(Из папки «Загон»).
«Белые Столбы. Позвольте поинтересоваться: что приходит на ум, когда слышите вы эти слова? Наверное, перед глазами встают мрачные полутемные капища, жрецы неведомых богов с лицами, укрытыми капюшонами, заунывные песнопения, гигантские человекообразные боевые истуканы с позолоченными лбами, готовые сорваться с места и растоптать любого, нарушившего непостижимые запреты верховного Ткача? Нет? Точно?.. В таком случае вы искушеннее вашего покорного слуги. Потому что я, обдумывая предстоящую командировку, не ушел дальше этих карнавальных образов. Как же — Белые Столбы, древняя цитадель первородного волшебства!
— Вы бы знали, с какими ожиданиями прибывают сюда некоторые молодые маги! — мой собеседник – Анатолий Поликарпович Санников, генеральный смотритель местных башен, — смеется над моим рассказом. Его смех так заразителен, что я, секунду помедлив, присоединяюсь – и мы смеемся уже вместе. Смеемся над суеверием и невежеством. К счастью, не только над моим. Удивительно, на какие подвиги способно человеческое воображение. Девятнадцатый век на дворе! Командированный специалист перед отъездом в Белые Столбы поспешно принимает внешние обеты в церкви Ткача, а корреспондент загорских «Известий» запасается амулетами, защищающими от сырых демонов. (Всё, с меня довольно, дальше и читать не буду. Чтоб впредь текстов этого самовлюбленного мудака я не видел. – И.Л.)
— Восстанавливать пришлось всё по крупицам, — Анатолий Поликарпович становится серьезен. – С прежних времен не осталось буквально ничего, лишь кордон по дороге на Чертаново. Старую башню постепенно проходим заново, этаж за этажом; трудная работа, потеряли уже четверых отличных специалистов. Печально, но ребята пали, как герои. Работаем пока в новой – она, конечно, тоже была занята, но всё-таки не настолько давно. В старую планируем заселяться, хотя бы частично, с нового года.
Анатолий Поликарпович скромничает. Ни словом не обмолвился он о своей роли в очистке новой и старых башен, а о внеплановом сбросе, произошедшим в апреле, вообще не любит вспоминать. Между тем, если б не он, потери среди магов исчислялись бы сотнями, да и местному населению не поздоровилось бы. Потому в Белых Столбах гроссмейстер Санников – главный герой. А там, где обретают имена мечи и звери, «герой» – не пустое слово.
Если бы пред вашим корреспондентом стояла задача охарактеризовать местных жителей одним словом, я бы, наверное, выбрал слово «достоинство». Коренные жители поселка, по известным причинам многое повидавшие и привыкшие быть настороже, восприняли перемены сдержанно, но благосклонно; раскланиваются с приезжими магами на улице и в магазинах, говорят негромко и немного, но к каждому произнесенному ими слову следует прислушиваться. Белые Столбы, городок, застывший на краю реальности, не терпят пустой болтовни и необдуманных жестов.
Заезжие маги, в свою очередь, с уважением относятся к коренным жителям, чтят местные традиции и обычаи. Лучшие из лучших, прошедшие тщательный многоступенчатый отбор, ведущие специалисты по всем основным направлениям магического искусства сплотились на этом странном пятачке земли с одной-единственной целью: сделать этот мир, сделать саму человеческую жизнь чем-то больше, в чём-то лучше. И пусть основная задача – восстановить Стан, вернуть его к работе, поставить на службу Человеку, — будет решена лишь нашими далекими потомками, кое-какие результаты человечество может ощутить уже на нашем веку. Но даже если коренные изменения в ткани Мироздания – перспектива отдалённая, это ни в коей мере не умаляет энтузиазма. Мир без насилия и войн – дело завтрашнего дня. Мир без голодных и больных, без мучений и отчаяния – мечта, способная воплотиться в жизнь уже сейчас, уже сегодня.
И четверо молодых магов, погибших при разборе многовековых наслоений в старой башне, скрывающей, возможно, ключ к Стану, ясно это понимали. Нина Хмылёва, Павел Жданов, Кукушкина Надя и Лена Мазникова, спасибо вам. Спасибо от имени всех тех, кто выжил – и еще выживет, — лишь ценою вашей жертвы. Возможно, мечте Санникова вернуть вас к жизни сбыться не суждено: позволит ли это Стан, не знает никто. Но вечная жизнь в нашей памяти вам уже обеспечена. Спасибо, и простите.
…Пение жреца прервалось на заунывной ноте, и в глубине полутемного зала вспыхнули девять лиловых свечей. От стены отделилась человекоподобная тень, поймав полированным лбом отблеск пламени – верный истукан бросился на защиту своего ополоумевшего повелителя. Где-то на улице уже лязгали мечи, слышались крики раненых. Завершался третий акт «Воздаяния», и несмотря на то, что на подмостках разыгрывали пиесу не профессиональные актеры, но молодые маги, вчерашние студенты, на какой-то миг я, вместе, наверное, со всеми зрителями, перенесся в те далекие годы, когда волшебство и кровь нераздельно властвовали над предгорьем, а жизнь человеческая стоила не больше, чем меткое слово поэта. Великие были времена. Какое счастье, что сегодня прикоснуться к ним можно лишь в театре.
А молодые волшебники, превосходно отыграв свои роли, скоро сменят архаичное платье на современный наряд и вернутся к повседневным заботам. Вплетать в ткань реальности золотые нити из своих молодых сердец».
Статья, написанная в забытом году малоизвестным автором Александром Музыко для загорских «Известий», судя по всему, так и не была опубликована – надо полагать, редактор счел задание невыполненным. Даже не зная (да и как узнать!), в чем редакционное задание заключалось, поспешим согласиться с вердиктом: статья и в самом деле какая-то противная, явно лживая и лицемерная. Автор не просто что-то умалчивал, это для авторов нормально. Чего-то он изо всех сил не желал замечать сам. А ведь было это задолго до известного события…
В город входили засветло, в нормальное человеческое время – всё не так, как привыкли. Просто в какой-то момент окружающая местность насупилась зелеными складками, на дороге стали попадаться приличные прохожие, не бродяги и товарищи, а обычные домашние люди, потянуло дымком – вот и щит с надписью «Белые Столбы», а под ней и герб, нечто вроде двух зубастых молний крест-накрест между парой стилизованных башен. Впечатление сразу же сложилось довольно тягостное: всюду высились, доминируя над овражистой и бугристой местностью, неряшливые остовы каких-то высоких сооружений из длинных деревянных балок, черных от времени; все разные, но все равно было похоже, как будто на трупе городка пировала стая гигантских птиц-падальщиц. Возможно, сказал рассудительный Эдгар, когда-то, в лучшие годы, эти сооружения были белыми, отсюда и название.
