространство. С самого Универа я в это не погружался ни разу. С чего вдруг, что за внезапный эффект? Просто усталость?..
— Так вот, информация следующая. Каждый из вас сегодня, и вообще в эти дни, ведет интенсивную работу по завершению персонального сценария. Я свой закончил досрочно. Тебе, Сергей, за это спасибо. Не было бы счастья, что называется…
Букашки струились всё быстрее, интенсивность обмена начала приближаться к невыносимой… Что вообще происходит?! И вместе с тем я прекрасно вижу и слышу рассказчика. Как будто у меня открылся второй ум.
Впрочем, у меня ли?
— Таким образом, сегодняшний транспортный разлад следует понимать как интенсификацию этого процесса. Сценарии вам необходимо завершить очень быстро, остались считанные дни. Так что вас просто с усилием запихнули туда, куда вы пришли бы своими ногами через какое-то время. Через неделю там, месяц. А кто-то непонятным мне образом помог вам срезать маршрут.
Роговской перевел дух, внимательно оглядел всех по очереди.
— Так было сказано. При том, конечно, всё это никак не противоречит настоящим событиям — система перемещения действительно подверглась внешней атаке, у атакующих были какие-то свои цели и задачи, не имеющие к нам ни малейшего отношения, ну и вся петрушка в этом духе. Мы должны уже привыкнуть.
Букашки, к счастью, начали замедляться, их вереницы неспешно распадались. Секунду спустя я наконец увидел то, что и должен был в этом увидеть: в многомерном пространстве пересекающихся букашек не было никакого Толика. Он был только здесь. Там — ни намёка.
Увидеть-то увидел, а понимай — как хочешь.
Следующей слово взяла Антонова.
— Снова собиралась к Верочке, — начала она. — Напомню предысторию. Дома происходит что-то, с батюшкой неладно, а сестра Верочка… как-то она, что ли, устраняется. Младшая она у нас. Привыкла, что о ней заботятся — сама заботе не обучена. Ну ничего, это мы переломим…
Включение «второго ума». Девушка, очень красивая, сильно похожая на какую-то порочную версию Антоновой… странно, сама Ленка выглядит рядом с ней почти невинной, будто она лишь баловалась тем, что для младшей сестры составило основное содержание жизни.
Удивительно видеть старю добрую Ленку Антонову с такой стороны.
— А тут, как известно, эта чехарда с маршрутами. Настраивалась на коммерческий квартал, уже в третий раз, а выкинуло вообще непонятно где. Парк расходящихся тропок. Ну, так называется. Бабочки, цветочки, загорающие лежат, художники рисуют. Я со своей озабоченностью там как утюг на праздничном столе. Думаю — ну что вообще, куда…
Параллельно картина: Антонова куда-то шагает по парковой тропинке, обозначенной кустами шиповника, движения собранные и четкие.
— В общем, постояла там, подумала, и направилась в обратном направлении, к точке расхождения. Ну, там если двигаться из точки на периферию, можно вообще куда угодно забраться, помните? В этом идея Парка. А мне в дебри не надо, я и так в дебрях по самое своё «неудобно». Мне выбираться пора.
Перебивка. Антонова всё идет и идет под палящим солнцем, не сбавляя темпа.
— И тут, представляете, немного не доходя до центра, встречаю полянку, а там моя Верочка беззаботно загорает. Издали узнала ее по прыщавой спине. Оказывается, выходной у нее! Толик правильно сказал — сбой или не сбой, а с нами система распорядилась совершенно верно. Со мной-то уж точно. Отправила ровно куда надо.
В зеркале второго ума — Вера и Лена друг против друга, а с Верой рядом — какой-то тощий юноша с маленькой, но неухоженной бородкой; оба полуголые. На Антонову, одетую по-походному, глядят свысока, что-то ей снисходительно вкручивают, друг друга дополняя, а Антонова молчит и просто смотрит…
Вроде даже растерянно.
— В общем, поговорили. Пробить ее, конечно, трудновато. Слишком уж на себе зациклена. Центр Вселенной, как положено младшему ребенку… Похоже, всё опять решать мне. А она пусть дальше загорает. Так даже проще.