Впрочем, за поворотом показались два циклопических огрызка древних башен. Это, конечно, и были те самые «белые столбы»; с дороги они долго казались очертаниями далеких гор, пока не открылись взорам целиком, снизу доверху. До них было не так уж и далеко, однако улица, центральная улица города, в которую плавно переросло загородное шоссе, петляла по склонам холмов, перекидывалась подозрительными мостиками через заваленные строительным мусором и старыми бревнами овраги, растекалась большими безлюдными площадями. Архитектура в городе царила смешанная, в равной мере использовавшая и дерево, и камень, и кирпич. Дерево было какое-то специальное, местное, некрашеные бревенчатые остовы домов не серели, как у нас, а чернели. Кирпич они тоже не красили, он кое-где взъерошено осыпался, а камень был отягощен каким-то первородным, ископаемым унынием. Городок производил запущенное впечатление. Монументальный, но вовсе не помпезный храм Ткача-на-Столбах, ухоженный и нарядный, во всё это напрочь не вписывался и воспринимался как нечто совершенно обособленное.
(Потом-то мы узнали, что шли по нижним районам Белых Столбов, где селились небогатые и непритязательные выходцы из окрестных сел; при желании мы могли бы обратить внимание на солидные особняки розового камня, на внушительные, хотя и тоже несколько обветшалые храмы, стоящие на возвышении, среди вековых сосен и можжевеловых деревьев; но тогда как-то не обратили внимания, а потом, когда завязалась вся эта путаница, нам стало совсем не до пейзажей).
Люди встречались тоже самые обычные, довольно высокие и смуглые, с курчавыми темными волосами; глядя на нас, слегка прищуривались, без особой, впрочем, подозрительности.
Еще пара поворотов – и мы на центральной площади. Большой трехэтажный трактир «Теплый Стан», напротив – старое административное здание, из-под небрежной побелки неопрятно проглядывают щербатые грязно-розовые кирпичи; чуть в глубине — магазины, лавки, ряды, над ними возвышается колдовская башня относительно свежей постройки. Бойкая торговля, на нас никто специально не смотрит.
А мы вот поглядывали – не видно ли Горшкова с его унылой командой? Вроде нет.
Пришли. Делать-то что дальше?
— Остановимся в трактире, передохнем денек, — уверенно сказал Толик. – Это, думаю, можно. Ничего особенного не случится.
Совсем немного он тут ошибся.
Внутри трактир был большой, но уютный. Зал был полон всяких людей и нелюдей – и местные, попивающие свое дневное пиво, и слитные компании таких же, как мы, странников, и маги-специалисты в своей униформе. Были и горняки трудового вида (куда уж без них в предгорьях), и косорылые, демонстративно безоружные полуорки. Атмосфера, впрочем, стояла спокойная. Мы заказали номера, баню, и шустрый мальчишка отнес наверх наши вещи. Полноватая миловидная трактирщица, несмотря на большой поток посетителей, выражала вежливую готовность к беседе. Наши потихоньку разошлись, кто в номера, кто в баню; мне очередь мыться выпала последнему, и я решил этим воспользоваться, взяв хорошего темного пива.
— Как обстановка в городе? – спросил я трактирщицу Наталью, просто чтобы что-то спросить.
— Город наш веселый, скучать не придется, — засмеялась она. – Издалёка идете? Из Хамовников? Милая деревенька. Муженек мой, царствие небесное… Да что уж.
Мы обсудили вопросы расстояний между местами, я взял еще пива, краям глаза заметив, что Денисова и Антонова, чистые и умиротворенные, с большими полотенцами на головах, вышли из банных комнат и направились наверх. Наталья истолковала мой взгляд по-своему.
— Утомились в пути-то, наверное? Отдохнуть бы вам? Каких девушек вы предпочитаете?
Я засмущался, и чтоб это скрыть, посмотрел на трактирщицу прямо и решительно. От этого смутилась уже она.
— Мне нравится ваш взгляд, — чуть стыдливо улыбнулась Наталья. – Но меня решительно некому заменить за стойкой. Как же нам быть?
— Тогда, боюсь, ничего не выйдет, — строго сказал я. – К полумерам не привык.
— Мы обязательно что-нибудь придумаем, — Наталья смотрела на меня со всё возрастающим интересом, — обязательно. Удивительно – вчерашние гости из Хамовников были такими грубыми и неинтересными людьми, а вы – просто день и ночь.
— Вчерашние?
— Нет, ну они вчера ушли, а пришли несколько дней назад. Такой, знаете, грубиян с черными усами, с ним еще двое, один очень высокий и какой-то сильно обиженный. И две одинаковых девушки с ними. Красивые, но страшные, совершенно не люди. Несколько дней тут покрутились, уходили надолго, возвращались затемно. Ни с кем бесед не вели, как дикие…
— Знаем, знаем их, — ответил я. – Они и правда дураки.
— Да не то слово! Саня, мой сменщик, предложил тому высокому молодому человеку… ну как вы понимаете, мы заботимся тут о гостях, стараемся, чтобы они всем были довольны…
— И что же? – Улыбаясь, я потянулся за очередной кружкой, промахнулся, и наши ладони соединились. Рука Натальи была теплая и липкая от пива.
— Так он его чуть не зарубил, вы, Сережа, можете такое представить? Может быть, на «ты»?
— Да, конечно. А почему не зарубил… в смысле, пытался… я что-то тут не совсем…
— Сережа, я не-зна-ю! – горячо произнесла она, кукольно округлив глаза. – Может быть, у вас в Хамовниках это неприлично. Всё-таки, прости меня, культура доходит до маленьких селений с большим запозданием. У нас, когда мужчина любит мужчин, или наоборот, в этом нет никакой проблемы. Если, конечно, это не выставляется напоказ…
Настала пора вытаращить глаза и мне.
— Так Романчук – он это… просто, грубо говоря, пидарас? В прямом смысле?
— Тихо-тихо, Сережа, тут этого не надо, — захихикала Наталья, наслаждаясь моей реакцией. – Ты что же, не знал?
— Ни в жизни… а это правда, точно?
— Абсолютно. С первого взгляда. Надо же, стоит зайти за тридевять земель, чтобы узнать очевиднейшую вещь про своего соседа. Вы ведь соседи?
— Ну да, типа. Ничего себе. Будет что порассказать ребятам.
— Ладно, ступай лучше в ванну, а то займут еще. Ну а у меня работа. До вечера? Хотя, быть может, минутку выкроить удастся… Я не обещаю, но вдруг?..
Я распрощался с трактирщицей и отправился мыться. Мыться, а после отдыхать. От пива шумело в голове, и Наталья казалась мне очень красивой. Вскоре, когда скрипнула дверь, и она возникла на пороге в облаках пара, впечатление только усилилось. Как-то обошлись без слов; Наталья, подобрав подол, опустилась на колени, и через считанные минуты дело было сделано. Так ничего и не сказав, она небрежно поправила слегка потревоженную прическу и выскользнула за дверь, оставив меня в легкой и приятной растерянности. «Так, наверное, всегда и бывает в незнакомых местах!», — думал я с долей самоиронии, думал, но не додумал до нормальных подозрений. Почему-то не хотелось ничего подозревать.
Итак, чувствуя себя слегка ошарашенно, но легко, я отправился к себе в номер, где немедленно и заснул. Так что все события того вечера мне известны лишь с чужих слов. Но этих слов было столько, что по прошествии времени мне уже кажется, будто я видел всё своими глазами.