Последний отблеск видения. Антонова, отойдя на приличное расстояние, оборачивается и задумчиво смотрит на сестру. Та не глядит в ответ, занятая веселой беседой с бородатым юнцом.
Там, где остались полуголые Вера с юношей, мельтешит еще что-то, какая-то сложная активность на большой поляне, но всё гаснет, будто на второй мой ум опускается черный бархатный занавес, по которому гуляют шустрые цветные искорки.
Повисла пауза. С вопросами так никто и не нашелся. Вот я бы, наверное, спросил, но поскольку сам толком не понимал, что вижу за словами Антоновой, говорить не стал. Все сидели молча; чудилось в этом какое-то напряжение, не столько взаимное, сколько внутреннее, переживаемое каждым в отдельности. Любопытно, я один вижу этот второй слой или все вместе? И если так, одно мы видим или разное?
А когда пауза начала тяготить, заговорила Денисова.
— Меня, похоже, мир окончательно записал в зануды. Кому как, а меня направили ровно туда, куда и задумывалось, начиная со вчерашнего дня. Может, кто помнит — я случайно встретилась с Галкой, и она предложила мне место преподавателя. Не сейчас, не сегодня, на будущее.
Картина не замедлила проявиться. Площадь перед главным зданием Универа, но с какого-то совсем непривычного ракурса. Солнце низкое, тени длинные — то ли утро, то ли вечер. Судя по бодрым осмысленным лицам прохожих — утро.
— Оказалась я на открытом месте близ Универа. Кто-то не знает, но это и наше место тоже. Вы привыкли смотреть на нас как на технических сотрудников или на подсобных рабочих, то есть вообще никак. Не замечаете. А между тем мы здесь, мы ходим среди вас, как и всегда ходили. Главный корпус нашего Техникума совсем недалеко от вашего, только общежитие совсем в другой стороне. Вот такая история — пересекаемся каждый день, а живем будто в разных мирах…
Ряды стандартных двухэтажных домиков с четырьмя подъездами, маленькие палисадники, низенькие декоративные заборчики. Восточная часть территории Универа. О ней я никогда не думал специально — просто знал, что там «живут какие-то люди», ко мне отношения не имеющие.
— А я ничего еще не решила со вчера. Когда бы. Да и вообще, считаю, что думать об этом рано. Надо сначала текущую задачу закончить, а там уж будь что будет. Вот… Но оказалась прямо у входа в административный корпус. Стою, голову ломаю… быть ли, не быть, или и то и другое…
На внутренней моей картинке — Тамара проходит, едва глянув, мимо монументальной двери с какой-то сложной табличкой, ее манит что-то в северо-восточном конце… Манит азартно, и азарт нехороший какой-то, больной…
Так она гналась по болоту за раненой уткой. С таким же лицом.
— Думаю, ладно. Куда спешить. Пойду, прогуляюсь, вспомню прежние дни…
Денисова подходит к отдельно стоящему домику с фигурной вывеской в форме кота и дугообразной табличкой: «Больше кошек для бога кошеК», замирает на несколько секунд перед дверью. Губа закушена с несколько карикатурной угрюмостью, на лице не колебания, а напротив — решение, под которое стремительно подгоняются резоны и оправдания. Толкает дверь, затем тянет на себя. Звякает колокольчик…
— И кого бы вы думали встречаю? Того парня, из-за которого я на много лет была выключена из жизни. Я рассказывала. Мы с ним учились, потом он меня позвал на свое сборище, чем-то накачал, ну и так далее. Не знаю даже, в чем была идея для него, но для меня это стало полной катастрофой. И вот нахожу его здесь, в головном учреждении! Ну бывают ли такие совпадения?
Бросилась в глаза маленькая официальная табличка на двери: «Герасим Ильич Крен, к.с.-х.н., кафедра фелинологии».
— Захожу к нему в конуру. Там кошки повсюду. И он, мой Гера. Вы, короче, не поверите. На входе были у меня какие-то злодейские помыслы, признаюсь честно. Но захожу внутрь… Гера, кошки вокруг… сам какой-то сутулый, чуть ли не в домашних тапках… и кошки, кошки…
Картина. Действительно сутулый человечек ученого вида, действительно в окружении кошек. Кошки очень разные, ухоженные, но не перекормленные. Смотрят волками на Денисову, ощетинившись вокруг хозяина.
— Ребят, вы все были правы, даже когда об этом молчали. Всё это происходило исключительно у меня в голове. Смотрела я на Геру… смотрела… он тут же меня узнал и выглядел таким виноватым… ну что я тогда в нём увидела? Что увидела вообще во всей этой истории? Ну, упоролись чем-то, учинили свальный грех… Откуда вся эта драматизация? Ну — не понимаю я.
Герасим Ильич Крен разыграл целую пантомиму внезапного узнавания — подался было вперед и тот час отшатнулся, начал бешено жестикулировать, что-то доказывая, что-то отрицая, и вдруг застыл, будто настигнутый каким-то внезапным пониманием.
Денисова отмахнулась от его сумбурной атаки и задала какой-то один, очень четкий и ясный вопрос.
И вопрос, похоже, для ученого-фелинолога оказался довольно тревожным.
— В общем, поговорили немножко, он всё извиняется, долго, говорит, потом меня искал повсюду, чтоб загладить, не нашел… верю, почему ж… вот, смотрю и думаю — что же я в нем видела? Что меня так подрубило? Смотрю — и не нахожу. Как-то закруглили разговор, я вроде как его простила и ушла, пока он не начал приглашать меня куда-нибудь посидеть. Вот и вся история на сегодня. А про кафедру я просто забыла.
Невзирая на испуг, Герасим ответил на вопрос строго отрицательно. Денисова пыталась как-то торговаться, предлагала что-то взамен, но ученый был непреклонен. Наконец они довольно холодно распрощались, и Тамара ушла.
Мой внутренний взгляд, однако, задержался внутри. Как только захлопнулась дверь, Герасим Крен подключился к грибнице. Его карпофор ритмично пульсировал ярко-оранжевым, что выдавало сильнейшую озабоченность.
Как-то интуитивно подался умом вперед — и показалось на миг, что на том конце мицелия — штаб Восточной Управы. Той самой — как услужливо подсказала мне чужая грибница — которую с некоторых пор возглавляет матрона Леонида, а в поле ей верно служит капитан Александр Воробьев.
Как-то незатейливо всё переплелось.
Пока я медленно и печально размышлял о том, что это такое развелось у меня в голове и как мне распорядиться неожиданными сведениями, свой рассказ начал Салтык. Был он, по обыкновению, афористичен и бодр.
— Я укрепляюсь в подозрении, что нас с Суховым перепутали в младенчестве, а теперь мироздание пытается, как умеет, исправить ошибку. Сегодня еще один факт упал в эту копилку. Сухарь попал прямо в бой, а я влип в какую-то муть. Сразу скажу — у меня тоже всё получилось. И тоже в результате серии причудливых совпадений.
Мой второй ум не включился, и это принесло легкое облегчение. Очень уж утомительно вот так, двойным потоком сознания…
— Ну, как и все, отправился с твердым намерением поймать вчерашний день. Оказался — не поверите где. В женском храме оказался. Причем — в храме Клавы, но что характерно, горняцком. Если не представляете себе, что это такое, культ богини Клавы у горняков, то вам оно и не надо. Просто поверьте.
Второй поток шевельнулся, но я пустил его по боку сознания. Не хочу я погружаться в детали горняцкого храма Клавы. Имею полное право.
— Причем материализовался я в темной нише за колонной. Сразу как соглядатай из детской книжки с картинками. Помнишь, Сухарь? Всё время с такой таскался в школу, пока… ладно, ладно, гоню. До крайности неуместно себя чувствую, еще не доперло про сбой с перемещениями, что сегодня многие так попали. Сижу, гляжу. Храм почти пустой — одна только матушка, которую по кругу не обойдешь, и какая-то прихожанка. Длинная, тощая, вся в черном, как кочерга. Шушукаются о чем-то там.
Нет. Нет — всегда значит нет! Не надо. Ничего видеть не желаю, ничего не хочу знать.