А дело было так. Освежившись и перекусив, наши принялись отдыхать и развлекаться. Эдгар в компании Толика направился в Бюро Путешествий, которое располагалось здесь же, на площади, в облезлом административном здании. Там они застряли надолго. Денисова отправилась в монастырь Леты, проведать каких-то своих однокашниц, Салтык просто куда-то пропал. А Лена Антонова, что называется, сделала вечер. Едва ли не для всего города.
Сейчас уже не хочется пересказывать все эти подробности, хотя, подозреваю, читателя они интересуют больше всего. Скажу лишь, что в «Перекрестке» она затеяла с местными оригинальную забаву. Устанавливала вокруг себя розовый шатёр из света (не иначе, непотребства ради обращалась к самой Богине), выбирала из числа зрителей двух мужиков пожилистей и посуше, и предлагала им крайне непристойное состязание. (Нет, речь не о физических размерах, это примитив). Перед победителем поднимался полог шатра, а миг спустя оказывалось, что он стоит в дверях заведения и заглядывает внутрь; вид у него приятно ошалевший, но на все расспросы лишь мотает головой. Проигравший может сыграть ещё раз, и ещё. В конце концов проясняется, что проигравших как таковых нет вообще, вопрос только в очередности.
В эту удалую игру она пыталась сыграть в «Теплом Стане», но Наталья прогнала ее безо всяких разговоров. Побывала Лена тем вечером еще в двух кабаках и в одной церкви, что там было – неизвестно, но в «Перекресток» она завалилась с огромным бронзовым музыкальным инструментом, формой напоминавшим то ли лабиринт, то ли сплюснутый чей-то кишечник. Инструмент, впрочем, уже не звучал.
Веселье пытался прервать Толик. Ему кто-то сказал что-то, и он примчался в «Перекресток». Тут же получил по морде от местного вышибалы, дело едва не дошло до убийства, но тут прибежала и Денисова, кое-как его успокоила. Потом появился и Салтык, одновременно бледный и красный, а за ним – городской патруль. С патрулем вышибала связываться не стал, веселье сию же секунду прекратилось, главную виновницу арестовали и уволокли в казематы. После этого вышибала зачем-то дал по морде Салтыку, тот наконец проявил себя полезным человеком и очень сноровисто запинал противника под стол. Словом, творилось шумное и неопрятное безобразие, а я в кои-то веки в нём не участвовал.
Потом, на улице, между Денисовой и Салтыком разыгралась тяжелая сцена: Тома не пощадила чувств и как-то по-своему прокомментировала поступки Антоновой. Салтык закатил ей пощечину. Денисова рассказала что-то про Салтыка, из чего следовало, во-первых, что они прежде неоднократно состояли в интимной связи, а во-вторых, Салтык проявил себя не очень-то хорошо. И, чисто по физиологическим причинам, едва ли проявит себя лучше, разве что воспользуется услугами подпольных врачевателей, реклама которых висит на каждом столбе. Салтык повторил пощечину, Тома начала созыв боевых шмелей, Толик огрел Салтыка по голове плоскостью секиры, рассчитывая его ошеломить, хотя тот был уже без шлема; но тут подоспела милиция, и все оказались за решеткой – осознавать содеянное и каяться, каяться, каяться.
Ну а я всё это время спал. Мне снились заклинания. Конечно, нельзя сказать заранее, какое из заклинаний потребуется завтра (в том-то и фокус!), но кое-что человек предвидеть всё-таки может.
Эдгар разбудил меня рано утром. Как его не забрали – непонятно. Видимо, эльфов нельзя.
— Изо всего этого мне кое-что не совсем ясно, — так закончил свой рассказ Эдгар. – Именно – как нашел нас этот странный человек в черном одеянии, и с какой целью ему было сообщать, что наша спутница попала в беду.
— А Денисову со Славой кто отыскал? Как они там оказались? Тоже черные люди в капюшонах?.. – бормотал я, торопливо одеваясь. Эдгар пожал плечами.
— Сейчас нам нужно отправляться в тюрьму, выручать наших друзей. Хорошо, что мы вчера взяли в банке деньги – я уверен, они нам понадобятся.
Через каких-то пятнадцать минут, наскоро умывшись и перекусив, мы шагали по улице. В тюрьму, выручать друзей. Пасмурным утром город выглядел неправдоподобно, разрозненные деревянные конструкции были все понадкусаны густым туманом.
Спешили мы, как выяснилось, не зря.
— Вячеслав-Салтык Колыванов… встаньте, пожалуйста. Вы обвиняетесь в нарушении общественного порядка четвертой степени. Вам выносится строгое предупреждение. Анатолий-Леонид Роговской. Нарушение четвертой степени, строгое предупреждение. Тамара-Анастасия Денисова… пожалуйста, встаньте… вы обвиняетесь в нарушении общественного порядка третьей степени. Суд готов выслушать ваши оправдания.
— Не буду я оправдываться, — спокойно произнесла Денисова. – Я виновата.
— Вам выносится строжайшее предупреждение со штрафом согласно тарифной сетки… в вашем случае выйдет сто двадцать пять рублей.
— Общество платит, — подал голос Толик. – Списывайте со счета.
Сумма внушительная, но и мы не из бедных. Зал глухо загудел.
— Попрошу тишины. Колыванов, Роговской, Денисова, вы свободны. Прошу в дальнейшем внимательнее относиться к общественному порядку. Суд над вами объявляется оконченным.
Таким образом, на скамье подсудимых осталась одна Антонова. Выглядела она очень бледно, смотрела строго перед собой, куда-то поверх голов зрителей.
— Елена-Ольга Антонова… что же вы, голубушка, творите-то… встаньте, пожалуйста, когда суд к вам обращается. – Судья, немолодая коротко остриженная женщина в простом сером балахоне, смотрела на Антонову с очевидным сочувствием.
Вообще, суд оставлял несколько необычное впечатление. Всё здесь делалось подозрительно быстро, нигде не было ни малейших признаков волокиты, столь любезной судейским чинам. Зал суда располагался буквально «через дверь» от тюремных помещений, прямо и налево по коридору; несмотря на ранний час, в зале было полно народу. И это явно были не случайные зеваки, и не «друзья потерпевших» вроде нас, только с другой стороны – никаких потерпевших, собственно, и не было. Или…
— Ваше безнравственное поведение останется на вашей совести – как ни странно, жалоб ни от кого не поступало. А вот с обвинениями этих господ нам следует разобраться по существу. Истец Святослав Зелепукин, огласите обвинение, будьте любезны.
Зал любопытно загудел, когда худой кадыкастый мужичок с редкими, но длинными волосами, заметно сутулясь и прихрамывая, взошел к трибуне.
— Ваша честь, я обвиняю эту женщину, — начал он (а голос заметно дрожал), — в краже персональной энергии и наведении порчи путем срамного контакта.
Антонова вышла из транса и воззрилась на потерпевшего Зелепукина с неподдельным изумлением.
— Пожалуйста, господин Зелепукин, подробнее.
— Позавчера вечером эта… она… мы встретились в трактире «Максим и Федор», после чего она пригласила меня ко мне домой, чтобы продолжить общение, после чего я согласился. Мы пошли ко мне, после чего она меня соблазнила двумя способами, и я обессилел. После этого я вчера весь день не мог подняться с постели, чувствуя себя так, как будто у меня украли всю силу. Еще, ваша честь, у меня очень болит в желудке. Так, как никогда раньше не болело. Я не могу есть и даже пить. После этого эта женщина ушла.