— И вдруг понимаю, что эта кочерга мне знакома. По голосу узнал. Это же мамаша моих кунаков. Она-то меня вряд ли запомнила, а мне пришлось. Так уж ребята ее боялись, хуже всяких чертей. Мне даже передалось в каком-то смысле. Запомнил. Натуральная ведьма, как в сказках.
Не удержался — перед внутренним взором нарисовалось лицо женщины в черном платке. Нет, не была она карикатурной ведьмой. Она была ведьмой самой настоящей. Немолодой, красивой, жуткой. Побратимов Салтыка понять легко.
— И вот, рассказывает она матушке, что, мол, беда у братьев. К большому позору дело идет. И не у них — у всей семьи. У рода. А это, как бы вам объяснить… это надо объяснять, если честно? В этом отношении народное творчество не особо преувеличивает. Оно, скорее, преуменьшает накал ебанины вокруг этой темы. Говорят по-своему и очень быстро, я понимаю с пятого на десятое, но суть улавливаю. Позор, мол, надвигается на семью из-за местной девки.
Глаза горной ведьмы пылают золотом и медью. Непонятно, о чем речь, но она полностью убеждена в своей правоте.
— И тут конфуз — чихаю. Все на меня. А дело в том, что мужчинам доступ в женский храм в принципе не запрещен, просто это для особенных мужчин. Известным, так сказать, образом особенных. У меня еще хватило ума громко объявить: «мир вам и доброго дня, Зульфира-ханум». Прозвучало это… просто охренеть как прозвучало.
Перебивка. Салтык с видом не то что смущенным, а напротив, бравым и дерзким, выходит из храма вон. Чеканя шаг.
Вот что скрывается, значит, под его утомительной бравадой?..
— В общем, сам не помню, как оказался на улице. До сих пор трясет, хотя там и дальше были события. Короче, выхожу на свет, и от меня бросается наутек какой-то гнусный карлик. Я, чисто на автомате, за ним. Убегает — значит, знает за собой косяк. Догоню — убью. В смысле, разберемся.
Узкая улица с базарными рядами, комичная катавасия тесной погони, в воздух взметаются какие-то кочаны, корзины, суматошно хлопающие крыльями куры, откуда-то заваливается лестница с ведром белил…
Стоп. Уже отсебятину несу.
— Признаться, неверно оценил я обстановку. Ну где мне догнать этого мудацкого карлика? Я хоть и в легкой, но в броне. А он, заметьте, вороватый карлик. Не моего калибра добыча, говорю себе и торможу. А тут, прямо за углом, кто бы вы думали? Братцы мои. Рулон с Марлоном. Будто поджидают кого-то.
И правда. А я совсем не такими их представлял. Пара невысоких крепких парней, один рыжий, другой русый. Аккуратные бородки, цепкие быстрые взгляды. Ничего общего с расхожим образом простодушного дикаря с гор. И одеты неброско, отнюдь не по-варварски.
— После встречи в храме — честно, не удивился. А они вытаращились. Откуда, мол? Приглядываешь за нами? Не стоит, брат, мы давно уже не дикие валенки с гор. Говорят так, а у самих явное облегчение. Ну как тут уйти?
Заглянул во второй ум. Рулон с Марлоном глядят довольно хитро, немного напряжены, обмениваются с Салтыком короткими фразами.
— Слово за слово, в общем, нарисовалась картина. И она вам простой не покажется. Теперь просто имейте в виду, что дальше не будет ни одной шутки. Хотя запретить ржать я не могу.
На моей внутренней картинке Рулон с Марлоном берут Салтыка под руки и отводят в сторону, подальше от шатающейся публики, что-то на ходу ему вгружая в оба уха.
— В общем, правду из них я вытянул. Беда пришла в лице какой-то девки. Она их окучила обоих, а замуж не хочет. Не собиралась даже. Так, баловство с ее стороны. Им-то ладно, они давно в городе, а как Зульфира-ханум проведала, так и всё. Семья в шаге от позора. Надо что-то предпринимать. И если не предпримут они, то что-то будет предпринято уже в их адрес. Отсюда всё напряжение.
Картинка. После короткого и довольно резкого разговора братья разворачиваются и медленно уходят вдаль по переулку, а Салтык провожает их взглядом. Состояния его я понять не могу — никогда таким его не видел, никак не сопоставить с чем-то знакомым.