— Мерзавка прокляла моего мужа!.. – донесся женский возглас. Я не стал приглядываться к оскорбленной женщине, предчувствуя, что ничего хорошего не увижу.
— Тишина в зале! Истец Зелепукин, вы утверждаете здесь, на суде и при свидетелях, что в вашем… недомогании повинна Елена Антонова?
— Да, ваша честь. Повинна! У меня, простите, желудок так болит, как словно я стекла толченого наелся. Я никогда раньше. И ходить вчера весь день не мог, лежал.
Вид у истца Зелепукина и правда был нездоровый.
— Истец, ответьте суду: вы употребляете спиртные напитки?
— Да, ваша честь, бывает, — без колебаний ответил истец.
— Регулярно?
— Грешен, частенько закладываю за воротник… Но меру свою знаю и никогда не творю непотребщины всякой, не то что эти…
Из зала послышались нестройные возгласы одобрения, но не вполне понятно было, что одобряли зрители – то ли умеренность Зелепукина, то ли наши вчерашние бесчинства.
— А такой вопрос. Жареную пищу любите?
— Да, ваша честь. А при чем тут пища?
— Так просто, спросила. Ладно, можете садиться. Суд вас выслушал.
Зелепукин, скептически покачивая головой, будто заранее отказывая суду в справедливости, направился на свое место.
— Истец Ромуальд Ищак, пожалуйста, огласите ваше обвинение.
В зале сделалась тишина. На трибуну прошел невысокий, коренастый и круглоголовый мужчина представительного вида. Он явно пользовался уважением. По крайней мере, по сравнению с предыдущим потерпевшим.
— Ваша честь, я обвиняю эту женщину в краже редкой книги. – Голос у него был неожиданно высокий и, кажется, чуть капризный.
— Пожалуйста, подробнее.
— Разумеется, ваша честь. Позавчера, около семи часов вечера, я встретил эту женщину у входа в Парк Статуй. Она обратилась ко мне с просьбой об одной услуге. Она явно была осведомлена заранее о моей компетенции. Договорившись, мы отправились в мою лабораторию на четвертой улице Текстильщиков, дом девять дробь два. Там мы провели около трех часов. Я несколько раз оставлял ее в моем кабинете наедине с ценными предметами, поскольку этого требовала процедура. После успешного завершения процедуры она расплатилась со мной согласно договоренности и ушла. Времени было около десяти или, самое позднее, четверть одиннадцатого. После этого я сразу же хватился одного предмета, если быть точным – второго тома «книги мерцающих демонов» издания 1889 года. Точная стоимость этой книги мне неизвестна, но она весьма и весьма высока. Кроме того, как вам известно, эта книга относится к артефактам строгой отчетности.
Звучало это так, словно Ищак проговаривал тщательно заученную, но не разу не произнесенную вслух речь – пытаясь говорить гладко, спотыкался, путал ударения, смущался. Но зал внимал, и суд внимал.
— Спасибо, истец Ищак. Суд вас выслушал, можете садиться. Итак, ответчик Антонова, вы обвиняетесь в одновременном совершении трех сущностных преступлений – в краже ценного предмета, похищении энергии, а также причинения вреда здоровью средней тяжести. Вам есть, что ответить на эти обвинения?
— Ваша честь, позавчера мы были в Щербинке, — просто ответила Антонова. – Вы можете послать гонца, нас там наверняка запомнили…
— Разумеется, — ледяным тоном произнесла судья, — давно уже послали. Что-нибудь еще?..
— Ваша честь, а вас не смущает тот факт, что оба преступления были совершены одновременно? – спросила Лена.
— Нет. Эксперт Зайцев, прошу вас.
К трибуне подошел молодой маг-специалист в лиловом платье.
— Горд служить правосудию, — просто сказал он.
— Эксперт Зайцев, скажите, возможно ли находиться одновременно в двух местах?
— Согласно воззрений современной науки, определенно невозможно, ваша честь.
— Хорошо. А возможно ли создать впечатление одновременного пребывания в двух местах?
— Определенно да, ваша честь. Возможно и даже не слишком сложно. Я сам могу.
— Спасибо, эксперт Зайцев. Это всё, что суд хотел услышать. Вы можете быть свободны.
Эксперт поклонился и ушел. Судья строго смотрела на Антонову, та явно не знала, как себя вести, чтобы не усугубить положение. Как, впрочем, и все мы.
— Ваша честь, прошу слова.
Пока мы недоумевали, на трибуну взошел немолодой, основательно бородатый господин в богато украшенном кольчужном костюме. Взгляд у него был острый и насмешливый.
— Разумеется, Владимир Андреевич. – Судья смотрела на него, задумчиво прищурившись. Сценарий был нарушен.
— Я освобождаю эту женщину под свою личную ответственность, — просто сказал он.
Зал возбужденно загудел. Судья привстала, затем усадила себя на место с видимым усилием.
— Так, Владимир Андреевич… Так… хорошо, суд освобождает Елену Антонову под личную ответственность Владимира Андреевича Оборина, патриарха Храма Ткача-на-Столбах. Госпожа Антонова, вы можете быть свободны.
Антонова встала, словно не веря своему счастью, оглядела изумленный зал; тут же, словно что-то вспомнив, встрепенулась и опустила глаза.
Ничего, однако, еще не кончилось. Судья тоже встала, одним движением высвободилась из простой серой рясы, оставшись в эффектном черно-зеленом платье.
— Елена Антонова, по праву настоятельницы монастыря святой Аллы я задерживаю вас до выяснения всех обстоятельств обвинения. Владимир Андреевич, вы ничего не имеете против?
— Ничего, Софья Власьевна, за исключением того, что с сего момента полномочия судьи переходят ко мне. Потрудитесь, пожалуйста, сдать дела.
Тут они словно впервые увидели зрительный зал, который, затаив дыхание, следил за перебранкой властей (а в том, что эти двое представляли верховную власть Белых Столбов, сомневаться уже не приходилось). И залу пришлось выйти вон. Остаться было дозволено только нам, ну и, конечно, дважды арестованной Антоновой. Властные особы совещались негромко, но веско; до нас долетали любопытные отрывки вроде «мерцающий демон», «острый алкогольный панкреатит», «прекратить этот идиотизм», «только через мой труп», и даже «виночерпию не подносят полную чашу». В конце концов патриарх Оборин сдался, махнул рукой.
— Так, вы, Елена, переходите под ответственность Софьи Власьевны Чкаловой. Бояться вам нечего, но правила есть правила. В случае чего, ваши друзья могут обратиться ко мне, я готов принять их в любое время. Всего доброго. Вы, Софья Власьевна, совершаете большую ошибку, имейте в виду – я вас предупредил.
— Спасибо за заботу, Владимир Андреевич, — не без яда откликнулась бывшая судья. – Вашими молитвами только и спасаемся.
— Это вы напрасно, — строго произнес патриарх, — Не забывайте, какая на всех нас лежит ответственность. Не позволяйте амбициям одержать верх. А вас, молодые люди, я жду сегодня в своем кабинете после обеда. Нам с вами есть что обсудить.
Сказав так, он ушел, оставив нас наедине с госпожой настоятельницей.
— Вот и славно, — неожиданно улыбнулась она. Лицо ее разгладилось, посветлело, и на судью она совсем уже не походила. – Наконец-то он ушел. Такой серьезный мальчик, надо же. Надеюсь, вас-то этот наш балаган не ввел в заблуждение? Ну что вы, Леночка, надулись, как мышь на крупу? Вы думаете, вас действительно обвиняют в том, что вы позавчера раздвоились, соблазнили задним числом этого чудака, украли книгу, и всё это – будучи в Щербинке, в самый разгар сражения со стадом зомби-баранов? Бросьте. Пойдемте-ка лучше ко мне, вы же и не завтракали сегодня. Да, молодые люди, пойдемте все ко мне позавтракаем, а там уж и рассудим, как нам с вами быть и что нам с вами делать…
— …и главное – не доверяйте происходящему слишком сильно. Заблуждения здесь опасны. Они, конечно, везде опасны, но здесь… здесь всё немножко, чуть-чуть не так, как вы привыкли. Немножко, но всё, понимаете? Всё. Если я правильно понимаю, к чему вы привыкли. А понимаю я, скорее всего, правильно. Я сама не местная. Не воспринимайте свои ощущения насчет происходящего чересчур всерьез. Леночка, выше голову. Вы слишком серьезная, здесь так нельзя.
Лена Антонова посмотрела на хозяйку деревянным взглядом, пожала плечами. Воцарилась неловкая тишина. Мы сидели на мраморной веранде напротив лениво-роскошной белокаменной усадьбы Софьи Власьевны Чкаловой, в воздухе растворялись хвойные ароматы, в кипарисовых кустах бормотали птицы. После плотного завтрака хотелось спать. Даже мне, а я ведь на сей раз не провел целую ночь в сырой и тесной камере вытрезвителя.
После того, как с суровой судьей произошло удивительное превращение, события начали развиваться быстро и как-то необязательно, словно во сне. Мы вышли на улицу, поднялись по каскаду неприметных каменных лестниц, теряющихся в неряшливых зарослях, в богатые кварталы. Они, как ни странно, не охранялись, вообще во время подъема мы встретили от силы пару прохожих, из них – ни одного стражника. Впрочем, у госпожи Чкаловой была своя гвардия (и даже форма специальная, красный с фиолетовым, и трогательный розовый плюмаж), и у прочих здешних обитателей, видимо, тоже. Да и не собирались мы, хвала богам, грабить местных богачей.
Поднявшись, мы устроились на веранде, нас накормили и напоили, а потом хозяйка начала объяснять нам местную политику, то и дело проявляя деланное или искреннее участие. Особенно доставалось Антоновой; вчерашняя именинница выглядела очень бледно, что Софью Власьевну явно беспокоило. Хотя, с другой стороны, чему тут удивляться – никто не забыл, что было вчера.
Политика же была сложная, но в известном смысле простая. Нас, конечно, ни в чем таком не подозревали; идиотские обвинения местных неудачников казались издевательством над правосудием. Были, однако, и нюансы. А именно – преступления всё-таки имели место, особенно второе. Книга и в самом деле исчезла, причем книга непростая. «Мерцающий Демон» — артефакт строгой отчетности, — подразумевает хранение по «списку А». И «список А» — это, прямо скажем, не шутки. За магический предмет из «списка А» кто-то должен будет ответить.
А в Белых Столбах любое преступление, особенно с общественным резонансом (кража книги – преступление, обвинение Антоновой в злонамеренном распутстве – общественный резонанс) вызывало политику. Причем политику какую-то многомерную, с корнями, ветвями и плодами. С одной стороны – борьба аристократов за сферы влияния, борьба позиционная, обыкновенно бескровная и более-менее культурная, но не прекращающаяся ни на секунду. С другой – борьба за изменение самой структуры управления городом: клирики и коммерсанты, ученые маги и узколобые чиновники… каким-то образом в Белых Столбах сплетались интересы самых разных сословий. Была еще какая-то третья сторона, о которой я понял лишь то, что она существует. Последнее, самое непонятное, относилось именно к этому аспекту.
— Не бойтесь по-настоящему Оборина, — понизив голос, произнесла Софья Власьевна. – Вы видели нашу пикировку; из нее могли заключить, что кто-то из нас желает вам добра, а кто-то зла. Это не так, зла вам никто тут не желает. С Владимир Андреичем у нас глубокие, земляные разногласия. Но есть между нами кое-что, что выше. На нас лежит одна и та же ответственность. Вы к нему сходите, выслушайте его, и даже, может быть, помогите в меру возможности. Не бойтесь его, он вам сам по себе ничего плохого не желает и не сделает. Однако взвешивайте последствия своих действий, они могут оказаться… глубокими.
Словом, всё было довольно мило, но не совсем понятно. Местная политика казалась подвижным сплавом живых человеческих смыслов, в которых я просто не умел ориентироваться. С мраморной веранды не открывалось даже никакого вида, который можно было бы созерцать в растерянности. Взгляд утыкался в бесформенные кусты и каменистые, исполосованные осыпями склоны холмов, из которых беспорядочно торчали какие-то древние бревна. Лишь только слева, чуть ниже, виднелась дымовитая котловина, на дне которой вырисовывались черепичные крыши домов и закопченные огрызки двух башен, некогда белых и прекрасных. Ну и полуразрушенные, нелепо торчащие деревянные вышки повсюду, куда же без них.
— Софья Власьевна, — солидным голосом спросил Толик, — так всё же, что от нас требуется?
— Да ничего особенного, — отмахнулась хозяйка. – Будет у меня к вам одна просьба, достаточно несложная; но это завтра. К Оборину обязательно загляните, раз приглашает. Главное – побудьте в городе, якобы под арестом, пока мы не разберемся тут между собой. Всего-то несколько дней от силы. Хорошо?
Перечить ей, конечно, было невозможно. После некоторых колебаний Софья Власьевна предложила нам занять двухэтажный флигель в глубине старого сада. Так вообще в нем обитал племянник хозяйки по имени Карл, тихий юноша и большой изобретатель (говорилось это так, словно речь идет о душевнобольном), но сейчас он куда-то уехал, так что, пожалуйста, располагайтесь и ни в чем не испытывайте стеснения. Еда – позвоните на кухню, вам всё принесут. Перемещения – куда угодно в черте города, только ночуйте дома. Вот, собственно, и всё. Пока мы озирались, посыльные принесли из «Теплого Стана» наши вещи, ничего не забыв и не пропустив. Всё было спланировано заранее, и спланировано неплохо.
К большому нашему облегчению, флигель совсем не был похож на обитель помешанного. Внутри было аккуратно прибрано, но по-человечески, не сверх меры. Большая гостиная с камином и уютной низенькой мебелью черного дерева, две спальни на первом этаже и одна на втором, там же, наверху, довольно богатая и разумно организованная библиотека, а также рабочий кабинет хозяина. Там, и только там, нашлось нечто удивительное, а именно – большая и довольно несуразная «машина», состоящая из архаичного и примитивного подобия ткацкого станка с объемистым медным кожухом, увенчанным грубым глиняным навершием, явно самодельным. От медного кожуха к станку шла ременная передача, которая просто не могла работать. Вообще, на машину это не было похоже – скорее, «изобретение» смотрелось как неуклюжая, но старательная попытка воссоздать нечто, увиденное во сне.