— В общем, предчувствия меня не обманули. Дело действительно не в студенческом кабаке. Всё гораздо серьезней. Навлечь позор на свой род — это фатальный залёт. Теперь вот чешу в репе, как же помочь ребятам. Пока они сами себе помогать не начали.
Салтык выделил последние слова такой многозначительной интонацией, что стало ясно — рассказ окончен. Но у меня оставались еще картинки…
Это было уже по-настоящему странно. Салтык исчез, и дружки его исчезли, а рассказ — рассказ продолжался. Из обшарпанной подворотни вывернулся облезлый карлик и начал приглашающе жестикулировать. Делал он это так энергично и настойчиво, что сомнениям места не осталось — обращался карлик именно ко мне.
Хотя я подсматривал за чужой историей, и чужая история была уже закончена.
Каким-то образом я последовал за карликом. Перемещение давалось с трудом, рывками, как в едва контролируемом сне. Может, здесь я тоже как бы сплю и вижу сон?
Карлик, заметив мое движение, нырнул обратно в подворотню. Без малейших колебаний я потёк за ним. Что страшного может случиться во сне?
В подворотне не было ничего. Она не являлась частью истории. Значит, если это и сон, то не мой.
«Кто это тут со Зрителем?» — раздался внутренний голос. О внутренних голосах сложно судить с определенностью, но мне в нём почудилось любопытство, смешанное с надеждой.
«А, так я тебя знаю, хотя как звать — не припомню. Снабжал и тебя снадобьями для познания реальности… Впрочем, а кого я тогда не снабжал? Короче, суть в чём. Мне остро необходима помощь. Не знаю уж, откуда ты свалился, но это очень вовремя. Заходи завтра утром к «Стоговым», потолкуем. Тебе вроде было кое-что нужно? Я тоже помогу. Авансом, так сказать«.
Солнечные зайчики, кровавые пятна, карканье ворон, шелест прибоя, аромат пирогов — всё смешалось у меня перед внутренним взором.
Как там вчера Воробьев намекал? «Где нет навыка — там техника поможет». Вот оно, значит, как. «Кто тут со Зрителем?». Сам Автор со мною функцией поделился. Такая честь.
Я-то даже спросить Полукарова забыл, но разве в наши дни это имеет какое-нибудь значение…
— Скажи честно, должен я беспокоиться по поводу этого твоего бывшего фелинолога? — спросил я напоследок.
— Только если любишь беспокоиться о таких вещах, — улыбающимся голосом ответила Тамара. Мы засыпали, беспокоиться ни о чем не хотелось. — А ты любишь?
— Да нет. Не знаю, — честно ответил я. — Послушай, тут остался один серьезный вопрос. Вот, вспомнил только что. Велено тебе задать.
— Что такое?
— Священная Тайна. Полукаров наказывал спросить. Ты ее знаешь, а мне очень надо.
— Вот самое сейчас уместное. А пять минут назад ты твердил, что очень устал и всё! Как тебя прикажешь понимать?
— Ну расскажи, она должна быть короткая. Полукаров так сказал — спроси у Тамары, а если она не знает — у Антоновой. Она-то точно в теме.
Тома замолчала надолго — так, что я успел испугаться, что она обиделась и в этой своей обиде заснула.
— Детский шантаж какой-то, — всё же ответила она. — Ничего там, что было бы тебе полезно. Это только для нас она священная. Для вас она в каждой духовной книжке написана черным по белому. Просто вы не знаете, что именно это и есть наша Священная Тайна.
— А вот теперь стало очень интересно! Понимаешь, я сегодня столкнулся с кем-то типа безбожников, помнишь, как в Щербинке? Они еще стадо мертвого скота гнали…
Денисова встала, завернулась зачем-то в простыню, зажгла ночник и принялась на меня смотреть. Смотрела не просто так — минута, другая, и мне в душу начал задувать мёрзлый ветерок безнадежности.
Очень скоро мне стало так же тоскливо, как и ей. Но надо было терпеть.
— Прости меня, пожалуйста. Я не знал, что это для тебя значит.
— Ладно. Ты не знал. Ты просто дурачок. Теперь знаешь.