Сделав такой вывод, я случайно посмотрел в окно и на миг остолбенел. Сердце пропустило пару ударов, внутри воцарилась робкая тишина.
Потом я отвернулся от окна, сказав себе, что это просто не мое дело. Но если бы я произносил это вслух, боюсь, голос мой дрожал бы.
Без спешки расположившись (я выбрал кушетку в библиотеке – соскучился по одиночеству), мы немного отдохнули, а когда время подошло к обеду, собрались в зале на первом этаже. Расшевелить Ленку Антонову не удавалось, хотя пытались почти все. На этот раз она действительно переживала. Ее состояние постепенно передалось всем нам – против воли начало казаться, что Антонова совершило нечто невероятно постыдное. По-настоящему-то, конечно, так оно и было, но прежде ей сходило с рук и не такое. А тут… словно было что-то в здешнем воздухе, что-то такое, что делало вещи более реальными, чем они были на самом деле.
Сытно отобедав с красным молодым вином (а Салтыку слуга даже принес трубку с табаком, и тот без смущения ее выкурил, удалившись в сад), мы начали совещаться. Сошлись на том, что ситуация неясная. С Антоновой толку не было никакого, с Салтыка и Денисовой (которая, конечно, невероятно оскорбилась на табачный дым) немногим больше. Эдгар был задумчив и молчалив. Я не мог думать ни о чем, кроме увиденного пару часов назад; надо, наверное, было сказать остальным, но очень не хотелось. Решать пришлось Толику. Через пять минут мы уже шагали в сторону Столбовой Площади, где располагался новенький, возведенный лишь несколько лет тому назад храм Ткача-на-Столбах.
Некогда белые, а теперь копченые башни, смотрящие друг на друга черными круглыми окнами поверх Столбовой Площади, казались огрызками только издали. Вблизи они давили и нависали. Когда-то они были выше, гораздо выше, но и теперь западная башня насчитывала семь этажей, а северная – все десять. Сами этажи были высокими, метра четыре минимум. Вот и считайте. Входы в башни были наглухо заколочены грубой заборной доской, виднелись таблички, предостерегающие любопытных прохожих от обрушения перекрытий.
На фоне древних суровых башен храм Ткача-на-Столбах выглядел легкомысленно новым. Был он тоже, конечно, немаленьким: центральный купол лишь немногим уступал западной башне, а венчавший его шпиль, похоже, поднимался даже выше. Из храма доносился низкий, на грани слышимости, гул, и казалось, что купол мелко вибрирует (что, конечно, было просто иллюзией). Мы решили прогуляться по площади, дожидаясь, пока жрецы закончат свой ежедневный ритуал.
— Смотрите-ка, друзья, — раздался голос Эдгара. Тот указывал на несколько старых деревянных столбов, установленных зачем-то в самом центре площади, аккурат между двумя башнями. Столбы были окружены низким каменным заборчиком.
— Ничего себе! – вслух удивился Толик. – Те же столбы. Помните, на Унже?.. И на щербинском повороте…
Не без труда, но вспомнили. Столбы, столбы, кругом столбы. Столбы в Белых Столбах.
— Те же, да не те. Эти немного другие. Тут вообще какие-то бабы, — заметил я.
Эдгар посмотрел на меня как-то особенно внимательно.
— Да, а вот тут табличка, — сказала Денисова. На каменной оградке действительно была установлена табличка, будто бы у музейного экспоната.
Нина Хмылёва
Надежда Кукушкина
Елена Мазникова
Павел Жданов
— Оригинальный памятник, — сказал Салтык и как-то растерянно усмехнулся. – Те, что ли, тоже были памятники? А кому, интересно, понадобилось – в глуши вот так вот памятники ставить? Тут-то понимаю еще.
— Наверное, Сергей мог бы хорошо это объяснить, — странно улыбаясь и всё еще глядя на меня оценивающим взглядом, произнес Эдгар. – Я тоже могу, но не уверен, что моя трактовка будет исчерпывающей.
Недоумевая, я взглянул на памятник повнимательней. Столбы как столбы. Старое дерево, тщательно вырезанные человеческие лица, искаженные крайним страданием. Грибы у основания. Ничего интересного.
— Я не знаю, — сказал наконец я. – Эдгар, вы заблуждаетесь на мой счет.
Эльф скептически усмехнулся и хотел было что-то сказать, но тут стих наконец глубокий гул, что означало, безусловно, завершение ритуала, и мы направились в храм, на аудиенцию к патриарху.
Оборин уже ждал нас в своем кабинете. Был он бодр, свеж и нормально одет – то есть, в ритуале явно не принимал участия. К нему нас проводила длинным дугообразным коридором пара молодых крепких жрецов, вооруженных изогнутыми мечами. Всё тут было строго.
— Рад вас видеть, — патриарх встал с кресла, чтобы каждому пожать руку. – Очень рад. Не сочтите за пустые слова. Прошу садиться.
Мы расселись на скамейке, в ряд, и Оборин не отказал себе в удовольствии медленно оглядеть каждого. Вид у него был при этом хитроватый. Был он, конечно, человеком глубоко обаятельным. Надо же, целый Патриарх!..
— Елена, вы неважно выглядите, — сказал он Антоновой без деланного сочувствия. – Причины мне понятны. Вас не предупредили, а если б даже предупредили, вы не стали бы слушать, потому что не поняли бы ничего. Жаль, что вот так всё обернулось. Это будет всем суровая наука. Здесь нельзя вести себя так, как вы привыкли. Здесь, в Белых Столбах, ветер сильнее, чем на ваших равнинах. Выражаясь метафорически. Это значит, что не надо особо паруса раскрывать – может порвать в клочья. Да, Елена? Ладно, проехали – как я сказал, будет это вам наукой.
— Я не понимаю, почему ее все жалеют, — сказала вдруг Денисова, и Ленка вскинулась, словно от пощечины, но тут же снова погасла.
— Я как раз не жалею, я констатирую факт, — спокойно ответил Оборин. – Ладно, ваша личная жизнь – это ваша личная жизнь. Вы в нашем городе под большим подозрением. За вами наблюдают. Я не верю, конечно, что вы виновны в тех преступлениях, но не имею права полагаться в таких вопросах только на веру. На мне лежит очень серьезная ответственность.
Патриарх встал, подошел к сейфу, вынул из него какой-то клочок бумаги. Подал Роговскому. Тот взглянул, недоуменно нахмурился, повертел документ так и сяк, хотел было вернуть хозяину, но тот только махнул рукой.
— Можно мне? – спросил я. Толик вручил мне бумагу. Это был рисунок, точнее, два рисунка, сопровождаемые назидательной подписью. Черной тушью на желтоватой бумаге, очень профессионально и безошибочно, был изображен тощий мужичок, которого имела в позе всадницы крупная бедрастая женщина. На другом рисунке, ниже, та же женщина держала в руках стилизованный мешочек. Подпись гласила: «Разврат открывает дорогу к преступлению». Не зная, что делать с этим документом, я передал его Денисовой, та – Салтыку, а он, почти не глядя, Ленке Антоновой. Антонова осмотрела рисунки очень внимательно и, кажется, разозлилась.
— Что это? – просто спросила она. Вроде приходит в себя…
— Это, можно сказать, предсказание, — ответил Оборин. – Бумагу эту я получил за несколько дней до преступления и вашего появления в городе. Странное совпадение, не так ли?
— То есть вы всё-таки обвиняете в этом преступлении нас? – попытался прояснить ситуацию Толик. Но патриарх снова вдруг заулыбался и превратился в проказливого бородатого дядьку.
— Мы с Софьей Власьевной в этом вопросе сегодня утром немножко разошлись, — засмеялся он. – Я считаю, что вы ни в чем не виноваты, а она думает, что вы тут вообще не при чем. Непростая дилемма, правда?
Мы были вынуждены согласиться.
— К сожалению, порядок вынуждает нас провести формальное расследование по всем правилам. Завтра к вам придет государственный следователь, или, как тут говорят, казенный нарочитый по фамилии Мухтаров, будет задавать вопросы. Вы уж помогите ему, у него своя служба. Неплохой человек. Ну а в целом – гадаете же, зачем вы нам? Политика, думаете? Пользуясь формальным поводом, мы пытаемся сделать из вас пешку в нашей игре? Думаете же так, Анатолий?
Роговской с достоинством кивнул.
— Всё сложнее, ребята, всё сложнее, — патриарх снова стал серьезен. – Поосторожней с Софьей. Она не такая добрая и сладкая, как может показаться. А она и правда может. Так вот. Вы для нее – инструмент, потенциала которого она не знает. А для меня вы – участники игры, уже включившиеся в процесс и кое на что уже повлиявшие. Вот так вот всё непросто.
— А что это значит с практической точки зрения? – быстро спросил Толик.
— Если так ставить вопрос, то это значит, что вам надо будет очень-очень аккуратно просчитывать каждое движение, пока вы находитесь в Белых Столбах. И помните: любая просьба Софьи – это не начало игры, а прямое следствие вашей в эту игру вовлеченности. Прежде чем что-то выполнить, поставьте это «что-то» в один ряд с уже случившимся. Будьте очень, очень осторожны. Софья просто опасна, потому что она иногда забывает об ответственности.
Такой разговор длился еще около получаса; очень скоро я упустил нить беседы. Из всего дальнейшего запомнился лишь прямой вопрос патриарха – не видели ли мы, дескать, в доме Чкаловой чего-то крайне необычного, поразительного. (Я было заколебался, но в доме-то самом ничего такого не видел, дело было в саду… да и к черту, просто не хотелось превращать увиденное в слова, тем самым делая его еще более реальным). Потом, заручившись обещанием зайти завтра, Оборин дал понять, что аудиенция окончена. Мы попрощались и вышли за дверь. Тут ко мне подошел Эдгар.
— Сергей, мы могли бы спросить этого человека о тех столбах на площади. Вернемся?
Помедлив секунду (с одной стороны, целый Патриарх, с другой – прощались тепло и расслабленно, почти по-дружески), я согласился. Эдгар постучался, дверь открылась сама; эльф сделал пару шагов внутрь и замер. Я выглянул из-за его плеча и тоже остолбенел.
У Владимира Андреевича Оборина началась другая, совсем другая аудиенция.
Несколько вечностей спустя я нашел в себе силы потянуть Эдгара за рукав, тот наконец очнулся, мы тихо-тихо вышли из кабинета и прикрыли за собой дверь.
На Эдгаре просто не было лица. Он будто даже уменьшился и стал каким-то полупрозрачным; когда он покачнулся, я испугался было, что эльф упадет в обморок, и мне придется тащить его на себе по длинному коридору, на глазах изумленной паствы и охраны.
— Что это вообще такое? – задыхаясь, выдавил он, глядя невидящими глазами куда-то в сторону, затем произнес несколько слов на непонятном своем языке, словно нащупывая края черного бездонного провала.
— Не знаю, Эдгар, я абсолютно не знаю, — торопился я. – Не видел такого никогда, только слышал. Тут так положено, наверное. На самом же деле ничего страшного, это и не опасно совсем…
Но эльф меня не слушал. Его било крупной дрожью. Я, наверное, выглядел не лучше. Мы шли, взявшись за руки, и тряслись. На нас оборачивались.
На воздухе стало легче. На расспросы людей мы не отвечали.
Побродили по городу, посетили Парк Статуй и Зеленый Театр, посмотрели финал какой-то постановки. Молодые артисты скакали по сцене на стульях, каким-то образом имитируя богов предыдущего цикла, а из-за кустов шиповника, отделяющих сцену от гримерной, периодически выходил бородатый господин, обвязанный белыми подушками, и басом заводил непонятную арию. Его выталкивали обратно, и что он должен был символизировать, было не совсем ясно. Внезапно действие прервалось, один из артистов надел на голову большой стеклянный пузырь и обратился к публике со сбивчивой речью, из которой следовало, что настоящий спектакль проходил в зрительном зале, а они-то, на сцене, и были зрителями. Это был конец; послышались редкие хлопки, а какой-то старичок выкрикнул яростным фальцетом, что, дескать, не Петросу вы служите, но Девнуулу. Салтык с ним согласился, а я из какого-то ненужного упрямства начал спорить, утверждая, что мы видели постановку не сначала и потому не можем судить. Смеркалось, начал накрапывать дождик. Мы пошли домой.
Дома, у Софьи Власьевны Чкаловой, нас уже ждал ужин, с красным вином и курительным снадобьем. Отужинав и основательно перекурив, мы имели долгую, но не обременительную беседу с хозяйкой. Она порасспросила нас о сегодняшних делах (мы ничего не утаили), рассказала о том, что творится окрест, в том числе – и о том, как кончилась та дикая история со стадом мертвого скота, которое мы, сами того не понимая, пытались перехватить еще в Щербинке. Это вообще была общепризнанная здешняя проблема. В Нижних Котлах (городок или даже поселок в полусотне километров к северо-западу, в лесистой котловине меж двух горных отрогов) завелся Охотник. Не в самом городке, естественно, а в тамошних лесах. Охотник непростой. Скажем даже, очень непростой Охотник. Убивал он всех без разбора, не щадя даже самую мелкую живность; не брезговал и прохожим человеком. Длилось это уже несколько десятилетий, и кто-то, видимо, решил каким-то образом поправить за счет чужой беды свои собственные дела. Подробностей никто не знал, и знать не хотел; важно, что Нижними Котлами всерьез заинтересовалась церковь Асмарала, повсеместно объединяющая против себя все остальные конфессии, но от этого еще более могущественная. По какой-то непонятной причине этот интерес выражался в том, что в леса к Охотнику постоянно подсылали нежить, собирая ее по всей стране. Видимо, дело, в чем бы оно ни заключалось, шло успешно, раз жрецы Асмарала, заручившись поддержкой каких-то неведомых существ, погнали в Щербинку целое мертвое стадо. И хорошо, что планы их удалось расстроить, потому что всё, за что бы ни брались адепты Асмарала, выходило так или иначе, но к худшему.