Полчаса просто молчали. Навалившийся на сердце груз постепенно таял.
— Давай выпьем, а? Осталось тут еще что-нибудь? — Денисова полезла в буфет, позабыв о своей простыне, и я осознал, что всё самое тяжкое осталось позади.
Спустя час наладились снова спать. Я, наученный осторожности, помалкивал. И Тамара начала сама.
— А Священная Тайна — она действительно простая и короткая. Боги не дают нам сил. Боги наши силы ограничивают. Каждый — по-своему. Это контроль. Они не дают — они отнимают ненужное.
Думалось с трудом. Но всё же думалось.
— А ведь я об этом читал… Точно читал. Но я еще о многом читал, о всяком разном. Значит, конкретно это — правда?
— Да. И самая важная для клирика. Как же спать хочется… Давай?..
— Давай. Только… Безбожники. Я правильно понимаю, что они без контроля?
— Правильно. Но не только это. Еще важен способ, как они из-под контроля выходят. Как становятся безбожниками. Есть такая «церковь Девнуула»… Нет. Всё завтра. Не могу больше…
Говорила Денисова еле-еле, прямо по ходу речи погружаясь в туман сновидения. Наконец-то и я ее утомил, а не только она меня… Хотелось еще спросить о единобожниках, но пора и совесть вспомнить.
Тамара заснула, и ей сразу начали сниться кошки. Много кошек. Это мне Зритель показал, прежде чем я успел отстраниться.
Пожалуй, мне всё-таки стоит беспокоиться.
Хотя… хотя это во многом зависит от того, чего я вообще хочу. В принципе.
Спать. В принципе, вообще, я сам не знаю, чего от всего этого желаю, но сейчас я хочу одного — спать.
Программа «Клуб Анонимных Эскапистов»
Голос Председателя
Голос Секретаря
Голоса эскапистов
Голос Ученой Обезьяны
Председатель: Я председатель.
Секретарь: Отлично. С каждым разом всё смешнее.
Председатель: Нас что, уже слушают?
Секретарь: Нас всегда слушают.
Председатель: Ты понял, о чем я.
Секретарь: Ты тоже.
Председатель: Не умничай.
Секретарь: Иди в жопу.
Председатель: Пошутили и будет. Итак, очередное заседание Клуба Анонимных Эскапистов объявляется открытым.
Секретарь: Аминь.
Председатель: Слово предоставляется… предоставляется слово… смелые есть сегодня? Вот ты. В голубенькой кофточке.
Голубенькая кофточка: Извините, я пока пас.
Председатель: Ладно. Ты, борода?..
Борода: Здравствуйте, меня зовут Николай, мне 37 лет и я эскапист.
Голоса эскапистов (нестройно): Здравствуй, Николай.
Председатель: Поведай нам свою историю.
Борода: Банальная у меня история. Вот сижу и думаю — как можно было принять всерьез что-то настолько тривиальное…
Председатель: В первую очередь критичность отключают.
Борода: Именно. Раз за за разом мне начало сниться, совершенно достоверно, что я — инопланетный зонд, программа которого подходит к завершению.
Председатель: А какие задачи?
Борода: Сбор информации, разумеется. Еще в раннем детстве — имею в виду, в детстве человека — я присосался к носителю и живу как бы его жизнью. Но программа закончена, выполнена, надо расцепляться, чтобы отнести собранное создателям…
Председатель: И, разумеется, тут есть один нюанс.
Борода: А то. При живом носителе это невозможно, привязанность слишком глубокая. Требовалось его как-то устранить, максимально безболезненно, разумеется, и только тогда отпустят домой.
Председатель: Предполагаю, что жалеть его не стоило, он и так недоразвитый, к самостоятельному существованию непригоден…
Борода: Совершенно верно. Ну… у меня в принципе всё.
Голоса эскапистов (нестройно): Спасибо, Николай.
Председатель: Печальная и очень жизненная история. Кто смелый? Вот ты, высокая прическа?
Высокая прическа: Пожалуй, пора. Здравствуйте, меня зовут Софья, мне 49 лет, и я эскапист.
Голоса эскапистов (нестройно): Здравствуй, Софья!