Впрочем, это были дела далекие и прямого отношения к нам уже не имевшие. Я-то забеспокоился, откуда всё это так хорошо известно, ибо с момента побоища в Щербинке прошло едва ли трое суток, но Софья Власьевна тему эту развивать не пожелала. (Да все, кроме меня, давно уже подключены к Грибнице, о чем тут рассуждать). Ясно лишь было, что дела это государственные, находятся в ведении Командора Южных Ворот, а нам про это лучше уж забыть, сосредоточившись на насущном. Кстати, заинтересовалась вдруг хозяйка, а не видели ли мы у Владимира Андреевича чего-либо… необычного?
Нарочно или нет, но в этот момент все посмотрели на нас с Эдгаром.
— Было такое, — крайне неохотно сказал я. – Но вам, я думаю, это необычным не показалось бы. Насколько я понимаю.
Хозяйка слегка нахмурилась, то ли меня не понимая, то ли специально делая такой вид. Наши тоже нахмурились; выходило, что я скрываю от них еще больше, чем им казалось.
Но говорить мне об этом – лучше режьте.
— Видел в окно сегодня утром, в саду. Вы как бы беседовали. Или что там делали. Мне и думать об этом противно, — сбивчиво, но честно сказал я.
Софья Власьевна прищурилась и как-то потяжелела лицом. Дошло.
— Именно это я и хотела узнать, — ровным голосом произнесла она. – Спасибо, вы мне очень помогли. Ему известно о том, что вы видели здесь?
— Нет, — сказал я. – Никому не известно.
— Спасибо вам. Постарайтесь понять меня правильно. Вы ведь, со своей компанией, тоже не за золотом идете, я правильно понимаю? Да, правильно, конечно… Здесь уж каждый как может спасается… извините.
Тут она вдруг поняла, что находится в кругу напряженных, ничего не понимающих, уже слегка напуганных вооруженных людей, огляделась, словно видела нашу группу впервые. «Сергей, так это и здесь?.. И вы молчали?..» — тихо спросил Эдгар.
— Уверяю вас, ничего особо страшного… тем более опасного… просто некоторые местные обычаи, которые могут показаться пугающими и отталкивающими, но на самом деле ничего такого, просто традиционные ритуалы, — оправдывалась она, чувствуя, что настороженность только растет. Софья Власьевна обожгла меня умоляющим взглядом, но я не представлял, чем могу ей помочь.
— Ну хотите, завтра я вас представлю, если будет возможность, — продолжала она, не чувствуя, что никто, кроме нас с Эдгаром, не имел ни малейшего понятия, о чем вообще речь. – Просто говорить об этом действительно очень неприятно, нехорошо, проще уж показывать, знакомить…
— Я не хочу такого знакомства, — мрачно сказал Эдгар, — не хочу и никому не советую. Ни заводить, ни продолжать.
Он явно принял какое-то решение и приходил в себя буквально на глазах. Таким собранным и жестким я его еще не видел.
— Вы не знаете обстоятельств, — сказала Чкалова.
— Женщина человека, я прожил столько лет, сколько ты не сумеешь сосчитать, — ответил Эдгар. – Я знаю все обстоятельства.
— Хорошо, как вам будет угодно. Предлагаю оставить эту тему.
Эдгар медленно кивнул, выражая согласие. Какое-то свое, особое эльфийское согласие. Больше в тот вечер эту тему мы не поднимали, да и беседа расстроилась – очень скоро Софья Власьевна пожелала нам спокойной ночи.
— А мне эта ваша многозначительность ровным счетом до пизды, — неожиданно зло сказала Антонова, когда мы начали уже уставать от напряженного молчания. – У меня личные проблемы. Меня это всё заебало.
— Бедненькая! – с чувством сказала Тома. Салтык было вскинулся и деланно «сдержал себя».
— Я дура, я знаю. Я всегда делала какие-то глупости как будто всем назло. А на самом деле себе. Проверяла, насколько можно далеко зайти, чтоб не получить по морде.
Я против воли кивнул, словно обращалась она лично ко мне. Помним. Не дали в свое время по морде, не дали раз, не дали другой…
— В Щербинке я, знаете, поняла. Я всё поняла, что не надо больше этого делать. Что хватит, надо быть собой. После этого дурацкого танца… с этими вонючими мужиками… что хватит, игры кончились.
— Не надолго ж тебя хватило, — проворчал Толик.
— Здесь я ничего не хотела делать, — продолжала Ленка, никого не видя и не слыша. В ее голосе набирали силу визгливые нотки, и я насторожился.
— Ты бы это… в самом деле… — а что «это», я не знал; в меня ткнулось несколько недоумевающих взглядов.
— И тут я поняла, что от меня вообще ничего не зависит, ни-че-го. Я себя просто обманывала, когда думала, что мои эти выходки – они просто так, потому что мне так хочется. Мне теперь не хочется. А оно всё равно продолжается. Я совсем не контролирую свою жизнь. Совсем. И никогда по-правде не контролировала. Это ужас. Я спать. Спокойной ночи.
Она встала и ушла наверх. Салтык два раза порывался последовать за ней, но первый раз его силой усадил Толик, а во второй раз не стал, и Салтык, потоптавшись, сел сам, глянув на Роговского как на предателя.
Мы еще немного посидели, пытаясь, фальшивя, говорить о разных вещах, и тоже вскоре разошлись.
Ночь прошла без приключений. Я несколько раз просыпался и подходил к окну, боясь снова увидеть что-то страшное (или на этот раз не увидеть), но все окна библиотеки выходили на улицу, по улице ходили какие-то обыкновенные люди, спасаясь от моросящего дождя под черными глубокими капюшонами; я всякий раз вспоминал, что вчера Эдгар говорил что-то о каких-то таких же людях, и надо бы утром в этом как-то разобраться…
Из-за стены раздавался тихий плач; я прокрался в хозяйскую комнату, где Лена Антонова плакала и вертелась с боку на бок, и завел заклинание Земного Покоя, чувствуя себя слегка мудаковатым, но безобидным Добрым Волшебником. Заклинание пропело длинную, простую и очень душевную народную мелодию на чем-то вроде блок-флейты, и Антонова успокоилась. Я знал, что благодарна мне она за это не будет, и от этого чувствовал себя вдвойне глупо; впрочем, надо же было что-то делать с заклинанием, которое я запомнил со вчерашнего вечера, держа в уме разборки в полиции и суде. А теперь, пожалуй, пора запомнить что-то покрепче, завтра будет не до флейт, завтра от нашего имени будут говорить барабаны… большие барабаны, походные, басовитые и гулкие…простой, примитивный ритм вселяет уверенность и разгоняет сомнения, раз-два, раз-два, раз-два, раз-два, раз-два, раз-два, раз-два…
Так вот, под свои «раз-два», я и заснул, впервые в жизни запомнив вместо формального заклинания его истинное звучание. Словно в производственном романе – совершил качественный прорыв в искусстве своей профессии, сам того и не заметив. Вчерашний пьяница и дебошир задремал прямо у станка, на котором выдал полновесную норму, а сестра глядит с умилением и заботой, подтыкая ему под голову какой-то узел тряпья, способный послужить подушкой.