Высокая прическа: Мне внушали, что я застряла в какой-то игре, которая закончилась давно, а я не поняла. Если проводить аналогию с компьютерными играми, можно сказать, что мы — в смысле, игроки, — спроецировались в игровое пространство и стали играть за людей. За очень немногих людей. Большая их часть — эн-пи-си, то есть, скриптовые боты без игрока внутри. Вот, в какой-то момент игра завершилась, все игроки своих ботов покинули, а я по каким-то причинам осталась. Все люди, с которыми я связана, все мои родные и друзья — просто боты с несложными программами, и вот от чего мне с каждым годом всё более скучно и пусто. Где-то в глубине души понимаю, что всё уже не по-настоящему, игра окончена, но какая-то инерция мышления, привязанность к собственной выдумке, мешает мне совершить принятие…
Председатель: Печально. И единственный выход, конечно, это…
Высокая прическа: Да. Я всё.
Голоса эскапистов (нестройно): Спасибо, Софья.
Председатель: Ну что ж… еще одно выступление нам сегодня… вот ты, ученая обезьяна. Может, поделишься?
Ученая Обезьяна: Наконец-то спросили. Здравствуйте, меня зовут Н‘Понго, мне девять лет, и я эскапист.
Голоса эскапистов (нестройно): Здравствуй, Н‘Понго!
Ученая Обезьяна: Сколько себя помню, я был окружен мудрыми и добрыми существами, которые интересовались каждым аспектом моей жизни. Я мог с ними общаться — не как равный, конечно, но общаться на их собственном поле, как ученик или дитя… Я их слушал, и — что невероятно — они слушали меня. Не могу описать, какие чудеса и тайны мне открывались в этом общении. Увы, я не могу вспомнить это сам — просто знаю, что всё это было.
Секретарь: Помедленней, пожалуйста, я записываю.
Ученая Обезьяна: А некоторое время назад моя жизнь круто перевернулась. Мне сказали, что эксперимент закончен. Понимаете? Я был объектом эксперимента. Меня научили общению с божествами, как обезьяну — языку жестов. Помните легендарный эксперимент Гарднеров, книжку еще про него написали? Вот подобно этому. Вся моя жизнь была жизнью лабораторной обезьянки… И вот эксперимент завершился. Экспериментаторы достигли своих целей. Проект закрыт.
Председатель: Но ты же понимаешь, что это не всерьез?..
Ученая Обезьяна: А как же… В общем, меня поставили перед выбором. Они ведь и в самом деле достойные люди… боги. Ответственные. В общем, выбор. Либо доживать свой век в вольере при лаборатории, либо на волю. С добычей пропитания помогут. Но общаться мне там будет не с кем. Никто из моих диких сородичей языку не обучен. Тёмные, немые твари.
Председатель: И что же ты выбрал?
Ученая Обезьяна: Конечно, после такого открытия оставаться в виварии я не мог. Понимаете, я же надеялся когда-нибудь дорасти… обучиться… стать на равных… но оказалось, что вся эта мудрость — она чужая и никогда мне не дастся. Просто физически невозможно. Тогда я попросил стереть мне память о том, что я утратил, и отпустить в природу.
Председатель: Вот это гордыня…
Ученая Обезьяна: Моя просьба была исполнена. Я действительно не помню никаких подробностей о том, что утратил. Только сам факт. И я не испытываю особых проблем с добычей пищи, будто кто-то незримый мне немножко помогает. Но тёмные твари… Мне нечего среди них делать. Я их даже люблю, они хорошие. Но это же просто животные. А обратно меня уже не пускают. Отгоняют очень жестко. Всё как я просил.
Председатель: Странная какая-то история.
Секретарь: Поддерживаю.
Ученая Обезьяна: А знаете, что на самом деле странно? Странно, как вы это на разные голоса сам с собой разговариваете. И вообще, я не понимаю, где нахожусь и что вы за черти. Ёбнуться можно от этого экзистенциального одиночества.
…
Ученая Обезьяна: Вообще уже срамота какая-то снится. Музыку что ли послушать в тему…
He was leaving his past behind
It hurt his soul
He saw a light in you
It was shinning bright
It gave him hope
#Atocity Goddess of Fortune and Sorrow